Мария Рольникайте - Слишком долгой была разлука… Страница 7

Сперва Илья ее сбивчивый рассказ не понял. Лейя повторила. Медленно, — самой было радостно рассказывать, — этим она и себя обнадеживала.

В зале умолкла музыка, значит, фильм закончился, зрителей выпускают, и в фойе стали впускать зрителей на следующий сеанс. Илья поднялся на это жалкое возвышение, именуемое сценой. Лейя осталась ждать, пока он отыграет и они пойдут домой.

Теперь уже весь город знал, что на родину вернулась очень большая группа литовцев, и их повезли в гостиницу. Лея с Ильей поспешили туда. Но дальше вестибюля их не впустили. Мужчина в штатском, явно охранник, заявил, что приказано приехавших не беспокоить — люди с дороги устали. Когда Илья, от волнения еще больше заикаясь, пытался сказать, что там должна быть их дочь, охранник ухмыльнулся. Лейя попросила пригласить дежурного администратора, которому она объяснит. Но охранник заявил, что он и есть дежурный администратор, хотя за окошком с надписью «Администратор» сидела молодая женщина.

Охранник приказал им покинуть вестибюль. Пришлось подчиниться, но они не вышли на улицу, а остались в широком промежутке между внутренней и уличной дверьми, чтобы видеть лестницу. Может, Стонкусы, если они есть среди вернувшихся, спустятся по ней.

Наконец какие-то люди стали спускаться. Поодиночке и группками. Стонкусов среди них не было. А этот якобы администратор направлял всех направо, где на стене красовался указатель с надписью «Ресторан».

— Г…господин Стонкус! — Илья рванул дверь и вбежал в вестибюль. Охранник даже не успел преградить ему путь. А у Лейи ноги окаменели, она не могла сделать шаг, только смотрела на спускающуюся по лестнице Стонкувене с Анечкой на руках. Нет, это не Анечка. Тогда, во время войны, она была такой малышкой. Неужели эта идущая рядом длинноногая девочка их выросшая доченька? Стонкус сказал жене, чтобы они шли в ресторан, а сам, все еще изумленный, вышел вместе с Ильей.

— Я… — он не нашелся, что сказать, — мы очень рады, что вы выжили. Нам говорили, что в концлагерях… — И умолк, явно не зная, как продолжить.

— Мы, слава Богу, живы, — дрожащим от волнения голосом произнесла Лейя. — И спасибо вам большое за Анечку.

Стонкус кашлянул.

— Извините, но она теперь Онуте. Это было необходимо для ее же блага.

— Понимаем, — едва не задыхаясь от слез, выдавила из себя Лейя. — Мы все понимаем…

— А теперь, извините, меня ждут там, — и он кивнул в сторону ресторана.

— Да, да, конечно. Мы вас подождем. Только на улице, здесь, наверное, нельзя.

— Извините, но не имеет смысла. — И сам смутился своей суровости. — Дело в том, что мы с женой будем заняты. Всякие формальности.

— Понимаем. — Лея на самом деле все понимала. Даже если бы не формальности, Стонкусу с женой ведь тоже надо придти в себя после такой неожиданной встречи. И повторила: — Понимаем. Главное, что вы вернулись. Какое счастье! Не только для нас. Надеемся, и вам дома будет лучше.

— Мы тоже надеемся. А пока — извините.

Они смотрели, как Стонкус пересек вестибюль и повернул ко входу в ресторан. И почему-то не трогались с места. Молчали. Первой заговорила Лейя:

— Анечка так выросла. Жаль, что я ее личика не видела. Она шла, повернувшись к Стонкувене, что-то ей говорила. — И вздохнула. — А имя, видно, поменяли сразу.

Про себя подумала, что, наверное, и крестили.

— Н…но в…ведь спасли.

— Великое им за это спасибо. Но Анечка же наша дочка. Только захочет ли нас признать? В проклятой Германии наслушалась о евреях всяких гадостей.

— М…может, теперь Германия уж…же не та?

— Никуда эти изверги не делись. Разве что не в той военной форме, а в пиджаках. И не гонят на расстрел. А я хочу только одного — увидеть нашу доченьку. Она так выросла. Давай выйдем на улицу, постоим напротив. Может, окна их номера выходят на эту сторону, и Анечка подойдет к нему.

Они вышли. Перешли на другую сторону. Не спускали глаз с окон. Но никто в них не появлялся. На некоторых даже шторы были задернуты.

Входная дверь то и дело открывалась. Из гостиницы выходили незнакомые люди.

— Стонкус сказал, что будет занят какими-то формальностями, — вздохнула Лейя. — Не в гостинице же их улаживать. А пока, наверное, сидит в своем номере и советуется с женой, что делать. Ведь не думал, что мы вернемся.

— Я и с…сам не думал.

— Илья, тебе уже, наверное, на работу. Иди. А я еще постою, отпросилась на весь день.

Он кивнул и пошел. Но каждые несколько шагов оглядывался — может, Анечка появилась и жена позовет.

Простояла Лейя до самого вечера. В номерах уже зажигали свет, а свою дочь она так и не увидела. Не отрывая глаз от окон, пропустила время, когда все спускались на ужин.

Пришлось надежду увидеть Анечку сегодня же отложить до воскресенья, когда не надо идти на работу, а Илья свободен до первого вечернего сеанса. Может, тогда они увидят дочь…

В воскресенье они опять встали напротив гостиницы и смотрели на окна.

Неожиданно в дверях появился Стонкус. Он явно куда-то торопился, повернул было направо, но, увидев их, перешел улицу. Поздоровался и, узнав, зачем они тут стоят, объяснил, что окна их номера выходят во двор.

— Мы бы очень хотели, чтобы вы, когда вернетесь, подвели ее… — произнести настоящее имя дочери Лейя не решилась, а новое не могла, — к окну. Мы будем во дворе.

— Я вас понимаю. — Даже у Стонкуса дрогнул голос. — И готов пригласить вас к нам. Но от вас потребуется огромная выдержка, чтобы, по крайней мере пока, себя не выдать перед Онуте. — Лейю резануло это чужое имя, но она не позволила себе даже вздохнуть. — Онуте, конечно, правды не знает и очень привязана к нам. Да и мы ее любим. Порой даже забываем… — и умолк. — Она очень обрадовалась рождению сестренки. Сама выбрала ей имя — Бируте. — Стонкус умолк, не зная, что еще сказать.

— Мы вас от души поздравляем. Это такое счастье — рождение ребенка.

— Да, большое, очень большое.

— Но мы вас задерживаем, вы куда-то торопились, — спохватилась Лейя.

— Ничего срочного. Позже пойду. А теперь поднимусь наверх один, предупрежу жену. Онуте скажем, что вы наши давние знакомые. Ведь так оно и есть.

— Конечно. Спасибо. Большое спасибо.

— Повторяю, от вас потребуется большая выдержка. Но постарайтесь.

— Да, да, обещаем.

Илья в знак согласия тоже кивнул.

— Наш номер сорок седьмой. Поднимайтесь минут через десять.

Не сказать же ему, что у них часов нет.

По лестнице Лейя поднималась в сильном волнении, страшась увидеть незнакомую длинноногую девочку. А когда на несмелый стук Ильи Стонкус открыл дверь, она почему-то не решилась взглянуть на сидящую в кресле девочку и сперва подошла к Стонкувене, державшей на руках малышку.

— Онуте, познакомься с тетей и дядей. Это наши давние друзья.

Имен не назвал…

Девочка встала, подошла, на немецкий лад сделала книксен. Лейя силилась за эти дарованные минуты найти в этом лице сходство с малышкой Анечкой. Но не успела, — поздоровавшись, девочка вернулась на свое место.

Вдруг Илья увидел рядом с ней на стуле детскую скрипку. Попытался вспомнить, как такая называется. Кажется, «четвертушка».

— Т…ты играешь на скр…скрипке?

Анечка испугалась его заикания. Да и взрослым от ее испуга стало не по себе. Первой нашлась Стонкувене.

— Дядя Шерас скрипач. Он до войны был концертмейстером. — И умолкла, явно не решаясь продолжать. — Онуте, сыграй нам что-нибудь. — И пояснила: — Когда она играет свои гаммы, Бируте перестает плакать и засыпает.

У Лейи ком застрял в горле: ведь Анечка тоже переставала плакать и засыпала, когда Илья играл ей всегда один и тот же «Сентиментальный вальс» Чайковского.

Анечка, смущаясь, взяла свою скрипку, сделала книксен и заиграла. Но только как на уроке. Гаммы. Лейя крепко сжала руку Ильи, чтобы унять его, да и свою дрожь.

Малышка на самом деле перестала плакать. Стонкувене уложила ее в сооруженную из двух кресел постельку, и Лейя поняла, что им пора уходить. Поднялась.

— Не будем вам мешать.

Никто их не уговаривал побыть еще немного.

Стонкус встал, готовый их проводить. И уже открыв дверь, явно из вежливости, произнес:

— Наведывайтесь к нам.

— Когда? — обрадованно поспешила спросить Лейя.

Стонкус повернулся к жене, словно спрашивая ее согласия.

— В воскресенье вы же, наверное, не работаете? Вот и приходите.

— Спасибо! Большое спасибо.

На улице Лейя почувствовала страшное опустошение.

— Так и не заговорили о главном.

— Р…рано. На…наберись терпения.

— Сколько одному человеку нужно иметь этого терпения?

— П..пока Анечка н…нас не признает.

— А захочет ли признать? Ведь даже имя у нее теперь другое.

— О…они спасли ей ж…жизнь.

Ночью Лейя старалась дышать беззвучно и ровно, чтобы Илья думал, что она спит, хотя ей очень хотелось поговорить с ним. Придумывала, как надо завести со Стонкусами разговор об Анечке, попросить разрешения рассказать ей правду. Конечно, будут горячо и искренне благодарить, уверять, что по гроб жизни им обязаны. Скажут, что надежда увидеть дочь придавала им там, в лагере, силы. И что теперь ведь и у них самих, слава Богу, есть очаровательная малышка. Но Стонкувене, наверное, скажет, что Онуте — она ведь ее так называет — им теперь тоже своя. Может, потом когда-нибудь, когда Онуте подрастет, расскажет ей правду. Но тогда она же будет еще больше привязана к Стонкусам… Да и как им самим все это время делать вид, что они ей чужие?