"Портал" Выпуск №1, Октябрь, 2016 - "Элен Черс" Страница 7

– Мама, а мы пойдём с дедой в парк?

– Ну, если деда не устал, то конечно. Только не прыгайте на него, как в прошлый раз. Деда уже старый, и у него больная спина.

С криками и смехом близнецы понеслись по коридору к квартире номер 2079, а я, испытывая отвращение к музыке, игравшей внутри лифта, поехал вниз.

У меня несложная работа. Но я ненавижу её.

Максим Рябов

РОБОТ

Сижу как-то у себя на даче, никого не трогаю. Пиво пью. С воблой. Сосед пришёл. «Там, – говорит, – хрень какая-то». А мне-то что? А он говорит, что мальчик там. На заборе слово неприличное пишет и тут же стирает. Пишет и стирает. «Вот делов, – говорю, – надери ему уши и дай пендаля. Чтобы заборы не портил».

«Пробовал, – отвечает, – не получается». «В смысле?» «Уши у него холодные. И глаза неживые. И сам он очень твёрдый. Наверно он того, не человек вовсе. Инопланетянин, наверно».

«Э, – говорю, – если слово из трёх букв на заборе пишет, то точно наш, земной». Но всё же заинтересовался. «Ладно, – говорю, – педофил-недоучка, пошли, посмотрим на твоего пацана. Я только пиво допью». Дохлебал банку, и мы пошли.

На соседней линии, в натуре, забор такой у одного куркуля, метра два высотой, с колючей проволокой поверху, досочка к досочке, и всё это безобразие окрашено розовой краской. Гламур, блин! Высморкался я на этот забор, смотрю, не соврал сосед. Стоит эдакое дитя природы, с виду лет десяти-одиннадцати или около того. Не помню. Мой-то спиногрыз уже давно из такого возраста вышел, скоро сам отцом станет. А этот в шортиках, в маечке. Хорошенький такой. Точно мечта педофила! И пишет. Пишет и стирает. Да быстро так. Не успею я «...уй» прочитать, он уже стёр. И пишет, стервец, ровненько, как по линеечке. Давно пишет, уже краску с забора стёр, да и доскам досталось. А в лапке у него уголёк. Длинный такой, типа карандаша толстого. Я почти такой же как-то в городе у одного художника стащил. Хорошая штука, если разметить что-то надо. Доски там для гроба или для конуры собачьей. По плотницкому делу, в общем.

Эй, – говорю я этому тимуровцу, – ты чего творишь, гад? Куркуль приедет, тебя вообще уроет за свой забор!» Не реагирует пацан. Зато сосед свои пять копеек вставил. Типа, я же вам говорил, это, типа, робот инопланетный и вообще спасайте мальчика, ему ведь ещё домой лететь надо!

Ага, я ему, типа, ремонт с профилактикой делать буду. За свой счёт. Щас! Раскатали губу, блин.

Напротив куркуля – участок старушки-божьего одуванчика. Тыном из кольев огорожен. Чисто как у дома Бабы-Яги. Выдернул я из этого так называемого забора дрын. Ничего, старушка не обеднеет.

«Эй, – говорю пацану, – братэло, сейчас огребёшь по кумполу, если не перестанешь хулиганить». Не реагирует, пишет и пишет. Я бы так писал, уже десять книжек бы моих издали. И все из одного этого слова нехорошего.

Замахнулся я дрыном, а сосед под руку канючит: «Это же ребёнок, как можно, вы же, Александр Степанович, его убьёте».

Испортил удар, паразит.

Кол вдоль головы пацана по касательной прошёл. Я его едва из рук не выронил. «Чего ты, – говорю, – Палыч, под руку вякаешь? Сам же говорил, что он твёрдый. Не кулаки же отбивать. Дай-ка я ему ещё раза врежу!»

И врезал.

Кол сломал, ввёл бабку в ущерб. А этот мелкий всё пишет и пишет. Я немного призадумался.

Тут, значит, пыль столбом – едет куркуль на своём танке. Это я так его джип называю, кто не понял. Затормозил возле нас, из дверей выставился, идёт к нам, брылями трясёт, типа, что за люди возле его частной собственности ошиваются и имущество портят?

«Ты, – говорю, – не гундось, буржуй недорезанный, а лучше поясни, что у тебя тут за чудо японское стоит и людей в заблуждение вводит?»

Он посмотрел, репу почесал. «Не, – говорит, – это не мой пацан. Мой размером покрупнее, одет приличнее и так мелочиться не будет, если уж напишет «…уй», так чёрной краской и во весь забор».

Сосед-то у меня интеллигент, язык подвешен. Он мигом куркулю ситуацию подробно обрисовал. Но, тот хоть и куркуль, а русский человек, и звать его наверно, Фома. Я не спрашивал. В общем, этот Фома сначала соседа выслушал, потом подивился, потом попробовал с мальчиком поговорить. Ага, он с тем же эффектом мог бы со своим забором поговорить. Потом раз ему сразу в челюсть хук с правой. Пацан даже не шелохнулся.

Хорошо, что у куркуля в его танке аптечка была. Палыч ручонку ему быстро перебинтовал.

Я покурил, пока они возились, на пацана повнимательнее посмотрел. В натуре, глазёнки у него неживые. Будто лампочки в них светятся. И никакого проблеска мысли. Чисто механизм какой-то. А так ничего, с двух шагов от настоящего не отличишь. И сандальки на ногах.

Куркуль говорит: «Щас он у меня сандальки-то откинет!» Опять в машину залез и вытащил ствол. Мы с соседом аж попятились.

«Оружие, – говорит, – самообороны». Ага, я у нашего участкового такой видел. Системы Макарова.

В общем, шмальнул куркуль пацану в голову пару раз. С близкого расстояния. Я ему, куркулю в смысле, кричу: «Ты чего, ирод, делаешь! Чуть нас с Палычем рикошетами не угробил». А в этом мелком ни одной дырки! Точно бронированный. С виду и не скажешь. Пацан как пацан, если не приглядываться. Пишет и стирает. Пишет и стирает. И всё одно это слово.

Тут на шум бабуля-божий одуванчик и внучок ейный из соседнего курятника выползли. Бабуля запричитала: «Что же это делается, в детей стреляють!»

«Иди, – говорю, – посмотри, что этот дитёнок пишет». Подошла. Посмотрела. Подумала. «Это, – говорит, – бесы в ём сидят». И ушла за святой водой.

А я ейного внучека, охламона-переростка за ухо цап! «Наверно, – говорю, – это ты, паршивец, научил мелкого заборы портить?» После второго поворота он и раскололся. «Я, – говорит, – научил. Хотел бабкиному соседу напакостить. Научил слово писать. А потом объяснил, что оно нехорошее и даже рассказал, что это слово означает. Мальчик сразу раскаялся, достал тряпочку из кармана и стал слово стирать. Но тут что-то в нём переклинило, он опять слово написал. Потом стёр. Так и стоит, пишет и стирает, пишет и стирает. Мне надоело на него смотреть, и я к себе на участок ушёл».

Я охламону бабкиному ещё ухо довернул и говорю: «Где ж ты его взял, приятеля этого своего?» «Нигде, – говорит. И не приятель он мне. Я с утра к бабке приехал, а он тут уже стоял. Ничего не делал, на забор смотрел. Мне интересно стало, подошел, научил. Пусти ухо, дяденька, больно!»

Да, этого хулигана надо слушать. Он хорошему не научит.

Отпустил я его ухо. Потому что бабка прибежала. Стала на пишущего пацана святую воду из пузырька лить. В принципе, мысль дельная. Был такой старый фильм с этим, как его, комиком французским, забыл, как его звали. Говорят, он помер уже. Так вот там инопланетяне от морской воды ржавели и рассыпались в прах, а ведь тоже были как люди с виду.

Но наш, видать, не из тех. Бабка на него весь пузырёк извела, а он всё пишет и стирает, пишет и стирает. «Сильны бесы!» – сказала бабка и убежала со своим внучеком и его красным ухом. Наверно, молиться пошла.

Стоим. Куркуль свою отбитую руку баюкает, я курю, а Палыч всё причитает: «Спасайте мальчика, спасайте мальчика!» Дался ему этот мальчик. Как куркулю его забор. Тоже, даром что рука в бинтах, причитает, что забор испорчен.

Вот, думаю, собрались, интеллигент, буржуй и святоша с оболтусом. Ничего сделать не могут! Опять мне, рабочему человеку, всё расхлёбывать.

Кинул я бычок в траву, подошёл к пацану сзади, да как оторву его от земли. Тяжёлый, гад! Я с ним пару шагов назад шагнул и поставил обратно. Он, пока я его тащил, всё в воздухе ручонками сучил. А как твёрдую почву под ногами почуял, сразу опять к забору шагнул и давай снова писать и стирать, писать и стирать. Всё то же слово из трёх букв.

Тут меня и осенило! «Тащи, – говорю, – Палыч, тачку и доску, какую пошире. А с тебя, – говорю, – куркуль, поллитра. Потому что твой забор сейчас будет от этой напасти избавлен. А коли ни, то ни, сам понимаешь. Без пузыря пусть он его хоть до дыр протрёт, моё дело сторона».