Томас Пинчон - Винляндия Страница 74

А начинали они такими счастливыми беззаботными детками, ехали своим ходом в Голливуд, Саша за рулём, Хаб с гавайской укой распевая «Там, среди тенистых пальм» младенцу Френези между ними, в рубашке из ящика гаваек, который он привёз из Пёрла, рукава как раз годной длины для красочного наряда младенцу, к тому ж легко стирать и отжимать руками. Голливудская трасса была новёхонькой, иногда по вечерам они просто выезжали покататься, текли городские огни и по ходу цеплялись за хромовые полосы и полировки, а они передавали нос к носу бензедриновый ингалятор и распевали друг другу боповые песенки типа «Шизикологии» или «Клактовидседстин», меняясь партиями сакса и трубы. Жили они в гараже у Уэйда и Дотти — от нехватки жилья в Л.А. люди селились в трейлерах и палатках, да и на пляже, — вечера проводили в клубе «Финале» на Южной Сан-Педро в районе, который назывался Маленьким Токио, покуда всех жителей оттуда не сплавили в лагеря для интернированных, и слушали Птицу, Майлза, Потрясного и всех остальных тогда на Побережье, под низким металлическим потолком, среди боперов, кропалей, эспаньолок и пирожков. Мир рождался заново. Это же война так решила, нет? Даже Саша ловила себя на том, что смотрит на Хаба, чуть приоткрыв рот, за то, что он, похоже, совершал, день за днём выходил против пожарных брандспойтов и слезоточивого газа, дубинок, цепей и отрезков кабеля, его били, арестовывали, Саша ночами напролёт вносила за него залоги, когда мог, работал, по-прежнему пытаясь подмастеривать осветителем, левача починкой настольных ламп и тостеров, находя работы на кромках, куда официально не дотягивалась антикоммунистическая машина, раздавая и принимая милости, вчерную, учась у древних электриков, у мастеров, чьи руки, особенно у больших пальцев, вчистую разбомблены и накрепко исшрамлены годами проверок линейного тока и наплевательств на номинальную мощность, они много раз снова и снова спасали ему жизнь, уча работать, сунув одну руку в карман, чтобы самому не заземлиться.

— Но это просто моя незадача была, если твоей матери верить, я всегда, как-то политически, что для меня слишком глубоко, одну руку держал в кармане, а не высовывался делать работу для мира, подразумевалось при этом, канеш’, что если я там не пересчитываю жадно мелочь россыпью, так, значть, известно что, тихонько шары себе катаю в карманном бильярде, спроси у мужа, что это такое, дело как бы техники… она не виновата, что хотела меня чище, чем я был. А потом и другая жизнь происходила, сама работа… тогда «Зверь» только появился. Господи, столько ампер. Столько света. Мне никто не говорил про масштабы. А немного погодя кроме этого я почти ничего и не видел уже. Я должен был поработать с таким светом. Может, какая-то форма безумия, вот только с крючка меня слишком уж легко спускает. А тут Уэйд, мой старый напарник по канасте и кореш по пикетам, плечом к плечу все эти годы сражались, однажды взял и переметнулся, и дружба у нас не врозь, и наконец понимаешь, а какая разница, кто из зарплаты твоей эти взносы вычитать будет, публика Эла Спида, МАТСР, или кто. Всё уже по-любому давно закончилось, хоть мы и вынуждены были делать вид, что нет, и зачем это всё, декорации эти, что мы освещали, те интерьеры экзотических клубов, гостиничные номера с неоном за окном, пассажирские вагоны с дождём по стёклам, всё это же лишь тени, даже если на негорючей плёнке в каком-нибудь хранилище с кондиционерами, ничего кроме в этом нет, я выпустил мир из хватки, заключил своё позорное перемирие, вступил в МА, на пенсию вышел как только, так сразу, своё единственное состояние — мой драгоценный гнев — продал за кипу проклятых теней.

Он пристально посмотрел на молодую женщину, теперь перевернувшуюся лицом вверх, глаза накрепко зажмурены, с первого взгляда простая длинноволосая красотка с тонкими чертами, хотя взгляд попристальней обнаружит, не столько в глазах, сколько вокруг рта и на челюсти, тьму выражения, таимый секрет — Хаб знал, что его не попросят им поделиться.

— Эй, Юный Электрик? — прошептал он проверить, не спит ли. Нет ответа. — Ну, я б тебя звал своей Лучшей Девчонкой, — продолжал он, — только ею у меня всегда была твоя мать.

Слёзы Френези бы замедлились и высохли, её послеродовая тяга к смерти бы остыла, в некий не такой уж и отдалённый день она б и впрямь поймала себя на том, что ей нравится этот грудничок с необычным чувством юмора, и они бы с Сашей сблизились опять, не как раньше, но, быть может, и не хуже, чем раньше. Но секреты оставались, секреты округа Трасеро и Оклахомы. Больше любого мужчины, что ей для чего-нибудь когда-либо хотелось, больше полного прощения от какого-нибудь безымянного агентства за всё, что натворила она, больше ДЛ в её объятьях, Государства в невосстановимых руинах, заткнувшихся пушек, переплавленных танков и бомб, больше всего, чего она вообще когда-нибудь желала всё своё пожизненное детство, когда молилась разнообразным Сайтам, Френези хотела, отдала бы за это всё остальное, возможности вернуться в тогда, когда они с Сашей разговаривали часами, ночами, ничем не сдерживаясь, обо всём от народной мудрости про муди до Мам, а куда мы уходим, когда умираем? Из всех её оборотов, этот поворот против Саши её некогда связанного с нею я останется загадкой, которую она так до конца никогда и не отгадает, тайной за пределами любого анализа, который попытается к ней применить. Если удача не изменит, знать ей этого и не придётся. Малышка — идеальное прикрытие, детка её превращала в нечто иное, в мамашу, вот и всё, просто ещё одна мамаша в нации мамаш, и ей теперь для безопасности всегда придётся лишь не выходить из этой конкретной судьбы, растить ребёнка, самой вырасти в некоторую разновидность Саши, иметься с Зойдом и его неприторможенной бандой, а также всеми недостатками оного, забыть Бирка, осаду, кровь Драпа Атмана, «24квс» и старую милую их общину, забыть, кем она была, кем бы ни была, время от времени снимать безобидное домашнее кинцо, произносить нужные реплики, не превышать бюджет, каждый день заканчивать съёмку, день за днём, пока свет не уйдёт. Прерия могла бы стать её гарантированным спасением, притворяться её мамашей — худшей из возможных лжей, презреннейшим предательством. К тому времени, когда Френези начала видеть, что, тем не менее, она, может, эту гору уже и своротила, в кадр опять вошёл Бирк Вонд, вынудил съехать на обочину на перекрёстке Пико и Фэйрфэкс, приказал встать к машине, пинком раздвинул ей ноги и лично обшмонал, и не успела она сообразить, как они оказались в другом номере мотеля, через некоторое время её визиты к Саше увяли, а когда она всё же приезжала, смердело от неё потом Вонда, семенем Вонда — неужели Саша носом не чуяла, что происходит? — и его восставший пенис стал тем манипулятором радости, которым, мча в будущее, она и дальше будет пытаться рулить среди опасностей и препятствий, налетающих чудовищ и реактивных снарядов пришельцев каждой игры, к которой она, из года в год, подступала постоять, снова задолго после комендантского часа, звонки домой позабыты, запас монет тает, склоняясь над яркой витриной где-то посреди проходов в глубине запретной галереи, ряды прочих игроков безмолвны, незамеченной, время закрытия никогда не объявляется, поиграть ни на что, кроме самого счёта, ряда цифр, шанса ввести свои инициалы к другим незнакомцам на краткое время, уже не то, которое соблюдал мир, а время игры, подпольное время, время, что не могло вывести её никуда за собственный плотный и ложно бессмертный периметр.

Но когда он выяснил насчёт Прерии — хотя никогда не называл её по имени, лишь ухмылялся:

— Стало быть, ты воспроизвелась, — Френези — что-то ещё, нечто из кошмаров насильственного размножения, должно быть, взяло верх, потому что после, рассудив, должно быть, не иначе как увечно, Бирк неизбежно повернулся и кинулся за младенцем, а заметив, что на пути Зойд, устроил и его удаление. Одной субботой с лёгкой облачностью, почти через год после того, как Френези съехала, Зойд и Прерия, вернувшись с дневной прогулки по переулку к Гордитскому пирсу, обнаружили у себя дома в гостиной, подумать только, Эктора, стоявшего в театральной позе у здоровеннейшего, что Зойд видел в жизни, блока прессованной марихуаны, такой и в двери не пройдёт, однакож вот он высится, загадочно, косматый монолит чуть не до потолка.

— Прошу прощения на секундочку. — Палец к губам, Зойд сходил и уложил дочь, задремавшую на солёных бризах, на кровать в другой комнате, поблизости разместил её бутылочку и уточку, и вернулся, пялясь на гигантский кирпич, всё нервенней. — Дай-ка угадаю — «2001: Космическая одиссея» [1968].

— Скорей уж «20 000 льет в Синг-Синге» [1933].

Зойд обмяк на гигантский блок, нуждаясь в поддержке.

— Даж’ не ты придумал, верно?

— Кому-то в Уэствуде очень твоя жопа не нравится, напарник.

Зойд медленно повёл глазами на дверь в другую комнату, за которой спала Прерия, выждал такт, затем перевёл их обратно.