Антон Виричев - Южная повесть Страница 7

— Что верно, то верно. А кто же над удмуртами княжить вздумал?

— А вон, в яме сидит — Олегом кличут, — соврал Мстислав. Хан вспылил, взбешенный простотой признания, которого он пытался добиться у послов уже с месяц:

— Так веди, Ахмад, мне этого Олега!

Приведенный человек представлял из себя жалкое зрелище: жить ему оставалось от силы дней пять — неизвестная болезнь поразила его легкие, а сырость не давала дышать.

— У него две головы? — возопил хан, обращаясь к Мстиславу.

— Две головы, хан. У него две головы, — спокойным голосом повторил русский.

— Так рубите ему ту, которой он сейчас болтает, — приказал хан охране.

Кровь потекла по выложенному белым камнем полу, брезгливым жестом хан велел убрать труп, слуги засуетились. Голову убиенного хан взял за волосы и ткнул ею в лицо Мстиславу.

— Видишь, воин, он мертв, у него одна голова. Возьми ее и беги отсюда и покажи своим зазнавшимся боярам, что у них тоже одна голова, и я за ней скоро приду.

— У него две головы, хан, — снова начал Мстислав. Вне себя от гнева, хан закричал:

— Ну, так приведи его живым со второй головой!

— И ты уведешь своих воинов с Вятки и отпустишь моих спутников?

— А если ты обманешь?

— А если я обману, — продолжил Мстислав, — то быть беде — получай своих удмуртов, а товарищей моих руби направо и налево.

— Врешь, русский, ты меня обмануть задумал. Ты спасти шкуру свою хочешь, оставайся же здесь, пусть спутник твой идет за второй головой!

— Пусть едет, и пусть эта голова останется у тебя хан, чтоб не подумал ты, что пришили ее сызнова. А тело отдай тому, кто поедет, потому как вторая голова, она только богу видна, и так просто на теле не появится.

Хан задумался на минуту, и потом сказал:

— Хорошо, так тому и быть, отдайте тело первому встречному русскому, даю ему сроку месяц, может, вторая голова отрастет на безжизненной шее, — и засмеялся.

— Месяца много, хан, хватит и пары недель, — сказал Мстислав.

— Ты, что, русский вправду веришь, что так она и вырастет? Ты жизнь свою продлить вздумал, шанс бежать присмотрел, ну, так гнои свои чресла в помойной яме — все равно смерть твою я за стенами вижу.

С этими словами хан вышел, и дверь железная в три метра высотою ударилась о свою вторую половину со звоном, который в русских церквях раньше звонари из колоколов стопудовых добывали.

Через две недели к хану в Стан его прибыли трое русских. Один был тот, кого отослали с телом мертвого Олега, второй был одет слугою, а третий был сам Олег, сокрытый под черным плащом.

Узнав о прибытии гостей, хан призвал охрану привести пленников в зал. Усевшись на троне, хан с тревогой спросил:

— С чем пришли, гости милые?

— С головой, — ответил тот, что был слугою.

— Да ну! — воскликнул хан и приказал жестом снять чалму с третьего посланника.

Стражи подбежали, но Олег поднял руки и остановил их жестом. Он сам снял чалму царственным движением, и слуга, и посланник на одно колено присели. Хан обомлел: перед ним и вправду был Олег.

— Снимите с него плащ и исподнее: там должны быть раны от побоев Ахмада! — воскликнул хан.

Олег сам снял плащ, кафтан и приподнял исподнее. На спине виднелись плохо зажившие язвы от шрамов.

— А теперь, — молвил Олег, — отпусти моих собратьев, неверный! Сабли воинов твоих погнулись, едва взошла луна, да и сам ты бледен, как лен, что плетут мои служанки. Годно ли такому слабому воину замахиваться на дела великие, чтобы народами править?

Хан не отвечал. Не объяснить такого было. Похожих людей, братьев-близнецов он видел, но этот был точной копией, и шрамы, и руки, и родинки были те же, но слово есть слово, дано — так назад не вернешь. Отступился хан и приказал дать дорогу Мстиславу и его миссии, а сам велел писать волю свою вернуть войска с Вятки.

Так и не узнал хан, что кожу мертвого натянули на близнеца его и повезли в Казань. Звали брата Петром, но в истории вятской остался он как Олег навеки. Так что и история, бывает, принимает ложь за правду, или делает ложь правдой — ведь кто теперь скажет, что у управителя удмуртского было не две головы?

Злую шутку сыграли новгородцы с Мстиславом. Как никак, спас он их от войны большой, да еще и нос утер хану татарскому. Да простить они не могли смерть олегову: вроде как предателем прослыл Мстислав на земле родной. Многие бояре уважали его, и умом понимали, что нет лучше правителя, кроме него, однако чем больше находил он сторонников, тем вдвое больше было и врагов. И слух пускали они, что специально все так Мстислав Ярополков сын выдумал, чтобы друга своего Олега сгубить.

И на проверку совести послали Мстислава к брату Олега, Петру, в помощь над удмуртской землей власть укреплять. Петр же Мстиславу простить не мог, что тот с семьей их, как с елочкой поступил, — захотел и срезал, а разлюбил — пошел, новую нашел. Помимо брата своего, потерял Петр и мать свою, не перенесшую известия об Олеге, и невесту свою, навсегда оставшуюся в Новом городе. Жития Петр Мстиславу не давал, да и задумал тогда Мстислав принять приглашение старого монаха — отправиться на земли балканские, да мудрости поучиться, а может и счастье обрести.

Оседлал Мстислав коня своего и направил в дорогу по накатанной дороге из варяг в греки. Прошло лето целое на Руси, прежде чем достиг он порта Корсунь. Там и сел он в корабль с именем Эспасин, вроде греки в нем команда, да плавали под флагом византийским, а временами флаг снимали, и Босфор и Дарданеллы проходили под черными флагами пиратов: так спокойнее было. Капитан Эспасина был старым волком, весь просоленный насквозь и бородатый, с сединою в висках. Капитан, узнав, что гость его на корабле — воин славный и уважаемый, предупредил:

— Будь готов ко всему, братец, война идет не на шутку. Если что, хватай меч, а лучше и что-нибудь пострашнее прихвати — и в бой. И запомни, северянин: с тех пор, как вступил ты на корабль наш, законы твои потеряли силу. С этого момента ты потеряешь все свои обманные слова, все навыки твоей дипломатии тут значить ничего не будут, а главное — поклянись, что душою ты теперь сербом будешь, а не московитом.

— Клянусь, — твердо произнес Мстислав. Мстислав и сам хотел начать новую жизнь. Ему ее предлагали, принесли на ладошках.

Корабль шел груженый зерном, назад вернуться должен был с солью: в местах тех соляной рынок был известный — в Новом городе, как его называли моряки. Даже путаница вышла: моряки, когда спросили Мстислава, откуда он, он им и ответил, что из Господина Великого Нового города. Они и подумали, что Новый город на Ядране по-герцогски уже зовет — пижонит. «В Херцоге-Новом городе, друже, мы всех знаем, а тебя и не замечали…» — заметил ему морячок. Потом лишь, когда капитан в ряды южан его принимал, поняли греки свою ошибку.

Сделав две остановки в Афинах и Хилендаре, Эспасин вошел в бухту Которскую, где и причалил к Херцог-Нови. Мстислав сошел на берег и подумалось ему после первого взгляда: «И, правда, ведь старик говорил — все понятно, что говорят и что делают, и город также называется. По всему быть я здесь и буду жить».

В ту ночь, пока турки Розу грабили, а тюфяки с мамульских стен тщетно достать корабли и галеры их пытались, выбежал Мстислав к морю и долго-долго вглядывался в закат. И понял он, что война и тут его настигнет, и знал уже, что делать ему нужно. В ночь эту нашел он досточку на берегу, и спрятал ее до лучших времен. На досточке был обрывок фразы: «..menog jedra».

Через год эскадра вернулась. Снова зарево поднялось над Мамулой и Превлакой, однако в этот раз турки отступили, не найдя добычи. Янычары бросались в ужасе с кораблей, а капитаны поворачивали свои суда подальше от Которской бухты. Все побережье в изумлении наблюдало, как один из турецких кораблей без всяких видимых причин — которские пушки не доставали до него ярдов двести — словно протараненный чем-то большим и могучим сначала дал крен на правый борт, а затем начал клевать носом и, зачерпнув воды, плавно стал погружаться на дно. Остальные корабли поспешно покидали это место, попадая под пушечный огонь которцев. Шесть турецких кораблей из десяти не вернулись домой, а те, кто вернулись, через месяц стали завидовать умершим, потому как не могли более выйти в море. Мучавшие их кошмары не давали спать, а разыгравшиеся нервы помогали им обрести вечный покой. Триста турок было выловлено полуживых, полумертвых. Большая часть из них оказалось янычарами,[6] их отпустили по своим прежним домам. Остальных отвезли в Котор и там публично казнили.

В порту, куда новости приходили чаще, чем солнце меняло луну, поведали Мстиславу, что увидели своими глазами защитники Мамулы и что рассказали им турки, когда их в ужасе махавших по воде руками вылавливали местные рыбаки. Из обрывков слухов этих вот что удалось ему выяснить: