Николай Кононов - Quinta da Rigaleira Страница 7

Мне видится сумрачная захламленная комната, где задыхалась на тахте больная тучная Земфира. В ней все соответствовало рассказу Стивена о причудах Quinta da Rigaleira, где на пустой параллелепипед загородного домостроения были понавешаны все мыслимые и немыслимые аксессуары архитектурных изощрений. Дом в коросте узорочья скрывал переусложненную внутренность, как точеный китайский шар, вместивший в свои тесные недра еще семь таких же, но мал мала меньше.

Здесь же вместо китайских упорных ремесленников сумасбродные пыльные сквозняки совершили эстетическое чудо: лохмы волшебных очесов свисали из углов, будто там множество раз в печали проплывали ватные неряшливые облака; пыль, превратившаяся в чехлы и чехольчики, как в обиталище Плюшкина, любовно обволокла сдвинутую ломаную мебель, гуманно прикрыла брошенный скарб и престарелую ерунду нежнейшей нерукотворной попоной, которой касаться нельзя даже мысленно.

Пылевые шары величиной со зрелое перекати–поле испуганно застыли, ожидая нового прилива свежих сквозняков, чтобы закатиться туда, где можно в безопасности выбросить созревшие семена.

К Стивену, как к самому образованному в языкознании, был обращен вопрос:

— А вы не знаете, как по–латыни будет «пыль»?

— На древнегречески помню, я был участник очень сильный семинар: «скони».

— Ах вы, кони мои кони! — пропел Геннадий, подмигнув и толкнув в плечо Вовку, будто на нем была сбруя.

— По–латыни, — pulvis, dust, но надо сомневаться. Индустрия — есть борьба с пыль, однокоренной слова. Есть монография.

— Скорее всего, Катя точно знает?

Но любой вопрос, заданный побелевшей Кате, мог легко превратить ее в груду мраморных осколков.

— Подайте, пожалуйста, воды, будьте настолько любезны, — только и вымолвила бедняжка, переживая увиденное.

Хозяйка принесла ей граненик воды, захватанный и закусанный — он был столь ужасен, что самый захудалый уличный автомат газировки выблевал бы его, как в мультфильме о неисправимых грязнулях.

Так как «скорая» все не ехала (я подозревал, что галантная эстетка Катя перепутала адрес), обеспокоенный добрый Геннадий отправился восвояси и вернулся с маленьким пузырьком некоего вещества, чтобы попробовать (к ужасу хозяйки) самостоятельно оживить Земфиру, предсмертно рокочущую сквозь забытье. Она преградила ему путь в пыльную комнату и тревожно забормотала, ероша своего гавроша, будто ставила волосы дыбом, чтобы казаться больше:

— Я не дам вам ее увечить, я никогда, слышите, никогда не дам вам ее изувечить!!!

— Послушай, мать, хуже не будет, от этого никто еще не загнулся, можешь сама попробовать…

Он протянул ей пузырек, и мать отскочила высоким пируэтом.

— Мы, кажется, с вами не пили на брудершафт.

— Так выпьем еще, какие такие наши года, мамочка ты моя, дорогуша, — забалагурил жизнелюбивый и совершенно нераскаянный Геннадий.

Он решительно шагнул в комнату, нагнулся к простертому телу и несколько раз поводил ваткой у самого Земфириного носа, будто легко пощекотал, и Земфира почти сразу заныла, как просыпающаяся спящая красавица, завертела растрепанной башкой, стала отмахиваться, взметывать руки, как мельничные лопасти, попробовала с кряхтеньем приподняться, но, завалившись тяжко на бок, захрипела словно в последний раз с подвывом и… Не знаю, как сообщить об этом поделикатнее: извергла из своих недр столп непереваренных пельменей, загадив треники и шлепанцы Геннадия, хлопотавшего над нею.

Он удовлетворенно матюгнулся и радостно отскочил, будто стал плясать…

Он держал чудодейственную пахучую ватку в руке, как лакомство, которым приманивают животное.

Он сиял, будто реанимировал саму дщерь Иаира.

— А ну, подымайся–ка, подымайся, болезная, хватит симулировать, мамочка, кончай–ка, тетя, валяться, вставай–вставай–вставай–ка, а то с Вовкой как сотворим промывание тебе насквозь и через! Ну, ты, мать твою, и мамаша к тому же… Всего ошметками облевала, ебтм, ну ты и дорогуша! Вставай, душа пельменная!

Он оглядывал свои спортивные штаны и ноги в шлепанцах. Все было покрыто пельменными сегментами. Аммиак сделал свое дело. Буквально на глазах изумленной публики Земфира оживала и, кажется, трезвела. Она, косо шатаясь, как дирижабль по ангару, хлопая ладонями о стенки, вплыла в туалет. Такая огромная дриада, наконец–то нашедшая родное дупло, и было слышно, как дупло зарокотало ей радостно по–водяному, торжествуя встречу.

Звуки, разнесшиеся живородным оркестром, не оставляли сомнений в природе происходящего там. И все, якобы ничего не замечая, культурно потянулись к столу.

Через некоторое время с виноватой улыбкой на мокром лице она вернулась в компанию, будто ничего и не случилось вообще. От восставшей дщери пахло желудочной прелью и еще целым букетом запахов, которые можно описать, но пахнуть они от этого не перестанут, платье–сарафан было в пыльных нашлепках и разводах мокрети…

Она зачем–то, может быть, в форме благодарности к присутствующим, что не заморили ее до смерти в пыльной камере, преподнесла выпивающему застолью некую «подарочную» историю. Она назвала ее «бонус–трек истинным интересантам». Смотреть на растрепанную тетку с горящим отечным лицом было невозможно без спазмов жалости.

Оказывается, в особо утонченных узких кругах настоящих знатоков и ценителей («вы понимаете — самых настоящих») давно имеет хождение миф, не совсем миф, и не совсем легенда, а все–таки… Отчего не состоялся в полной мере предвоенный роман Марины с Арсением, вернее, был внезапно оборван.

Мне привиделись Арсений и Марина размером с пупсов, рвущие друг у друга из пластмассовых ручек небольшой затрепанный книжный блок.

— Ну и отчего же? — спросила хозяйка с деланым равнодушием.

— Не знаю, все–таки лучше не стоит, история имеет пикантный привкус…

— Нет уж, говорите, коль начали.

— NN рассказывал самому Сун–ле, что слышал из самых первых рук, нет–нет, не от нее, он молод тогда был и гомосексуал, эту коннотацию надо учитывать.

— А что, мать, если и гей, как ты сказанула, то не человек вообще по–любому, — вставил Геннадий, успешный отец разнополых детей от разных матерей и всяческий сексуал, отдыхающий от очередной семьи с холостым Вовой, с Вовой, который вообще ничего движущегося и биологически активного не пропускал, невзирая на такую мелочь, как пол.

— Я не о том, меня бы ни на какую работу не взяли, если я не толерантна, а это все–таки Queen Anna college… А дело в том, что от нее пахло… Ну понимаете? She smelled of!!! Es stinkt. Sehr!!! NN большой охотник до вашего полу, в интервью он так и сказал со слов Арсения, самого, дословно, — простите, но смердело! Простите еще раз, просто–таки de зa pue. Trиs bien! Я понятно выражаюсь? Вот причина несостоявшегося романа, а не то, что она была обременена прошлыми копулярными обязательствами. Думаю, это просто одно из свойств яркой личности. Все, что с ней, — избыток. И запах тоже. А потом она долго жила во Франции.

— При чем тут прекрасная Франция?

— Ну, там вообще перестали мыться на два века после чумных эпидемий, полагая, что вода размягчает кожу и тело делается проницаемым для заразы.

Тут заговорил образованный американец.

— Неудивительно, она всегда вызывать подозрение. Мне! Есть фото, где видны кисть рука, десятки пальцы, ноготь — форма обыкновенный злой зверь. Женщин вызывают страх. Это нормально у мужчина. Страх тлена. Зверь. Знаю слово по–русски. Хорошее слово. Зверугва! Да, зверугва. Можно, я склонять? Кто–что — зверугва. Кому–чему — зверугвою. Кем–чем…

Просклонять «зверугву» по всем семи падежам он не успел. На винительном початая бутыль была расколота о голову женофоба и риголейрофила. Можно легко догадаться кем. Ну, тут Геннадий и Вова как выученики ВМА в прошлом славно потрудились, изодрав на ленты какую–то цветную ветошь из незакрывающегося шкафа, выразительно хранящего мужской гардероб — скользкие допотопные галстуки заструились на пол, как змеи с вмиг оплешивевшей горгоны.

— Только не над русский ambulance… — лепетал раненый. — Свободы ваша Россия снимать шляпа, — акцент и коверканья после удара у него усиливались, было очевидно, что русская грамматика, великий словарь буквально сжимаются в пятно, точку, какую–то пылинку, которую вот–вот окончательно сдует сквозняк.

И он остался сидеть перед своей стопкой в тряпичной шапочке–повязке, будто снятой в подворотне с престарелого Вольтера и напяленной на глумливого здоровяка.

7

— Давайте все–таки помянем Тусю. Выпьем за упокой ее безгрешной души… Нет–нет! Чокаться на поминках нельзя.

Лукерья будто весь вечер ждала этого момента. Она забалаболила своим молитвенным барабаном: «Со святыми упокой», послышалось мне. Это выдержать было уже невозможно, и я уже представлял, как шагаю, не разбирая дороги, давя собачью гальку, совсем запорошившую побережье.