Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы Страница 73

95

В свете газового фонаря, закрепленного на стене, Арафа и Ханаш увлеченно работали в дальнем помещении подвала. Именно эту комнату, которая из-за сырости и мрака была непригодна для проживания, Арафа сделал своей лабораторией. На полу и по углам рецепты, амулеты, мешочки с пеплом и известью, растения и пряности, засушенные зверьки и насекомые — мыши, лягушки, скорпионы, — груды осколков стекла, горшки, жестяные банки, в них резко пахнущие жидкости, уголь у печки, на полках разнообразные сосуды, склянки, пакетики. Арафа был занят тем, что смешивал жидкости и сливал снадобье в большую керамическую посудину. Пот стекал по его лбу, и он то и дело утирал его рукавом галабеи. Ханаш сидел рядом, внимательно за ним наблюдая, готовый исполнить любое его указание. Желая то ли посочувствовать, то ли выказать свою дружбу, он сказал Арафе:

— Никто на этой несчастной улице не работает так напряженно, как ты. И ради чего ты трудишься? Несколько грошей, если повезет.

Но Арафа, довольный, ответил:

— Да помилует Господь мою мать! Я ей всем обязан. Однажды она отвела меня к чародею, способному читать мысли людей. С того дня моя жизнь круто изменилась. Если бы не она, быть мне карманным воришкой или попрошайкой…

Однако Ханаш все сокрушался:

— За гроши!

— Деньги умножаются терпением. Не отчаивайся! Стать надсмотрщиком — не единственный путь к обогащению. Не забывай о том, какое важное положение я занимаю. Те, кто ко мне обращается, полностью от меня зависят. Их счастье в моих руках. А это немало. И не забывай о том, какое удовольствие я получаю от самого волшебства, когда извлекаю нечто полезное из всякого мусора, когда дарую исцеление! Это невероятная сила, и я ею обладаю!

Ханаш бросил взгляд на печку и, не обращая внимания на слова своего друга, сказал:

— Лучше печь разжигать в коридоре, иначе мы задохнемся.

— Мне все равно! Не мешай только моим рассуждениям! Все эти дураки с улицы, которых называют учителями, даже они не способны понять значение тех вещей, которые происходят в этой грязной полутемной комнате с разными запахами. Они поняли пользу «подарка». Но ведь это же не все! Они и вообразить себе не могут все возможные чудеса. Эти глупцы не догадываются об истинной ценности Арафы. Но когда-нибудь они ее узнают. И тогда они должны будут добром поминать мою мать, а не порочить ее имя, как сейчас.

Ханаш уже собрался встать, он приподнялся, но снова опустился на корточки, сказав с обидой:

— Всю эту красоту может смести дубинка бестолкового надсмотрщика.

— Мы никому не делаем зла, — резко отозвался Арафа. — С чего им нападать на нас?

Ханаш усмехнулся:

— А скажи, чем провинился Рифаа?

Арафа уставился на него, сверкая глазами:

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Ты надеешься разбогатеть. А здесь богачами становятся только надсмотрщики. Хочешь быть сильным, а силу они признают только в надсмотрщике. Думай сам, брат!

Арафа замолчал, оценивая пропорции смешиваемых снадобий, потом посмотрел на Ханаша и увидев, что у того грозная мина не сходит с лица, засмеялся:

— Мать меня уже предупредила. Спасибо, Ханаш… Но, знаешь, я вернулся на улицу с продуманным планом!

— Похоже, что кроме волшебства тебя ничего и не волнует.

— Волшебство — поистине удивительная вещь. Силе его нет предела, — ответил Арафа в радостном упоении. — Из них никто и не подозревает, куда он попадает, приходя сюда. Размахивающим дубинками их оружие покажется безобидной игрушкой. Ханаш, не будь глупцом! Представь, что, если бы все люди на нашей улице были волшебниками?

— Если все они были бы волшебниками, то померли бы с голода!

Арафа прыснул от смеха, обнажив острые зубы.

— Не будь дураком, Ханаш! Спроси самого себя, что они могли бы тогда сотворить?! Чудеса случались бы тогда на нашей улице так же часто, как слышатся бранные слова.

— Да. Но все же раньше они умерли бы от голода!

— Да. Но пока они…

Не закончив, Арафа о чем-то глубоко задумался, и его руки разжали склянки.

— Поэт из рода Касема, — продолжил он, — говорил, что Касем хотел использовать доходы с имения на то, чтобы каждый занимался, чем пожелает, чтобы люди не работали, а жили счастливо под прекрасное пение птиц, о котором грезил Адхам.

— Да, так говорил Касем!

Глаза Арафы заблестели.

— Но ведь пение не есть конечная цель! Не может же жизнь пройти впустую просто под песни? Это красивая мечта, но она наивна. Гораздо лучше, если мы будем использовать свободное время для того, чтобы творить чудеса.

Ханаш закачал своей большой головой, которая, казалось, росла прямо из плеч, выражая таким образом свое несогласие с этой бесполезной болтовней, и перешел на деловой тон:

— Пойду разожгу печку в коридоре.

— Иди! И сядь еще на нее! Ты заслужил, чтобы тебя поджарили!

Через час Арафа вышел из лаборатории, сел на диван и стал наблюдать за улицей. После работы в тишине его слух наполнился шумом жизни, в которой смешались крики торговцев, женские разговоры, громкие шутки, обрывки ругательств. Людские потоки в обе стороны не иссякали. Вдруг он заметил нечто новое у стены противоположного дома — передвижную кофейню, сооруженную из корзины, накрытой старой шалью. На ней были расставлены коробочки с кофе, чаем, корицей, турки, большие и маленькие чашки, ложки. На земле сидел старик и обмахивал печку, поддерживая в ней огонь, а за корзиной стояла девушка и приглашала приятным голосом: «Кофе! На ваш вкус!» Эта кофейня расположилась на пересечении кварталов Рифаа и Касема. Большинство клиентов составляли владельцы ручных тележек и бедняки. Арафа засмотрелся через решетку на девушку. Какое милое смуглое лицо в черном платке! Темно-коричневая галабея, закрывающая ее от шеи до пят, с подолом, волочащимся по земле, когда она подносит заказ или возвращается на место с пустым стаканом. Эта скромная неприметная галабея, но какое роскошное тело! Красивые цвета меда глаза! Вот только левое веко покраснело. Туда попал пепел или грязь. Она дочь этого старика, в их лицах очевидное сходство. Он зачал ее уже в преклонном возрасте. Такое не редкость на нашей улице. Решившись, Арафа крикнул ей:

— Девушка! Чашку чая, пожалуйста!

Она нашла его глазами и быстро налила чай из чайника, наполовину погруженного в золу. Она перешла дорогу и поднесла ему чашку. Он улыбнулся.

— Два миллима[13]!

— Дорого! Но для тебя ничего не жалко!

— В большой кофейне, — недовольно заметила она, — намного дороже и ничем не отличается от того, что ты сейчас держишь в руках.

Не дождавшись ответа, она ушла. Пока чай не остыл, Арафа начал пить, не сводя с нее глаз. Как он был бы счастлив обладать такой молодой женщиной! Ничего, что веко у нее воспалено. Это легко лечится. Но для женитьбы ему нужна определенная сумма денег, а ее все еще нет. Подвал отделан. Ханаш может спать в коридоре или в приемной, если пожелает, при условии, что выведет там всех клопов. Арафу отвлекли перешептывания на улице. Люди оглядывались в конец улицы, говоря друг другу: «Сантури!.. Сантури!» Согнувшись, как мог, Арафа увидел через решетку, как в окружении своих подручных шагает надсмотрщик. Проходя мимо передвижной кофейни, он остановил взгляд на девушке и спросил одного из своих людей:

— Кто такая?

— Аватеф, дочь Шакруна.

Надсмотрщик вздернул брови, заигрывая, и проследовал в свой квартал. В этот момент Арафу охватили злость и беспокойство. Он подозвал девушку, чтобы она забрала пустой стакан. Она быстро подошла, приняла стакан и взяла у него деньги. Указывая подбородком в ту сторону, куда ушел Сантури, он спросил ее:

— Тебе ничего не угрожает?

Она засмеялась и развернулась со словами:

— Если что, попрошу помощи у тебя. Ты готов?

Ее усмешка уколола его, но в словах Аватеф сквозила грусть, а не вызов, и от этого ему стало еще тяжелее. Его позвал Ханаш, он спрыгнул с дивана и вышел.

96

Число клиентов Арафы росло день ото дня. Однако никому из них его сердце так не радовалось, как Аватеф, когда однажды он увидел ее в своей приемной. Он забыл принять ту важную позу, которой обычно встречал посетителей, горячо поздоровался с ней, усадил на тюфяк перед собой и опустился перед ней на корточки. Счастью его не было предела. Он обвел ее взглядом и остановился на левом глазе, который практически не открывался из-за припухлости.

— Ты запустила глаз, милая! — упрекнул он ее. — Уже в тот день, когда я тебя увидел, он был красным.

Она стала оправдываться:

— Я промывала его теплой водой. Я так занята работой, что мне было не до того.

— Ты не должна забывать о своем здоровье! Особенно если речь идет о таких красивых глазах, как у тебя.

Она смущенно улыбнулась этой похвале. Он протянул руку к полке за спиной, снял банку, вытащил из нее кулек и сказал: