Александр Карнишин - Почти фантастика Страница 7

…И вот вдруг эта бабка. Опять стульчик ей, значит, опять все подходят, опять она лыбится беззубо, головой трясет… Это как же так, думаю? Это, выходит, мой сын — мертвый, а эта вот развалина — все живая? Так, что ли? Почему?

А еще смотрю, сестра моя желтая совсем. Ну, племянник у нее любимый — это понятно. Но и здоровье, видать, совсем слабое стало.

И тут мне в голову постучалось. Так-то я тугодум — все знают. Я даже и не спорю. Но — сколько же можно? Это выходит, клюнуло-то мне, сейчас и сестра моя помрет — ну, не вечные мы с ней. И вот я приеду ее хоронить, а эта вот самая бабка в своих шалях и морщинах — будет жить себе дальше? И меня потом принесут — жена или сын. Вот на этом кладбище похоронят, со своими рядом, а на поминках по мне старая карга будет снова улыбаться, кивать всем и получать за что-то непонятные подарки?

Ну, думаю, не бывать этому. И не в том дело, что обидно, что ли… А просто понял я — не человек она вовсе. Не живут люди столько на селе. Просто не бывает такого. Она же всех пережила! Тут коренных-то осталось раз, два, да и обчелся. И вот эта…

Оп-па! Стоп — сам себе думаю. Кто она такая, кстати?

Стал я спрашивать, стал документы искать. Сейчас же все архивы открыты — только спрашивай правильно. А мне везде отвечают, что ничего знать не знают, и чуть ли вообще нет в мире такого человека. А участковый наш надо мной еще и смеется: ты, мол, что? Она тут с самого рождения села. Ее, мол, еще твои прадед с прабабкой, наверное, знали.

И вот тут младшенький мой, последний мой, в аварию попал. Покалечился. А меня как заморозило. Я представил вдруг, что мне случится второго сына тут хоронить. Со всеми этими обычаями. И нет у меня никого больше. А эта вот ведьма — есть. Ведьма ведь!

В общем, собрался я как-то разом, и пошел ночью, никому и ничего не говоря. Никому — и ничего. Всё — сам-один. Вся вина, если есть она — на мне.

…И ты знаешь, что она мне ответила перед смертью, перед самой уже своей жестокой смертью, когда никто не врет? Там ведь не соврешь, когда жилы мотаешь и в глаза смотришь. Там ложь просто не проходит. Она честно мне все ответила. Она, когда я спросил строго, чего это все вокруг мрут, а она — все нет и нет, сама спросила:

— А лучше было бы, если бы все — живые, а я, выходит, мертвая?

Ну, тут я и не выдержал, да. Чистосердечно, значит, признаю и прошу хоть какого снисхождения.

…

Психически нормален.

Десять лет. Строгий режим.

…

— Десять лет — за столетнюю старуху? Да у нас за семью сегодня меньше дают! Да и вообще — никакого закона! Бать, мы будем тебя ждать!

…

— …Ну, ты как, бать?

— Я плохо. Там очень плохо, сына. Я вот только одному рад: ты жив, сестра моя живая, мамка твоя живая. А то, боялся, мало ли тут без меня…

— Да ладно тебе, бать! Ты лучше погляди на свое село!

— Да как же это? Тут же загибалось все? И наш-то дом…

— Нет нашего дома. Вот, квартира в той башне. И народа теперь тут, как в большом городе. Обещают даже метро досюда провести. Это все наш новый мэр…

— А, знаешь, сына… Все правильно я сделал, выходит. Все — правильно. Ожило ведь село без этой ведьмы. И правда, лучше, чтобы все как раз были, а ее не было. Лучше. Только наших-то не поднять.

Талант

В кабинет директора школы бочком-бочком прокрался какой-то совершенно не местный тип. Городок был маленький, все и всех тут знали — так вот этот как раз был совсем не отсюда. И по одежде, и по повадкам своим осторожным, по прическе странной — чужак.

Он подсел на указанный ему стул, а потом, оборачиваясь на закрытую дверь, полушепотом объяснил свою миссию.

Новое открытие. Гениальное. Оно же — изобретение. Специальный аппарат, испускающий специальные мыслительные волны. Повышает талант ребенка от десяти до ста процентов — в зависимости от податливости мозга. Гарантировано. Но — дорого. Потому что нигде в мире, кроме как тут и прямо сейчас. Проездом. А то, что дело дорогое, так он, проезжий, для того к директору и зашел. Договориться.

— Десять процентов, — сказал он строго, еще раз оглянувшись на дверь.

— А звать-то вас как? — спросил директор, как бы невзначай кивнув, соглашаясь.

Был предъявлен паспорт общего образца. Из паспорта следовало, что изобретателя зовут Александром Григорьевичем, фамилия его была длинная — Пиотровский. Вот сама эта фамилия еще раз подтвердила, что все серьезно. Потому что — такая фамилия. Именно такими должны быть фамилии у настоящих ученых и изобретателей. Ну, еще Энштейн, конечно. Но там чистая теория. Формулы и сплошное емцеквадрат. Тут же — специальные мыслительные волны и настоящий аппарат для их испускания.

— А на взрослых — никак? — поинтересовался директор.

— Поздно, — вздохнул Александр Григорьевич. — Раньше бы. Хоть даже и перед выпуском из школы, когда уже самые эти таланты пробиваться начинают. Я же к вам — почему? Потому что — школа. Потому что — дети. Ну, и родители еще, конечно. Я же понимаю.

Договорились о завтрашнем дне.

Потом, когда приезжий уехал в гостиницу, директор поднялся к выпускникам и, остановив движением ладони вещающую что-то умное математичку, сообщил, чтобы завтра приносили деньги, потому что будет специальный эксперимент с мыслительными волнами. И многие после этого станут просто талантами.

— Это, — сказал он вполголоса, — Большой секрет совершенно и новое изобретение. Так что кроме родителей — ни-ко-му! Понятно?

Старшеклассники всегда были самыми понятливыми. Они сразу поняли, что не будет какого-то урока, и приняли это с воодушевлением. А деньги… Что — деньги? Перед выпуском они и так летели из семей, так уж сразу и сюда — понятное дело. Тем более — обещали добавить таланта.

…

Секретный прибор был в черном коленкоровом чемоданчике. Сверху была большая красная кнопка. Сбоку — решетка, как у микрофона. Эту решетку изобретатель и большой ученый Пиотровский, как его представил директор, направил на класс, а потом нажал большую красную кнопку. Прислушался к чемоданчику, прижав ухо к решетке, и нажал сильнее. Внутри что-то зажужжало.

— Не спать! Смотреть сюда! — повторял большой ученый в течение всех десяти минут работы уникального прибора.

Потом он отвечал на вопросы о мыслительных волнах и о талантах и о том, как и на сколько именно поднимается талант после такого облучения. У всех, сказал он, по-разному. Но минимальная прибавка в таланте — десять процентов. Это просто гарантировано и проверено. А максимальная — все сто. То есть, талант мог вырасти в два раза уже после одного сеанса облучения.

— Эх, жаль, — говорил Александр Григорьевич, — Что нет у меня на вас времени. Такое вот облучение надо было делать с первого класса. Каждый учебный год. И тогда рост таланта был бы — в десять раз! Представляете? В десять раз больше таланта!

Кто-то из отличников черкал бумагу, делал расчеты, кричал с места, что получается не в десять, что тут другая пропорция, но ученый пресек разговоры просто:

— Я же вам говорил, что бывает десять процентов, а бывает — сто. И у всех по-разному. Вот и в десять раз — это не точная цифра, а усредненная, можно даже сказать — рекламная, чтобы понятно было каждому. На самом деле, кто-то из вас уже вдвое талантливее, чем был вчера. Осталось только талант этот свой проявить и применить.

И тут-то все и замолчали. Потому что — а какой же именно талант? И как его проявить и куда применять?

— У всех — разный. Вот то, что все дети талантливы — это аксиома. Просто один талантлив в математике, например, другой — в химии, а третий, наоборот, в приготовлении пищи или в шитье или еще в чем-то прикладном. Надо просто этот талант в себе найти. Разыскать то, что лучше всего получается. И тогда — применить. И будет у нас тогда целых тридцать человек талантов.

— Двадцать девять, — заметил из своего угла учитель, чей урок был занят научным экспериментом. — Смирнова не принесла деньги.

— Ага, значит, двадцать девять талантов. Итого — двести девяносто тысяч, — деловито сказал ученый.

…

Директор жал руку, прятал в сейф полученные десять процентов, желал хорошей дороги, удачи в дальнейших исследованиях, приглашал заезжать на следующий год.

— Ну, это уж как получится, — отвечал Александр Григорьевич, ученый и изобретатель, унося свой черный чемоданчик. — Знаете, сколько у нас в стране таких школ? Ого-го! Мне еще ездить и ездить! Поднимать, так сказать.

…

Потом была маета.

Все хотели сразу узнать, какой же талант и насколько развился. Кто-то поступал в университет, кто-то пошел на производство, потому что действительно лучше шил, чем думал, кто-то отправился в армию — там тоже нужны талантливые люди. В общем, искать свой талант, проявлять его и применять как-то пытались все двадцать девять человек. Потому что Смирнова не принесла деньги. А так было бы тридцать талантов сразу.