Дорис Лессинг - Джордж «Леопард» Страница 7

— А не могла она зайти к подруге? — предположил Джордж, тщетно стараясь найти объяснение.

— Ее нет в поселке, — сказал тот же парень, отвечая за Смоука.

Наконец, в первый раз старик прямо взглянул на Джорджа, но так, словно тот был каким-то предметом, вещью, которая не имеет к нему никакого отношения. Потом он попытался высвободиться из рук парней, но они, поняв, что ему надо, бережно повернули его, и все трое медленно двинулись обратно к поселку.

Джордж совсем растерялся; он не знал, что делать. Он стоял на ступеньках и курил, растерянно глядя вокруг, на знакомый суровый пейзаж, вниз, на долину. Надо было что-то предпринимать. Он опять окликнул слугу. Когда тот пришел, он приказал ему расспросить садового рабочего. Слуга вернулся, и на лице у его была такая же оскорбительная усмешка, как раньше у садового рабочего.

— Садовник говорит, он не знает, что случилось, баас, — сказал он. — Он пошел спать и оставил девушку во дворе, так же как и сам баас. — Эта последняя фраза, видимо, прямо повторяла оскорбительное обвинение, брошенное рабочим. Еще вчера Джордж воспринял бы это совсем не так, как сейчас. Он словно не понял, что его оскорбили.

— Где же она? — спросил он наконец у слуги.

Слуга удивился. Вопрос показался ему нелепым, и он ничего не ответил. Он только, так же как Смоук, поднял вопрошающий безнадежный взгляд на скалы, и Джорджу пришлось признать то, чего он так упорно не хотел признавать.

Он стоял, глядя в ту же сторону, что и слуга, и чувствовал, что становится другим. Он смотрел на беспорядочное нагромождение скал, острые черные вершины которых четко обрисовывались в чистой синеве неба, ранней синеве африканского утра, и ему вдруг почудилось, что горы, родные и близкие ему, пятятся назад, свирепо ощетинившись, словно зверь, и за ними таится угроза, страшная угроза, готовая настигнуть его в темном углу, где прячется страх. Страх шевельнулся в груДи Джорджа; этого чувства он не знал раньше; страх полз по телу, и он вздрогнул от его леденящего прикосновения. Ощущение было столь необычно, что Джордж потерял дар речи. Медленно, осторожно, словно боясь разбить хрупкую вещь, он вошел в дом и сел завтракать, и только ритуал за столом, соблюдения которого он всегда так требовал, вернул ему равновесие. В душе у него зрело решение, и он заботливо его оберегал, еще не зная, во что оно выльется. Когда, допив кофе и позвонив слугам, он вышел на веранду, знакомый пейзаж стал вдруг чужим, и что-то в душе словно указывало на него пальцем. И хотя солнце уже сильно припекало, Джордж опять задрожал; скрестив руки, он охватил ладонями плечи: они показались ему удивительно слабыми. А ведь совсем еще недавно в них была могучая сила гор, еще до сегодняшнего утра это были ветви, на которых распевали птицы; тот ужас, который подстерегал его где-то в темном углу снаружи, был теперь у него внутри, и ему предстояло с ним сразиться.

Целый день Джордж просидел на веранде с трубкой и ничего не делал. Слуги избегали показываться в передней половине дома.

Перед закатом солнца он достал ружье, которым пользовался только в редких случаях, когда надо было убить змею, например, — он ни разу не стрелял из него в птицу или зверя — и очень тщательно его почистил. Он распорядился, чтобы обед подали на час раньше, и, пока обедал, несколько раз выходил взглянуть на небо. Оно было чистое от горизонта до горизонта; над уступами скал разливалось сияние. А как только над самой высокой скалой всплыла тяжелая желтая луна, Джордж сказал слугам, что уходит поохотиться. Они ничуть не удивились — что еще ему оставалось? Никто не ушел в поселок: они ждали его возвращения.

Джордж миновал бассейн, где рябила вода, прошел между скалами и вышел к месту, где ползучие растения сада сливались с зарослями. Сначала тропинка вела среди низкой вытоптанной травы, потом разветвлялась на две: одна вела к службам фермы, другая углублялась в рощу. Джордж быстро шел вперед среди густых теней: трава здесь все еще была невысокой, стволы деревьев блестели и были видны до самого корня. От края рощи тропинка вилась по холму, огибая огромные камни, и на всем этом пространстве были зубчатые скалы, которые казались сейчас более высокими и острыми, чем на самом деле, из-за теней, отбрасываемых в свете луны. Идти здесь было легче. Луна лила потоки желтого света. Тень Джорджа двигалась рядом, то удлиняясь, то укорачиваясь на неровностях местности. Позади была чернота леса, впереди — скалы, и их гранитная поверхность сверкала белизной, словно соляные стены. А вокруг — изломанные, тускло-фиолетовые тени с пятнами лунного света. Слева скалы круто вздымались ввысь, справа земля обрывалась лощиной и на многие мили вдаль уходил огромный отлогий склон, поросший травой. Трава покачивалась на ветру, то пригибаясь, то выпрямляясь, и весь этот простор колыхался в мягких переливах лунного света. А далеко внизу расстилалась долина, и там мерцали огоньки ферм.

Гора впереди была окутана тишиной, мертвой тишиной. Даже птицы не шевелились, и только неумолчно стрекотали насекомые. Джордж шагнул в темноту, сердце дрогнуло у него в груди, холодный страх он держал наготове, как оружие. Ружье свое он нес небрежно.

Настороженно озираясь, он двигался по тропинке, что вилась по склону среди скал. Он шел и молил судьбу, чтобы враг встретился ему скорее и он уничтожил бы этого врага. Только на вершине он остановился и стал ждать — позади была залитая лунным светом веранда его дома, впереди — освещенные хижины поселка. Он стоял очень тихо, и сдерживаемый страх разрастался в его груди; и хотя по коже у него подирал мороз и волосы шевелились на голове, руки твердо сжимали ружье. С одной стороны черной крышей нависала над ним большая скала. С другой была площадка, зажатая между скалами, опоясанная густыми зарослями. Деревья и скалы окружали его со всех сторон. Враг мог появиться отовсюду. Но Джордж инстинктивно чувствовал, что он именно здесь. И стоял очень тихо, чтобы не спугнуть его. Ему не пришлось ждать долго. Дикий вой собак в поселке еще не взвинтил ему нервы, еще не онемела шея от того, что он без конца вертел головой, как одна из теней в нескольких шагах от него стала удлиняться, потом отделилась от скалы. Подкрадывающийся зверь сверкнул зелеными глазами, лунные блики задвигались по его телу. Зверь приник к земле, готовясь к прыжку. Джордж вскинул ружье и выстрелил. Послышалось хрипение, и животное замерло. Джордж опустил ружье: он стоял, не двигаясь, в недоумении глядя на зверя. Вот он, мертвый враг, в двух шагах. Распростертое почти у его ног тело леопарда все еще корчилось и вздрагивало в агонии. В душе Джорджа опять вспыхнула злоба: все оказалось просто, слишком просто. Он растерянно посмотрел на ружье, потом пнул ногой безжизненную тушу леопарда сначала с любопытством, потом с ожесточением и наконец изо всей силы ударил прикладом по голове; один за другим посыпались тяжелые, глухие удары. Но ни сопротивления, ни звука в ответ, ничего…

И когда он ощутил запах крови и мяса, он остановился, обессиленный, беспомощный. Он ждал совсем другого. Он не получил того, зачем пришел. Бросив зверя, Джордж отправился домой, от слабости у него подгибались ноги, рыдания сжимали грудь; он плакал злобными, бессильными слезами обманутого человека.

Слуги без единой жалобы отправились в темноту, теперь уже безопасную, чтобы притащить леопарда домой. При свете ламп они начали сдирать с него шкуру. Джордж заснул тяжелым сном, а утром увидел шкуру, растянутую на солнце внутренней стороной кверху; от жары тонкая, как бумага, кожа пузырилась и дымилась. Джордж отправился в горы и, все утро пробродив по зарослям среди кратегусов и дубов, нашел наконец вход в пещеру. Там лежали свежие человеческие кости, кости домашней скотины и кости поменьше, может быть антилопы или зайца.

Зверь был мертв, но Джордж по-прежнему ощущал пустоту, как голодный человек, который уже не надеется насытиться. Он не знал, что могло бы его удовлетворить. С фермы пришли работники за распоряжениями, но он нетерпеливо отмахнулся от них и отослал к Смоуку.

А через несколько дней старый Смоук пришел к нему сам; сдержанный, печальный и гордый, он пришел сказать, что уходит; он слишком стар, чтобы работать на сына старого бааса.

Вскоре поселок наполовину опустел. Нужно было срочно найти новых рабочих, и Джорджу пришлось взять себя в руки. Кончились для него хорошие времена. И хотя кое-кто из родственников Смоука остался, в поселке больше не было центра, власти. Теперь ему самому придется стать этим центром, создавать его собственной волей, собственной властью; он очень хорошо понимал, что его ждут постоянные заботы и трудности. Теперь он был в таком же положении, как и его соседи.

Джордж старался, как мог, подправить дела. Устраивая свою жизнь, он чувствовал себя так, словно был выздоравливающим — вероятно, потому, что в душе у него жила боль и ненасытная злоба, умиротворить которую не могла никакая работа.