Михаил Башкиров - Реликт Страница 7

Андрей соскочил, схватил книгу и бухнулся снова на раскладушку, которая едва не проломилась от такого толчка. Устроившись поудобнее, он принялся за книгу — и обомлел от одного названия: «Нюрнбергский процесс».

Вот дедуля дает! На сон грядущий, видно прочитывает, нервы успокаивает… А днем бабка иногда заглянет — картинки посмотреть…

За дверями послышался голос Федора. Андрей успел положить книгу на место и притворился, что дремлет. Когда открылась дверь, Андрей различил торопливые слова хозяйки.

— Не пущу! — кричала она еле слышно, с каким-то присвистом. — Забыл, окаянный, что ли, как прошлым разом еле очухался?.. Забыл?..

— Да я самую малость, — оправдывался Федор, — ей-богу, самую малость.

— Пеняй на себя, если упаришься, злыдень… — хозяйка еще что-то быстро прошептала, и голоса стихли.

Андрей приподнял голову. В комнату, тяжело ступая, вошел Федор.

— Почти поспела, родимая, — сказал он. — А бабка портков чистых не дает, совсем тронулась.

— На меня мать тоже всегда ворчит, — сказал Андрей и сел, скрестив ноги. — Квартира, мол, благоустроенная, а ты по баням шляешься, всякую заразу собираешь.

— То-то и оно, — сказал Федор. — А вареники с картошкой все равно будут.

В баню отправились, когда стемнело. Разделись в избе и, оставшись только в исподнем, набросили длинные тулупы, сунули ноги в валенки. Андрей вдыхал животный запах овчины, ощущал пятками пространство и тепло валенок, предвкушал удовольствие.

Федор шел впереди. Сейчас его фигура в просвете между амбаром и зимовьем показалась Андрею гигантской. Она закрыла и мутную полосу неба, и матовый снег. Он видел, как мерно покачивается голова Федора и упруго колеблются плечи, и старался не отставать, хотя все время обо что-то запинался. Рядом, у ног, сопели собаки, но голоса не подавали.

Пройдя через двор, они протиснулись в калитку и нырнули в тесный предбанник. Скинув в темноте тулупы и валенки, они на мгновение застыли, чувствуя всем телом набегающий сквозь щели холодный крепкий воздух. Андрей стянул трусы, нащупал на стенке гвоздь и повесил их. Федор открыл дверь, и его обдало белым клубом пара.

В баньке на окне уже горела приготовленная бабкой лампа. Пахло гнилым деревом и слабо-слабо — березой. В бочке, что была соединена с печкой металлической трубой, нехотя булькала вода.

— Царство божее, не иначе, — сказал Федор и снял с бочки массивную крышку. — Ох, и порадуем косточки.

Андрей пристроился на край нижней ступени полка и замер.

Федор почерпнул из бочки ковшом кипяточку и плеснул с оттяжкой на камни. Загудело.

— Это для разгону.

Андрей сцепил руки, сжал колени. Сейчас дойдет… Сейчас начнется… Ударило в лицо. Ну и парок, черт его дери, — а старый хрыч опять подкидывает, сдурел, хоть бы разогреться дал!

Федор бросил ковш на скамейку у порога и полез под самый потолок.

— Веник распарь, — Федор растянулся во весь громадный рост на полке так, что пятки нависли над каменкой.

Андрей взял веник, окатил его кипятком и потряс над камнями, чтобы листочки не склеивались, чтобы каждый был самостоятельным. И хотя он больше знал об этом из разговора друзей, чем из практики, все у него получилось лихо.

— Может, уважишь немощного старичка? — сказал Федор. — Ридиклит замучил.

— Это можно, — ответил Андрей и, не спрашивая согласия Федора, поддал парку. Защипало уши, руки. Скользнуло по хребту. Федор крякнул и громко застонал.

Артист.

Андрей, легко подрагивая веничком, прошелся по спине Федора, добрался до черных пяток, вернулся обратно и неожиданно врезал промеж лопаток, но не сильно, а так, чтобы парком схватило.

Минут через пять Федор запросил пощады. Кое-как сполз вниз, бухнулся головой в кадку с холодной водой. Спина его покрылась темными пятнами и мелко вздрагивала.

— Ну и как? — спросил довольный Андрей.

— Сердчишко уже не то…

Приоткрыли дверь. Воздух пополз понизу, трогая ноги. Федор присел на скамейку, низко наклонил голову. Андрей опустился на корточки. Оба дышали глубоко и жадно.

— Ничего, — сказал Федор, потирая ладонью широкую грудь. — Погодь, еще отыграюсь.

— А Семен Карпович, наверное, тоже любитель попариться?

— Еще какой! Ему бы — с кваском да травкой. Раз меня чуть до смерти не упарил. Сам навроде — кожа до кости, а внутри стержень!

— Я у вас тут фотографию видел, где он молодой с орденами. Здорово, выходит, воевал.

— У меня тоже орден есть! — выкрикнул зло Федор и ткнул пальцем в грудь.

Андрей с трудом различил с левой стороны бледную наколку.

— Когда он фашистов долбал, я лес валил… Эх, и времечко было тьфу!

— А за что вас? — спросил осторожно Андрей, хотя и подумал, что, может, не стоит спрашивать.

— Какая тебе разница? Только я свое до сих пор не наверстал.

— Сыновья-то в городе? — быстро спросил Андрей, чтобы сменить тему.

— Как же, начальнички! Только вот погода установится, сразу припрутся на казенной машине — за мясом. Бычок и два борова — это для них. Все лето со старухой упираемся, а они приедут, заберут — и до весны, а там по новой… Зато начальнички, оба! Выучились, едрена вошь…

— И внуки есть?

— Как не быть.

— А та, на стене, с медведем… — Андрей осекся, заметив, как вздрогнул всем телом Федор.

— Ты только при старухе не вздумай, — сказал он шепотом. — Нинка это, старшего… Прошлым летом… таблеток нажралась — и каюк… Вляпалась в ихнего профессора ученого, а у того и жена, и детки, а тут еще папаша ее преподобный икру заметал… Петрушка вышла, вот. А девка была, скажу я тебе, — моя порода, упрямая — жуть, отчаянная, гордая… Во девка…

Федор замолчал и всем телом опустился на пол. Было слышно, как медленно с потолка срывается каплями вода. Где-то в ограде глухо гавкнула собака.

— Может, в предбанник вылезем? — предложил Андрей и тронул Федора за горячее плечо.

Остыв, они вернулись в баню. Федор плотно прикрыл дверь, черпанул полный ковшик, приготовился. Андрей вскарабкался наверх по скользким ступеням и блаженно закрыл глаза.

Камни ахнули, шумно зашипели. Послышался стук ковша о край бочки, и опять загудел пар.

Андрей слышал, как приближается Федор, потряхивая веником, и старался расслабиться. А в голове все крутилась та, с дурацким медведем…

Утром Андрей проснулся около девяти, хотя и собирался встать пораньше. Его разбудил странный грохот. Открыв глаза, он увидел, как, пошатываясь, пересек комнату Федор и скрылся в спальне.

Надо же в такую рань напиться.

Андрей встал, быстро оделся, поднял с пола ухват и прислонил его к стене. Появилась хозяйка с маленькой кастрюлькой в руках и прошептала, поглядывая на темные портьеры:

— Скрутило старого, ох, скрутило.

— Наверное, простыл?

Хозяйка поставила кастрюльку на стол, достала граненый стакан, покрыла его чистой марлицей и начала цедить отвар какой-то пахучей травы. Андрей, не зная, что делать, продолжал стоять возле печки.

— Иди, милок, в зимовьюшку, там чай поспел, — не оборачиваясь, сказала хозяйка.

Андрей осторожно открыл дверь и сапоги натянул в сенях.

Это его баня подвела — видно, храбрился передо мной, дурень старый. Ничего, отлежится. А бабка сразу забегала…

В зимовье Андрей обнаружил на столе только миску сметаны и хлеб. Даже сахар забыла поставить. Видел бы Федор такое безобразие…

Андрей заглянул туда-сюда и наконец в облупленном шкафчике наткнулся на два окаменелых пряника. Повертел их в руках и швырнул обратно на перекошенную полку.

Через десять минут он уже стоял за воротами. Еще вчера, подходя к дому, он знал, что надо обязательно закончить обследование этого березняка. Но теперь ему страшно не хотелось на полупустой желудок тащиться на противоположный край деревни и лезть через основательно заросшие конопляником огороды.

К вечеру Федор одыбает, и мы с ним наверстаем, а то с одной сметаны мутить начинает… А еще сестра Семена Карповича…

Андрей повернулся к воротам и хотел плюнуть, но, увидев торчащую собачью морду, передумал. Собака настойчиво ждала, когда он уберется.

Насвистывая для бодрости, Андрей проходил мимо домов. Они красовались резными наличниками, геометрическими ставнями, гордыми столбиками крылец.

Иногда Андрей заходил в какой-нибудь стылый двор и подолгу торчал там. Ему начинало казаться, что все это — лишь декорация, которую выстроили для съемок очередного деревенского фильма. Только раздавленная кукла да грязные разбросанные тряпки напоминали о людях, которые когда-то жили здесь.

Андрей доплелся до конца деревни. Обогнув угол крайнего дома, пересек закочкаренный выгон и пошел в березняк. С этой стороны он был гораздо реже, и над березами высились пастухами лиственницы с порыжелой хвоей на корявых ручищах.