Илья Суслов - Прошлогодний снег Страница 7

У входа в министерство стояла огромная очередь.

Стояли мальчики и девочки, с родителями и без родителей, блондинки и брюнеты, в очках и без очков, толстые и худые, хорошо и плохо одетые. И все они не попали в институт.

— Сколько у тебя очков? — спросил я одного, другого, третьего..

— Двадцать девять из тридцати… МАИ.

— Двадцать четыре из двадцати пяти. МВТУ.

— Золотая медаль. МГУ.

Они стояли безмолвной цепочкой, прижимая к груди учебники и глядя перед собой невидящими глазами. И я тоже встал в конец этой странной очереди и стал таким же, как и они, и все мы были похожи на братьев и сестер, столпившихся у подъезда большого дома.

— Тебя почему не приняли?

— Не знаю…

— Да ерунда, — говорит толстый парень в белом шарфике, — мой батя позвонит кому надо, — и все будет о'кэй!

— Тебе хорошо, — тихо говорит парнишка в очках, — у тебя есть кому звонить…

— Ну и твой пусть позвонит, — кипятится толстый, — если бы у меня было столько очков, как у тебя, я бы знаешь что сделал!.. Твой отец где работает?

— У меня нет отца, — говорит парнишка в очках.

— Что, на войне убили?

— Нет… Он в Сибири… работает…

Девушка в розовой кофточке, волнуясь рассказывает:

— Мой папа пропал без вести на фронте. Но мама говорит, что он жив… У меня медаль…

— Странно…

Брюнет, не отрывающий глаз от книжки.

— Ничего странного. Мне отец все твердил: будь инженером. А я хотел стать критиком. Не судьба, видать…

— А тебя почему не приняли, Шифрин?

— Не знаю, — говорю я и выхожу из толпы.

Через две недели я попал к какому-то крупному чиновнику в министерстве. Он ел яблоко, хрустящее звонкое яблоко.

— Ну что там у тебя? Быстро, — сказал он, со вкусом хрустя своим яблоком.

Я рассказывал, а он смотрел на это яблоко и, выбирая места повкусней, впивался в него зубами, и чмокал. Когда я кончил, он проглотил семечки и сказал:

— Правильно они сделали. Я лучше бы чучмека какого-нибудь взял бы, а не тебя…

— Почему?

— Чучмек хоть после окончания работать будет, а ты…

— Господи, — простонал я, — я тоже буду работать. Примите меня. Я же все сдал. Я же заслужил.

— Нет, — сказал он, — нельзя. Все!

И я вышел из кабинета и заплакал. Я понял, что мне ничто не поможет. И слезы не приносили мне облегчения.

А случай уже шел по коридору. Он был одет в потертый шевиотовый костюм, у него были нечищеные ботинки и лысина.

— Ты что плачешь, мальчик? — спросил он.

— Они меня не приняли в институт, — сквозь слезы сказал я.

— Как твоя фамилия, мальчик? — спросил он.

— Шифрин.

Человек вздохнул и сказал:

— Зайди ко мне.

На его двери было написано: «Начальник личной инспекции министра».

Он взял мои бумажки и сказал:

— Позвони через две недели.

Две недели я шлялся по улицам. Две недели я не находил себе места. Все мои товарищи учились, а я шлялся по улицам. Я стал какой-то ненормальный. Я все время думал о человеке в шевиотовом костюме. Когда я позвонил ему, он сказал:

— Ты пойдешь учиться в заочный институт. И не на механический факультет, а на технологический. Ничего?

Господи, механический, технологический, географический, кубический, — какая разница! Я буду учиться! Я буду учиться! Я буду учиться!

— Спасибо вам, — сказал я. — Спасибо вам.

А мальчики и девочки все еще стояли у подъезда большого дома, глядя прямо перед собой невидящими глазами…

7

Я кончал работу в 6 часов. Вернее, я должен был кончать в шесть. Но так почему-то не получалось. Всегда в цеху были какие-нибудь неполадки, требующие моего вмешательства. Я задерживался, клялся, что завтра, черт возьми, я уйду вовремя. До каких пор это будет продолжаться? Я здоровый, молодой парень, мне о невестах думать, за барышнями ухаживать, с приятелями кутить. А я сижу как дурак сверх положенного и вынужден доругиваться, доделывать, доглядывать, доорганизовывать… Я выходил из проходной и тихо брел к троллейбусу. Я заходил по пути в книжные магазины, покупал книжки, трепался с продавщицами. Мне было очень одиноко. Потом я ехал домой.

Я давно приметил ее в автобусе. Каждый день в одно и то же время я садился в свой автобус, чтобы ехать на работу. Она всегда сидела в углу на последней скамейке. Когда я входил, она опускала глаза в книгу. Она выходила, а я ехал дальше и смотрел через окно, как она летела к метро. Когда я опаздывал на этот автобус и на ее месте сидел кто-то другой, мне было не по себе. Однажды она оторвалась от своей книжки и внимательно посмотрела мне в лицо. Я в это время, как всегда, разглядывал ее и мысленно разговаривал с ней. Глаза у нее оказались голубые и удивленные. Мы смотрели друг на друга, и она проехала свою остановку. Она ахнула, выскочила из автобуса и побежала к метро. А я, пораженный, поехал на работу, размышляя о том, как странно я себя чувствую.

В цеху был прорыв. Весь месяц шла дешевая продукция. Мы выкручивались, давали по 150 % — денег не было. Мы просили издательство о более дорогой работе — издательство отказывало. План был под угрозой. И когда мы уже решили махнуть рукой на все (что ж можно сделать!), директор вызвал меня и сказал:

— Почему я должен все время думать за тебя? Не будет плана — останетесь без премии.

— Вы же сами знаете, Лев Яковлевич…

— Я все знаю, — строго сказал он. — Я всегда все знаю. Ты будешь печатать рыб.

— Каких рыб?

— Есть такой заказ от какого-то чудного издательства. Надо отпечатать в цвете сто всяких рыб. Это дорогая работа. Это твой вал. Иди и — получи клише.

— Благодетель вы наш, — запел я, — Бог вам все зачтет…

— Бога нет, — сказал директор, — если бы был Бог, он бы не допустил, чтобы ты мне мозолил глаза столько времени…

Я побежал печатать рыб.

Мы договорились с мастерами, что выжмем из этих рыб все, что можно.

— И что нельзя, — сказал мастер Белов.

И мы «погнали» рыб. Это было похоже на паутину. Изо всех углов в цехе на нас глядели рыбы, красные и синие, фиолетовые и желтые, тощие и жирные, в анфас и в профиль. Мы потирали руки и записывали в план «валовой» улов. И тут я зарвался. Я решился на приписку. Я думал, что, если я запишу на рыбах лишний прогон, этого никто не заметит, а мы спокойно будем работать в будущем месяце. Без паники и штурмовщины. Мы припрячем показатели «по валу», а в будущем месяце будем потихоньку сдавать в план необходимые деньги.

Мы прекрасно закончили месяц, получили переходящее знамя и уже собирались мирно почить на лаврах, «передохнуть», как говорил мастер Белов, как вдруг нас поймали. Нас поймал Николай Семенович, старая крыса. Он знал полиграфию от корки до корки и уж, конечно, разглядел наш лишний прогон. Тем более что мы его не делали. Николай Семенович поднял скандал.

— Ужас! — кричал он. — Это что же делается! Молодежь, а жулик! Это он кого хотел обмануть? Меня? Я собаку съел, а он подкатывается с голубыми глазами! А вдруг ревизор! Кто в тюрьму? Николай Семеныч? Нет уж, увольте! Я и в тридцать седьмом не сидел. Умный нашелся!

— Не базарь, Николай Семеныч, — сказал я. — Просчет вышел. Не разглядели мы и ошиблись. Исправимся. Что я себе, что ли, брал? Я государству…

— Шифрин, к директору, — сказала секретарь Галя, проходя в столовую.

Директор был тих, как украинская ночь. Он смотрел в окно и барабанил пальцами по стеклу.

Поодиночке стали собираться начальники. Когда все собрались, директор тихо сказал:

— Ну, с этим жуликом, обманщиком и паразитом я знаю, как поступить: он прямо отсюда пойдет в тюрьму. Но вы куда глядели?! Помощники на мою голову! Любой мальчишка может их одурачить, если захочет. Позор! Сорок лет работаю, таких ротозеев не видел. Ты зачем это сделал, Шифрин? Отвечай коллективу!

Что я мог сказать? Я был не прав.

— Я был не прав, Лев Яковлевич, это я по молодости лет.

— Какая это молодость, рецидивист? Сейчас же отдай то, что ты украл у государства.

— Жалко, Лев Яковлевич, — сказал я, — ведь это в план.

Директор фыркнул и сказал:

— Хорошенькие методы. Он ворует у государства из правого кармана, чтобы положить в левый. Я тебя измордую, Шифрин!

В общем, настроение было омерзительное.

Я сел в автобус и сразу увидел ее. Я впервые сталкивался с ней по дороге домой. Она заметила меня, я это чувствовал, но не отрывала глаз от своей проклятой книги.

Когда мы подъехали к моей остановке, я вдруг взял ее за руку и вывел из автобуса. И мы пошли.

— Почему ты пошла со мной?

— Не знаю.

— Почему ты такая?

— Мне страшно.

— Ну что ты? Чего ты боишься?

— Не знаю.

— Ты красивая.

— Я хочу любить.

— Почему же ты не выйдешь замуж?

— Глупый, я же сказала, что хочу любить.

— Полюби меня. Я так хочу, чтобы меня полюбили…