Денис Гуцко - Рассказы(Молчаливый Афанасий,Море Цаплина) Страница 7

– О! Пернатый!

– Цапля! Лети сюда!

Подходить очень не хочется. Он научился терпеть и даже не плакать. Но теперь это снова трудно.

– Сюда давай, тебе говорят.

Все, конечно, с сигаретами, которые они держат и вставляют в рот чересчур небрежными жестами. Хотят выглядеть взрослыми.

– Я опаздываю.

– Че?!

– О! Говорящая Цапля!

Дима нехотя идет в их сторону, к скошенному навесу школьного пожарного выхода, где они развалились в пустом оконном проеме.

– Какой-то ты тормознутый стал, Цапля. Учили-учили тебя, все насмарку.

– Говорят, у вас мужик какой-то завелся?

– Не мужик. Мой отец.

– Твой отец… не мужик?

Они смеются так громко, что это уже не смех – истошный крик. Дима оглядывается: не видит ли кто из одноклассников.

– Говорят, он у вас серьезный в натуре уркаган, а? Ходка за ходкой. А, Цапля?

– Ты теперь тоже будешь травкой приторговывать? С собой-то есть?

Дима не понимает, что они ему говорят. Впрочем, он часто не понимает, что они говорят. Может быть, сказать им, кто его папа на самом деле?

– Э-эй, Цапля!

– Вот вам и говорящая Цапля!

Нет, не получается произнести ни слова. В ту ночь, когда он встал пописать и в коридоре наткнулся на какого-то человека и даже вскрикнул от неожиданности, а человек присел возле него на корточки, легонько щелкнул его пальцами по груди, сказал: “Привет, мужичонка. А я, стало быть, твой папа”, – в ту ночь началось то, что никак не может существовать рядом со всей этой ерундой.

Дима натягивает лямки ранца и кидается к школе.

– Цаплин, опять опоздал.

– Извините, Катерина Пална.

Пока он идет на свое место, сыплются привычные шутки.

– Да Цаплю ветром снесло.

– Опять, небось, лягушек ел. Лягушки вку-у-усненькие.

Катерина Пална стучит карандашом по столу:

– Тишина! Записали число, открыли учебники.

Он садится, достает тетрадь и учебник и тихонько вздыхает: день начался.

Папа курит на балконе, Димка сидит в комнате на диване, смотрит мультик. Вернее, только делает вид, что смотрит. На полу возле дивана – опустевшая спортивная сумка. Сдулась, как праздничный шар, забытый в каком-нибудь дальнем углу: вытаскиваешь этот сморщенный лоскуток и вспоминаешь, каким ярким и торжественным он был, пока хранил в себе тугой воздух праздника. На дне сумки теперь только узелок скрученных носков и электрическая бритва, обернутая собственным проводом. “Форму могли убрать в шкаф”, – решает Димка. Но в шкафу, в пестрой колонне одежды, качнувшейся под его рукой, формы тоже нет. “А может, в химчистке? – думает он, возвращаясь на диван. – К выходным решили почистить”.

С балкона возвращается папа.

– Мультики смотришь? – спрашивает.

И сразу ясно, как ему непросто говорить с Димой, быть с ним наедине: голос его какой-то ненастоящий. Папа будто бы хочет сказать каждым своим словом еще что-то, приласкать Диму.

Он садится рядом с ним на диван, смотрит в телевизор.

– Компьютерный? Сейчас все компьютерные крутят, да?

– Нет, не всегда. И рисованные тоже бывают.

– Да-а. А в мое время еще были кукольные. Видел когда-нибудь кукольные?

– Видел. Они неинтересные.

– Да.

Они сидят какое-то время молча, потом папа говорит, будто вспомнив что-то важное:

– Ты, Дима, вот что. Ты, если меня по телефону будут спрашивать, говори, что меня нет. И когда буду, ты не знаешь. Ладно?

– Ладно, – отвечает Димка и тут же решает, что объяснение этому он поищет потом.

Уроки в пятницу тянулись долго, невыносимо долго.

На последней странице черновика он нарисовал море Цаплина: похожие на гигантские эскимо, по горизонту плывут айсберги; в плотных облаках над ними – золотая клякса солнца; птицы висят, размашисто обняв небо; пущенный китом фонтан похож на собачий хвост, да и сам кит – взглядом, что ли, выражением морды – похож на собаку. А под водой – потому что море Цаплина это подводное море – кипит невиданными по форме чешуйчатыми телами, мерцает плавниками, перебирает щупальцами потайная подводная жизнь.

Очень хотелось домой.

До последнего урока Димка кое-как продержался. Но когда на контрольной по математике под костяное постукивание мела на доске начали расти коротенькие грядки примеров, он не вытерпел и расплакался. Цифры на доске вспухли.

Подрагивая, поплыли по стене. В тетради, там, куда шлепнула скатившаяся по щеке слеза, “минус” превратился в рыбий скелет.

– Цаплин, ты чего плачешь, ты не готов к контрольной?

– Цапля ревет, смотрите!

И сразу загудело вокруг. Сзади толкнули в спину.

– Тихо! Цаплин, иди в туалет, умойся и возвращайся.

– Девчонка, плакса!

Когда-нибудь он придет в школу, держа натертую штурвалом сухую папину ладонь, – а папа будет в своей вычищенной и отглаженной форме, на которой сверкают пуговицы с якорями и погоны вышиты золотыми нитками. И они не посмеют, никогда больше не посмеют его обзывать.

На урок он не вернулся. Отсиделся на груде сломанных стульев под лестницей.

Дождался, пока отзвенел звонок, пока у него над головой, окликая друг друга на бегу, глухо гремя пеналами в ранцах, пробегут один за другим классы. Шум, смех, хлесткий стук двери на тугой пружине постепенно ушли из школьного вестибюля – в нем остались лишь размеренные шаги вахтера: ток-ток, ток-ток.

Димка забежал в класс, когда Катерина Пална, сидя за своим столом, прятала в ящик стопку тетрадей. Одной рукой схватил учебник, другой – портфель.

– Цаплин, ты что? Сейчас же вернись!

Ваня Кочубеев, дежурный, вытиравший доску, кинулся ему наперерез, в дверном проеме ловко подставил ему ножку.

– Кочубеев! – успела крикнуть Катерина Пална, пока Дима падал, и снова: – Цаплин!

Дима растянулся посреди коридора.

Ничего, ничего. Папа, может быть, уже переоделся в форму. Да: решил встретить его из школы при параде. Сидит, смотрит задумчиво в окно, и кортик качается возле самого пола. Ничего!

Он бежит, на ходу оглядывая себя: сильно ли испачкался.

Нет-нет, теперь ему вовсе не хочется плакать. Все-таки вокруг разворачивается праздник.

Беленые стволы тополей приосанились, заполнили школьный двор, как прогуливающиеся по портовой набережной капитаны. А позади них – капитанские жены: усыпанные почками ветви лип похожи на нитки зеленых бус.

Посреди двора две кошки втянули под себя лапы, уложили хвосты колечком и дремлют, сплющив глаза в китайском прищуре. Первое клочковатое тепло: чуть в тень – и уже прохладно. Кошки не хотят в тень. Даже проехавший мимо велосипед не согнал их с места.

Димка вдыхает весну: травянистый запах почек и болотистый – нагретых на солнце луж и идет к дому.

Одышливое дыхание улицы, бегущей по ту сторону новостройки. Обрывки не расслышанных, на ветру погибших фраз, оброненных прохожими, шипение велосипедного колеса, лихо перерезающего лужу пополам.

На игровой площадке покачиваются с вялым скрипом недавно опустевшие качели.

Девочка, спрыгнувшая с качелей, уже далеко, подбегает к подъезду, мелькая икрами под клетчатой юбкой. За игровой площадкой экскаватор укусил ковшом землю у самого края длиннющей траншеи, да так и оцепенел.

– Надо было совсем не ходить в школу, – говорит себе Димка, и от этой мысли – от того, что в его голове появилась такая хулиганская, дерзкая мысль, – тихо улыбается.

Он не спешит, хотя сгорает от нетерпения. Ему хочется растянуть этот свой путь домой, этот первый побег из опостылевшего класса, где Катерина Пална оглушительно стучит карандашом в столешницу и кто-нибудь каждую минуту готов напомнить ему, что он тут самый слабый, самый трусливый, – и одновременно хочется сократить этот путь до одного последнего мгновенья, бежать, нестись домой, как та девочка с качелей, чтобы какая-нибудь неожиданная кочка била в подошву обжигающим хлопком и толстые дворовые голуби, не рассчитавшие его скорость, в последний момент прыскали в разные стороны, задевая его крыльями.

В море Цаплина сначала бывает страшно.

Особенно когда погружаешься.

Сначала – голубой, усеянный искрами суматошных рыб.

Потом – синий, в котором кружат большие медленные тени.

Потом синий цвет сгущается, становится неподвижным.

Потом к иллюминатору прилипает непроницаемая черная ночь.

А потом включается прожектор – и вырезает из ночи живое море.

И можно рассматривать его, как вынутый из арбуза кусок.

И как напичканные в арбузную мякоть косточки, сверкают перед завороженным взглядом все эти блики и огоньки подводной жизни.

Тайной, посеянной на спасительной глубине жизни.

1 Ремизов “Посолонь”.

«Дружба Народов» 2008, №1

© 2001 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал"