Владимир Царицын - Дерево Серафимы Страница 7

Это я специально родил такую красивую мысленную фразу -

"настоящее напоминает об отсутствии будущего". Я прекрасно представляю свое будущее, другими словами – я знаю, что его у меня нет. И совершенно спокоен по этому поводу. Так зачем я тогда придумал эти слова? В последнее время у меня появилась тяга к красивым фразам. К чему бы это? Хочу сделать красивыми свои воспоминания?.. А вообще – почему человек вдруг решает вспомнить? Не что-то конкретное, а все, всю жизнь. Хотя, что может быть конкретней конкретной жизни? Я недавно подумал (если быть точным – позавчера утром): "…я должен вспомнить все". И не стал задуряться над вопросом: "Зачем?". Почему в какой-то момент человек решает вспомнить все? Должно что-то произойти в его жизни. Какое-то серьезное событие… Вот и ответил. Со мной произошла смерть. Не произошла еще, но скоро произойдет. Вот и решил я вспомнить все.

Вчера в кабинете УЗИ пригляделся к молоденькому врачу. Мысленно я обозвал его "врачишкой", потому что он был уж совсем молодой и похож на мальчика из рекламного ролика, восхваляющего творожно-йогуртовую смесь. Врачишка-растишка. И вдруг вспомнил нашего батальонного военврача. Совершенно непонятная ассоциация. Наш военврач был совершенно другим – с лысинкой, постоянно спрятанной под фуражку и с небольшим, но круглым животиком. Звали его… капитан Красильников.

Он был абсолютно непохож на этого врачишку-растишку. Старше и крупнее.

Помню, была инспекторская проверка. Нас гоняли, как хотели – по стадиону, на перекладине, по штурмовой полосе. Мы-то свое выполнили, нам не впервой – каждый день подобные упражнения под присмотром старшины делали, а раз в полгода сдавали нормативы и получали значки и лычки. Дошла очередь до офицерского состава. Прапор нас увел в казармы, но сразу вернулся назад сдавать личный экзамен по физподготовке, объявив нам перекур. Мы, старики, с понтом пошли в туалет и по дороге завернули к ограде стадиона. Картина, которую мы имели счастье лицезреть повергла нас в буйное ликование. Офицеры болтались на перекладинах как висельники. Мало кто из них смог подтянуться положенные десять раз. Про подъем переворотом и выход силой вообще не было речи. Самый смех был с капитаном

Красильниковым. Кто-то их ротных помог ему подпрыгнуть и ухватиться руками за перекладину. Дальше – все. Капитан дергался всем телом, но вверх ни на сантиметр подняться не мог. Висел, как сосиска и дергался. Мы с бойцами просто оборжались.

Всем офицерам был поставлен зачет. Во всяком случае, так было объявлено на вечерней поверке.

Капитан Красильников был личностью своеобразной. Он считал, что

Устав придуман исключительно для солдат – для рядовых, ефрейторов и сержантов. Офицеров, в частности – его самого – тяготы и лишения воинской службы касаться не должны. Спирт он пил регулярно, даже можно сказать – ежедневно. Когда в части проводились плановые прививки, ватка, смоченная в спирте, таковым не пахла. Скорее, она пахла ацетоном. Ну, понятно, зачем на солдат спирт переводить? В лазарете вместо больных бойцов постоянно находились какие-то чешские шлюхи. Интересно, как он умудрялся проводить их через КПП? Если какой-нибудь боец простужался, и у него поднималась температура,

Красильников давал ему кулек таблеток и бутылек с раствором фуроцилина, полоскать горло. И звонил в роту старшине, говорил: "У тебя в роте такой-то? Ты его в наряды денька три не ставь. А на занятия пусть ходит. Вэл?". И все. Все лечение. Выпроваживая бойца,

Красильников говорил: "Иди солдат, неси службу. И не болей больше.

Да! Бутылек мне вернуть не забудь. Много вас…". Вообще-то солдаты редко болеют, но все же случается, особенно после учений в зимний период. Тем не менее, в лазарет Красильников никогда никого не определял. А куда определить, если там "курвички"? Курвички – чешское называние шлюх. Да, солдаты болеют редко. Вернее, раньше так было – новобранцев брали только крепких. Да и жизнь тогда молодежь другую вела – не бухали, не обпивались пивом, не кололись и не нюхали всякую дрянь. Единственное, что действительно доставало нас в армии, так это грибок и фурунклы. Особенно фурункулы. Кстати, выдавливание чирьев приносило капитану Красильникову по истине садистское наслаждение. Он давил и поглядывал на корчившегося от боли бойца. И приговаривал: "Не ссы карбидом, не делай пыли. Терпи солдат, генералом будешь. Или капитаном на худой конец. Ха-ха-ха!".

Взгляд у него был в эти мгновения какой-то радостный и немного удивленный.

Про Красильникова я вчера вспоминал, а сегодня вообще ничего.

Пусто. В голове пусто. Что-то мне сегодня…

4. Пятьдесят три.

Четверо суток провалялся в беспамятстве. В полубеспамятстве.

Какое тут вспоминать? Ничего не ощущал. Помню, поел на следующий день после обследования в клинике, поел и тут же все выблевал.

Прилег на диван, освежил в памяти вчерашние воспоминания, о врачишке-растишке подумал, о военвраче капитане Красильникове. И провалился. Ненадолго очнулся – Егор передо мной. И Малосмертов.

Вдвоем, что-то надо мной колдуют, пахнет спиртом, как никогда не пахло в военном лазарете. А где капитан Красильников? Потом опять пустота, короткие прозрения – то ли сон, то ли явь. Бред? Только сегодня утром стал понимать – кто я и что со мной. Видать, не рассчитал своих сил, соглашаясь на обследования. Все, хватит. Больше в клинику – ни ногой! Только вперед ногами – на вскрытие. Давайте, мужики, режьте меня, кромсайте, ищите место в моем трупе, где гнездилась болячка! И думайте – чем ее там можно было загасить. Но только после моей смерти. А пока живой, не трогайте. Мне еще самому… успеть все вспомнить надо.

Малосмертов, наверное, подумал, когда я чуть было дуба не врезал, что его расчеты ошибочны и никаких девяти с половиной недель у меня нет (уже семи с половиной!). Я бы тоже так подумал, если бы мог думать в течение прошедших четырех суток, неодушевленным предметом валяясь на двуспальной итальянской кровати. Четверо суток беспамятства прошли как мгновение. Как мгновение резиновой тягучестью растянувшееся на четверо суток. Тьфу ты, черт! Зациклился на этих сутках… И на красивых фразах.

Умереть я готов, но не так. А что, и такой вариант не исключен.

Вот так и уйду не осознавая, что ухожу. Не хочется так уходить…

Вот поэтому, наверное, я и вернулся. Вернулся и сразу понял: не умер, потому что не успел вспомнить все.

Странно, очнулся и сразу все вспомнил – что впал в беспамятство, что бредил… Сил нет совершенно, а голова ясная. Сколько же меня не было? Надо Егора спросить.

Егор ночевал на моем диване в гостиной. Видимо он услышал, что я заворочался как пропеллер намертво заржавевшего вертолета или по дыханию определил, что я очнулся. А может быть, подошло время проверить умирающего работодателя?

Он зашел в спальню и сразу увидел, что я адекватен.

– Ну, ты, дядь Жень дал!

– Дуба? Не дождетесь. Сигарету, живо!

На этот раз Егор со мною не спорил. Я закурил, сигарета в руке показалась бревном.

– Какое сегодня?

Егор ответил, я подсчитал. Четверо суток выпали из остатка, прямо скажу – не очень большого остатка моей жизни. Я без особого веселья усмехнулся:

– Ну что, испортил тебе праздник старый пердун?

– А-а, – отмахнулся Егор и спросил: – Как ты? Давай-ка давление смерю.

– Нормально. Не надо мерить давление. Я себя хорошо чувствую.

Голова в порядке, а это главное. Немного ослаб.

– Как насчет поесть?

– Не хочу.

– А надо. Бульончику. Глюкоза капельно – это ведь не еда.

– Так вы с Малосмертовым меня глюкозкой кормили?

– А чем еще?

– То-то я смотрю, во рту приторно, как от килограмма съеденной халвы.

Егор улыбнулся, оценив мою шутку, или сделал вид, что оценил.

Подыграл старому пердуну. Конечно, шутка-то так себе – не самая лучшая из моих шуток.

– Я мигом, – сказал он и ушел на кухню.

Зашумела микроволновка. Через пару минут я припал губами к пиале с ароматным куриным бульоном. Странно, но я отметил его вкус. Оно и понятно – после сладкого!

– Сейчас все нормально будет, – заверил я Егора. – Ты, наверное, из-за меня хвостов в институте нахватал, пока я тут умирающего из себя изображал?

– Да нет, в принципе…, – Егор посмотрел на часы. – Но… Я сейчас в Академию сбегаю ненадолго, а, дядь Жень? Приду, нормальным обедом тебя накормлю. Борщ я сам доел, а тебе вчера вечером бульон из курицы сварил. Как знал, что сегодня ты очухаешься. Приду, заправлю. С вермишелью, ага?

– Давай, давай, беги. Я в порядке. Сейчас-то уж точно не сдохну.

Давай, беги, кому сказал? Мне тут подумать надо, а ты мешаешь.

Не о том я думаю, не то вспоминаю, сказал я себе, когда Егор ушел. Скопычусь и не замечу. А о главном не вспомню. Вот на фиг, спрашивается, мне этот долбанный Красильников? Какой след он оставил в моей жизни? Шрам от фурункула на левом предплечье? Маленький белый шрамик, заросшая дырочка. Да хрен с ним с этим шрамиком! Много шрамов и шрамиков у меня на теле, еще больше – на душе. О каждой отметине вспоминать – никаких семи с половиной недель не хватит.