Михаил Чулаки - У Пяти углов Страница 73

Правильно, что по такому случаю, как исполнение в филармонии, можно прийти туда пораньше, все проверить, хотя зачем проверять, когда все равно в последний момент не исправишь. Там уже все отрепетировано, все готово — теперь поздно что-нибудь проверять и исправлять. Вот Ксана должна проверить, как он одет! И самой успевать одеваться и подкрашиваться, и его проверить. Хотя он все делает вовремя или даже заранее, все равно может надеть ту рубаху, к которой не подходит галстук, а уж носки на нем почти всегда не в тон. Он думает, что все понимает сам, и сердится, когда Ксана ему говорит, а в прошлый раз надел красный бонлон под пиджак, а носки забыл переменить, так и остались зеленые, хотя она специально приготовила ему малиновые. За всем приходится следить, а он только и стоит над душой, чтобы не опоздала. Хотя лучше бы стоял рядом, она бы хоть проверила его носки и рубашку, чем стоять вдалеке, но все равно над душой. Хотя рядом и совсем несносно. Ему не терпится прийти пораньше, со всеми как автору поздороваться, но он же и когда вовсе не его концерт или просто они идут в гости, куда нормальные люди опаздывают на час или два, — он же и тогда торопит и стоит над душой! Как будто Ксана виновата, что сломались часы.

Рыжа крутится, надо и собачу приласкать, ведь остается одна на целый вечер. Филипп ее уже кормил перед уходом, он о ней заботится, это лучшая в нем черта, что любит животин, да и то покормил с таким видом, что, мол, делаю твое дело, только бы ты побыстрей одевалась. Какое счастье, что Рыжа нашлась, а то бы Ксана всю жизнь чувствовала себя виноватой. Хотя Рыжа нашлась благодаря ее объявлениям. А Филипп был против объявлений. То есть не против самих объявлений, а против подписи. То есть он не успел быть против подписи, потому что Ксана его не спросила, но если бы успел — был бы против. А она оказалась права. Она всегда оказывается права, только Филипп не любит это признавать. Давно пора ему понять, что она всегда оказывается права в конце концов, и слушать, что она говорит. Не только слушать, но и делать. Потому что просто так можно говорить что угодно, а Ксана не просто так, а что испробовала на своей шкуре. И с Рыжей она права, когда тыщу раз ему говорит, чтобы не спускал с поводка вперед себя на улицу, — то, что Рыжа потерялась, лишнее доказательство, как она глубоко права!

А Николай Акимыч вполне мог бы своим ходом идти в филармонию, чтобы не стоять над душой у Ксаны вдвоем. Если уж ему так нужно на этот концерт. То есть естественно, что он хочет пойти, если будут исполнять его сына, но в музыке он не очень-то понимает, и в музыке собственного сына тоже, так что вполне мог бы и не идти. Вот странность: так разбирается в архитектуре и истории Ленинграда, сегодня уже повторил раз пять, что все думают, будто Дворянское собрание, где теперь филармония, строил Росси, а на самом деле — Жако, по рисунку Росси только фасад. Тот самый Росси, которого Ксана не знала в детстве и думала, что училище на улице Заячьей Рощи. Нет, он замечательно знает архитектуру для водителя простого троллейбуса, а на музыку его уже не хватило, музыку он знает не лучше других водителей троллейбуса, обычных, и потому на концерте все равно будет скучать. Хотя Филипп, наверное, обиделся бы, если б не пошел родной отец. Но и тоже смешно: тащить всю семью, показывать, что такое великое и необычайное событие — исполнение в филармонии; вот Смольников, конечно, всю семью не потащит — ну разве что придет с женой, потому что для Смольникова исполнение в филармонии никакое не событие, а рядовой факт.

Ну наконец вышли — для Филиппа с Николаем Акимычем «наконец», а для Ксаны очень даже вовремя. Ксана спросила — потому что часы ведь у нее сломанные:

— Сколько уже времени исполнилось?

— Двадцать семь минут! Почти половина! Филипп сказал таким голосом, будто сообщал ей, что она совершила преступление. А совсем не поздно на самом деле: еще полчаса до начала! До чего вообще мужчины нервные! Филипп вот — всегда совершенно спокоен и размерен, даже и нельзя композитору или художнику быть таким спокойным, но только ужасно нервный почему-то. А если ему мало времени — пожалуйста, Ксана зашагает так, что им и не догнать! Тем более что Филипп не имеет привычки брать ее под руку, они идут рядом как какие-нибудь школьники на первой прогулке. С Лизой своей наверняка ходил под ручку. А даже и лучше так — идти свободно, чтобы держать свою скорость, а не подлаживаться.

Когда особенно выдающиеся концерты, то билеты спрашивают с угла Бродского. Например, дирижирует Мравинский. А что было когда-то на Ване Клиберне! Ксана тогда первый год танцевала в театре, они бегали сюда по соседству, стояли ночами за билетами, и Лидуся шепотом призналась, что влюблена в Клиберна — не как в пианиста, а как в мужчину. Лидуся тогда была совсем тоненькая, фамилия Пузанова ей еще вовсе не подходила, но все равно: она — и Клиберн! Ксана и не поняла сначала, о чем шепчет Лидуся. Ксана сама вся насквозь театральная, уж она-то с училища знала, что артисты — такие же люди, что искусство — это работа, пот, и все-таки знаменитости вроде Клиберна казались ей недоступными обычным человеческим чувствам. Они созданы для поклонения, на них можно смотреть только снизу, из зала. Вот Павлова — не теперешняя, а настоящая Павлова, Анна Павлова, — она так и не была замужем. И это понятно. Потому что искусство требует человека целиком. Больше ни на что не остается сил, не остается души… И то, что Филипп женат уже во второй раз, что у него сын, — это, наверное, сказывается на его музыке: не все душевные силы уходят на творчество. Был бы гений, не женился бы на Ксане, не бегал бы по магазинам. И вот результат: на концерты Клиберна билеты спрашивали не только что с угла, а, наверное, от Садовой — а сейчас на концерт Филиппа никто билетов не спрашивает. Даже хуже: вон уже предлагают. Правда, концерт пополам со Смольниковым, значит, и билеты предлагают на Смольникова тоже. Но отделение Филиппа — первое. И показалось, что билеты предлагают сейчас только на первое отделение, а перед вторым, наоборот, начнут спрашивать.

Ксана постаралась как бы не видеть этих невоспитанных людей, предлагающих ненужные им билеты на глазах у автора, — как будто, если она их не замечает, не заметит и Филипп. Ну положим, они не знают в лицо композитора Варламова, но должны же они понимать, что автор придет, — понимать и не продавать билеты у самого директорского подъезда!

Пришли наконец. Ксане показалось, что они поспешно скрылись в подъезде от назойливых продавцов билетов. Скрылись, Ксана отдышалась в торжественной тишине — и осознала, что пришли они вовремя, что напрасно Филипп с трагическим лицом ее торопил. И чтобы напомнить и подчеркнуть, что вот они здесь и вовремя, она спросила с большим удовольствием:

— Сколько еще времени сейчас?

— Без двенадцати.

Филипп буркнул таким тоном, будто она все еще в чем-то виновата. А на самом деле ему стыдно признаться, что зря стоял над душой, зря устраивал трагедию.

А сверху уже спускался Виталий Георгиевич, здешний директор.

— А, вот и именинник пожаловал! Добрый вечер, добрый вечер! Ну и нервы у вас, Филипп Николаевич! Другие авторы обычно с утра маются по фойе, а вы как аккуратный слушатель — со звонком.

Вот! А если бы дать волю, он бы тоже с утра. Хорошо, что Ксана задержала. Но Филипп в этом директору не признается.

— А что, Смольников уже здесь?

Ну-у, Святополк Александрович во втором отделении, с ним другой случай… Ксения Ксенофонтовна, прелестны, как всегда! Милости просим.

«Прелестна»! Знает она цену своим прелестям. Рыло есть рыло. И морщины. Хотя если бы не намазалась, поддалась торопливости Филиппа, была бы еще страшнее… А Виталий Георгиевич ловко переключился на нее — чтобы не сказать прямо, что Смольникова до сих пор нет. Естественно: зачем ему являться на первое отделение, если его исполняют во втором.

А Филипп с излишними даже церемониями представлял Николая Акимыча, точно тот написал сегодняшнюю симфонию. Ну, директор воспитанный человек, не подал виду, что Николай Акимыч ему не очень-то интересен:

— Очень рад, очень рад! Художника создает семья, окружение, потому его близкие — отчасти и соавторы! Милости просим.

Да, директор молодец. Вот Филипп никогда не скажет Ксане, что она прелестна. Ей это вовсе не нужно, но все-таки мог бы сказать. Хотя она и не поверила бы ни на минуту.

По голубому фойе ходили несколько человек — сплошь знакомые. Все сразу стали подходить здороваться, особенно Брабендер с Брабендершей — разлетелись первыми:

— Филипп, дорогой! Ксаночка, дорогая! Поцелуи, наверное, слышно в зале.

Почему-то Ксане не верится в их восторги, хотя никогда ничего плохого они не сделали Филиппу. Но уж слишком- много у них дорогих — значит, дешево стоит эта дороговизна. И всегда они на всех концертах, а чтобы самого Брабендера исполнили, никогда не слышно, хотя и считается тоже композитором. Или это значит, что он не завидует чужим успехам? Всегда так: можно повернуть и в хорошую сторону и в плохую — и туда и сюда.