Фарли Моуэт - Мрачная одиссея Сузи Страница 7

«Для нас ничего не могло быть хуже, — рассказывал Напачи-Кадлак. — Это было хуже голода и туберкулеза. Мы любим наших детей. И вот теперь их у нас не стало».

Через месяц после того, как увезли детей, самолет прилетел снова и начал отвозить жителей Левек-Харбор — по восемь человек за раз — в Спенс-Бей, чтобы проверить их на туберкулез. Тех, у кого была тяжелая форма, отправляли на юг лечиться. Некоторые возвращались через несколько лет, другие так и умерли в этой их последней ссылке.

Будучи уже на половине своей седьмой беременности, Сузи совершенно потеряла покой, когда увезли ее старших детей. Врач, осматривавший ее в Спенс-Бей, распорядился поместить женщину в дом для душевнобольных в Альберте… И тут наступил момент, когда из прошлого Сузи и ее соплеменников, такого же мрачного, как темнота зимнего лаза в иглу, мы сделали шаг в настоящее: перед нами ярко освещенная классная комната в Спенс-Бей. Именно здесь мы, насильно вторгшиеся на эту землю, увидели воочию дело рук своих — начало конца.

В переполненной классной комнате психиатр свидетельствовал перед хранящими молчание людьми: «…наблюдались симптомы острого невроза… была в высшей степени беспокойна… выздоровление шло медленно, но после рождения ребенка пошла на поправку…»

Через несколько месяцев пребывания в больнице Сузи вернулась в Левек-Харбор, но в 1964 году переносить жизнь в разрушенном мире ей снова оказалось не под силу — на этот раз ее увезли в смирительной рубашке. Через шесть месяцев, после лечения электрошоком, ее объявили выздоровевшей и снова отправили домой… домой, в крошечный мирок, состоящий всего из трех женщин, пятерых мужчин и одиннадцати детей. То, что сотворили над Сузи, быстро исправить было невозможно.

Шестого июля 1965 года прежняя Сузи перестала существовать: вместо нее появилось существо, гонимое стихией сумасшествия.

Женщина, которая с таким упорством боролась за то, чтобы ее народ сохранился и выжил, теперь грозила стать его Немезидой.

Когда в приступе безумия она стала бегать по поселку, рвя на себе волосы и выкрикивая встречным страшные угрозы, к жизни ее соплеменников, и без того почти невыносимой, добавилась новая кошмарная грань. Как-то, схватив свою крохотную дочь, она бросила ее оземь. Несчастная преследовала и чужих детей, кидая в них камнями. Она покусилась и на то, что составляло основу жизни, — охотничьи и рыболовные снасти, которые переломала. Разум в Левек-Харбор был на грани гибели. Чувство реальности ускользало…

Присутствующие в классной комнате слушали показания Кадлука, отца Шуюка.

«Она все время говорила, что должна всех убить. Бродила по поселку, пытаясь дохнуть на каждого и сделать его тоже безумным. Надо было как-то от нее защититься. У нас не было выбора, потому что она охотилась на людей. Трое мужчин схватили ее, но Сузи была очень сильная и так сопротивлялась, что пришлось связать ее. А она все вырывалась на свободу. Три раза ей удавалось вырваться…»

Была лишь одна короткая, печальная передышка. Отчаянно пытаясь успокоить жену, Напачи-Кадлак дал ей прослушать присланную одним из родственников в Кейп-Дорсете магнитофонную пленку.

«Вернулись воспоминания о тех временах, когда мы детьми жили в Кейп-Дорсете и были по-настоящему счастливы. Сузи тогда была спокойной, совсем не безумной. Она тоже была счастлива…»

Это был последний отблеск их навсегда исчезнувшего счастья.

Через несколько часов Сузи снова бегала по поселку и кричала, что бог приказал ей убить всех, чтобы они стали наконец свободными. Но две женщины, пятеро мужчин и одиннадцать детей искали спасения, пытаясь сохранить хотя бы это подобие жизни.

Они не могли ни спастись бегством, ни послать за помощью, потому что лед в то время ломался; нельзя было отправиться в путь ни по вздувшимся рекам, ни по раскисшей земле. Но они боялись также оставаться около Сузи, которая и раньше могла побороть всякого, а теперь обладала удесятеренной силой безумной.

Кадлук так передал возникшую трудную ситуацию.

«Однажды утром она набросилась на Напачи-Кадлака и пыталась его убить; мы ее оттащили, тогда она пошла и убила несколько собак. Тут мы поняли, что нужно что-то делать».

Двенадцатого июля по движущемуся льду люди бежали на голый островок в миле от берега. С собой взяли лишь то немногое, что могли унести. Охваченные ужасом, стояли они на голой скале и, уже ни на что не надеясь, уповали на чудо, моля чужого белого бога о помощи.

Час за часом проходил долгий летний день, а они все смотрели на оставленный берег в старую медную подзорную трубу Кадлука.

«Мы очень боялись, что она возьмет нож и придет убивать людей. Мы были очень голодны, потому что не могли решиться уйти на охоту и оставить женщин и детей: вдруг она добралась бы до них. Было видно, как она бросала наши вещи в воду. Иногда казалось, будто она видит что-то там, где ничего нет. Хватала вещи и трясла их, словно вытряхивала из них дьявола. Разорвала все палатки, свалила шесты. Мы видели, как она рвала рыболовные снасти. Она хотела убить нас, потому что хотела спасти нас. Сам дьявол внушал ей, что делать…»

Три дня и три ночи без сна они ждали и наблюдали, но потом не стало больше сил ждать. Женщины и дети были перепуганы насмерть. Пищи не было, и стало ясно, что Сузи разгромит все в поселке, если ее не остановить.

Утром 15 июля Напачи-Кадлак и Кадлук обратились к Шуюку и сыну Сузи — Айяуту. Те были молоды и сильны, но им предстояло выполнить задачу, требовавшую недюжинной силы.

«Я сказал, что им надо вернуться в поселок. Она должна прекратить крушить все вокруг себя. Кто-то должен ее остановить. Я сказал им, чтобы они забрали из поселка все ножи, но, если она не погонится за ними, не трогали ее. Я люблю мою жену и не хочу сделать ей больно. Если же она погонится за ними, то пусть лучше они стреляют…»

Молодые эскимосы с опаской стали приближаться к берегу. Сузи, когда заметила их, побежала навстречу, выкрикивая проклятия. Они выстрелили в воздух, надеясь отпугнуть ее, даже в этот момент желая предотвратить неизбежное. Но она все бежала к ним, шатаясь, спотыкаясь и размахивая руками. Снова раздались выстрелы. Сузи И5-20, которая двадцать девять лет из прожитых ею тридцати девяти провела в изгнании, была наконец свободна.

Тем, кто остался в живых, повезло меньше.

В конце августа, когда полицейский самолет прилетел забрать детей в школу, Напачи-Кадлак вручил констеблю стопку оберточной бумаги, исписанной слоговыми знаками, которым он выучился давным-давно у миссионера в Кейп-Дорсете. Там было в подробностях изложено все, что происходило в Левек-Харбор с 5 по 15 июля.

Расследование длилось долго. Тем временем люди в Левек-Харбор думали, что их объяснения по поводу того, почему пришлось убить Сузи, всем понятны, и пытались забыть страшные июльские дни, кое-как залатать свою истерзанную жизнь.

В октябре Айяута и Шуюка отрядили в Спенс-Бей за патронами для зимней охоты. Как только они прибыли туда, Шуюка арестовали, обвинили в предумышленном убийстве и самолетом отправили в тюрьму Иеллоунайфа, за восемьсот миль к юго-западу.

В Иеллоунайфе прокурор Дэвид Сирл изучил полицейские рапорты и вынес заключение, что это обвинение должно быть отменено или хотя бы заменено обвинением в вынужденном убийстве. Он не видел смысла в том, чтобы к многочисленным страданиям, которые перенесли жители Левек-Харбор, добавлять новые. Об этом он и заявил в докладе министерству юстиции в Оттаве.

Ему было приказано оставить первоначальную формулировку обвинения.

Верховные защитники правосудия решили от имени народа Канады настоять на обвинении не только Шуюка и Айяута, которому обвинение в предумышленном убийстве было предъявлено за час до открытия судебного заседания, но и по существу всем, кто остался в живых после этой трагедии: ведь юноши действовали по поручению жителей поселка. Защитники правосудия, пока они готовили спектакль «показательного судебного разбирательства по всей форме», посчитали необходимым приговорить горстку измученных людей на целые семь месяцев к новому испытанию — страху перед мрачной неизвестностью.

Имена тех, кто это совершил, остались безвестными. Это были чиновники, занимающие высокие посты в министерстве юстиции и министерстве по делам индейцев и Севера, а их решение предусматривалось решениями еще более высокого порядка: правительство сочло, что пора всяким эскимосам (и индейцам) осознать, что такое наши законность и мораль. Настало время, чтобы все — мужчины, женщины и дети, так же как и изгнанные из родного дома жалкие скитальцы из Левек-Харбор, — заплатили за свое страшное преступление, а именно за то, что родились не такими, как мы.

Принятое высшими кругами решение сделало жертвами не только эскимосов, но и белых. Среди тех, кто был доставлен, и ценой больших усилий, с материка, для того чтобы придать фарсу правосудия форму законности, не было никого, кто бы не испытывал горячего сочувствия к обвиняемым и жгучего стыда за устои нашего общества.