Александр Щёголев - Как закалялась жесть Страница 79

— Режьте веревки! — взмолился пленник.

Описав красивую дугу, нож вонзился ему в живот.

Андрей Робертович закричал…

* * ** * *

…И проснулся.

Светало. В лесок вползало утро. Сердце трепыхалось, как у зайца. Где-то неподалеку гудело шоссе… Жив, подумал Дыров. Невероятно — до сих пор жив… Его колотило: несколько часов на холоде давали о себе знать. А ведь мог бы и замерзнуть — запросто.

Последствия укола были не столь наглядны, но не менее разрушительны. Мозг человеческий слишком хрупок, чтоб вот так, походя, бить по нему кувалдой… Дыров принялся звать на помощь, ощущая, как с каждой секундой нарастает паника. Очень острое чувство. Ужас туманил сознание. Полчаса спустя ушей пленника коснулся шум машины, ползущей по проселку, и тогда он заорал, не жалея ни сил, ни горла.

Его услышали…

Когда нежданный спаситель освободил полковника Дырова от пут, он побежал куда-то, не разбирая дороги, падая и поднимаясь. «Ты чё, мужик?!» — неслось ему вслед.

— Больше не обманете… — лихорадочно шептал беглец. — Не дамся…

Выбравшись на шоссе — побрел пешком в сторону Москвы, шарахаясь от автомобилей…

* * ** * *

…С чего я взял, что никому не нужен? — напряженно размышлял путник.

С чего я вообще взял, что на меня махнули рукой?

Оставить на ночь в зимнем лесу, связанного и одурманенного, — это попытка убийства. Отдать человека в руки тех, кто заставляет копать себе могилу, — тоже попытка убийства. Так что вряд ли ОНИ успокоятся, пока не доведут дело до конца… Кто ОНИ? Да все!

Каждый.

Никому нельзя верить.

Где гарантия, что этот «жигуль», подозрительно снижающий скорость, не заедет якобы случайно на обочину и не собьет одинокого пешехода? Нет гарантии. Или, к примеру, разве можно быть уверенным, что тонированное стекло в одном из несущихся мимо крейсеров не опустится и оттуда не высунется ствол с глушителем?

Ни в чем нельзя быть уверенным, кроме одного: простой мишенью он для НИХ не станет.

В настрадавшемся мозгу Дырова набирал обороты невидимый постороннему глазу процесс. Словно сверло работало, дырявя и логику, и здравый смысл. Изменения, вероятно, были и раньше, сформированные всей ментовской жизнью, но до вчерашнего дня они благополучно дремали…

До Кольцевой он добрел часа за три. Потом еще — полтора километра до первого метро. На станции «Теплый Стан» его пустили за так: сердобольная тетенька пожалела горемычного бродягу. Доехал до «Академической», умудрившись не попасть в милицию. Пошел домой, каждую секунду ожидая подвох… и не обманулся! На другой стороне улицы, как на заказ, отвалился от стены дома изрядный кусок штукатурки — обрушился на дорожку, брызнув осколками. Хорошо, никого не задело, но… Ведь Андрей Робертович обычно ходит по той, а не по этой стороне улицы! Просто сегодня что-то толкнуло его, и он двинул от метро не тем маршрутом, ломая свои же стереотипы… Так случаен ли этот инцидент? Конечно, нет…

Снайпер! — ожгло Дырова при подходе к дому. Караулит подъезд!

Полковник милиции схватил мальчишку, игравшего на площадке, и, прикрываясь им, побежал через двор. Ребенок истошно кричал и рвался из рук…

* * ** * *

…Первым делом он вытолкал в коридор комод (импорт, Испания ), стоявший в комнате под зеркалом. Вытолкал прямо как был, с посудой. Там что-то падало и билось. Придвинул эту дуру к входной двери, хотя, дверь, между прочим, была стальной.

Показалось — мало. Тогда он взгромоздил сверху еще и тумбу для обуви.

Жена и дочь верещали, путались под ногами, все чего-то спрашивая; их обеих он запер в ванной.

Достал из сейфа оружие: «Макаров» и охотничье ружье.

Не учел малость — в ванной остался мобильник. Жена любила, нежась в теплой воде, трепаться с подругами и друзьями…

Когда в дверь настойчиво позвонили, он открыл огонь. Стрелял в стальную дверь — из положения «лежа». Стрелял и рычал: «Не верю!» Пули опасно рикошетили, однако он этого не замечал. Быстро истратил всю обойму в пистолете, но за ружье взяться не успел. Когда начали бить тараном, его сразил предательский сердечный приступ…

* * ** * *

…Больного отвезли сразу в Институт социальной и судебной психиатрии имени Сербского. Врач в приемном отделении лишь констатировал:

— Шестой за этот месяц.

Он имел в виду, что манифестация всевозможных психозов (в частности, параноидальной шизофрении) — обычное дело среди милицейских чиновников городского и федерального уровня. Профессиональный риск, если угодно.

Врач многое мог бы сказать и порассказать на этот счет… но смысл?

Никакого смысла.

До́ма

А что, симпатичный был домик. «Симпати ш ный», как говаривала в прошлой жизни одна из моих подруг. Деревянный, но с верандой, со вторым этажом под высокой крышей. Романтичная мансардочка смотрела со двора на улицу. Участок был огражден забором из штакетника. Площадь — соток двадцать, если навскидку. Была видна теплица, несколько мелких строений: сарай, туалет, еще что-то не вполне ясного назначения. Садовые деревца с белыми покрашенными стволами, защищенные внизу рубероидом и лапником, — кажется, яблоня и вишня… Присыпать бы все это снежком — вот вкусная была бы картинка.

— Машка! Принимай гостей! — зычно крикнул мой провожатый, запросто перекрыв тарахтенье своего трактора.

Изобразив мне энергичным жестом что-то вроде: «Давай, давай, не тушуйся», он уехал, не дожидаясь, когда хозяйка выйдет. Да Винчи его с наслаждением облаял.

По улице шли люди — все в одну сторону. На электричку, понятно. Ехали в Москву: кто на работу, кто еще куда. «Железка» была в непосредственной близи от дома. Казалось бы, станция — вот она, рукой подать… Однако без посторонней помощи я не преодолел бы этот отрезок пути. У меня, в конце концов, инвалидная коляска, а не вездеход.

Хорошо, что кругом люди.

Когда подъехали к станции, меня выкатили из вагона. Потом помогли спустить коляску с платформы. Я двинулся было к поселку, забуксовал, и тут же нашелся чудак, который, узнав, какой адрес мне нужен, не поленился пригнать трактор и отбуксировать меня. Коляска на буксире — это было кино! Винча я взял на руки, плюнув, что лапы его в грязи. Представляю, каково оно со стороны смотрелось… Впрочем, никого из местных как будто не удивил ни этот абсурд, ни мой видок. Они тут, похоже, ничему не удивлялись, — именно то, что беглецу нужно. Ни одного вопроса, зато сплошные «здравствуйте» и «с добрым утром». Я с наслаждением отвечал… Разве что тракторист поинтересовался: а ты Машке кто? Друг детства, говорю. Он загоготал, не стесняясь. Я тоже, говорит, был ей когда-то другом детства…

А до того, еще на вокзале, мне помогли погрузиться в электричку. А до того — я долго не мог избавиться от трогательной заботы владельца УАЗа, который не хотел отпускать меня одного. Лишь когда он уехал, я перебрался через площадь, потому что вовсе не Казанский вокзал был мне нужен, а тот, что напротив.

И наконец путь завершен…

Прав ли я в своих мечтах? Не обманываюсь ли? Боюсь думать об этом.

В поселке Алабышево оказалась всего одна улица, загогулистая и длинная, как какие-нибудь Кривоколенно-Потаповские извивы. Называется Колхозная. Номер дома я отлично помнил: сто восемьдесят один. И стоял этот дом на самом краю улицы, да что там — на краю поселка.

Здесь, по его собственному признанию, и обитал Долби-Дэн. Надеюсь, никакой ошибки, а то… Стоп. Отставить «а то»! Больше того, могу поспорить, что парень жил в этой вот мансарде.

Где ж еще музыканту и философу жить, как не в мансарде?

…Ворота у них символические — из того же штакетника. Как и калитка. Я попытался въехать в эту калитку — нет, не пролез. Надо через ворота, но кто их откроет? Никого во дворе…

Тревожно екнуло сердце. Я с тоской глянул вослед исчезнувшему трактору и позвал:

— Хозяева! Есть кто живой?

Оказывается, есть. Просто терпение меня подвело, вся моя хваленая выдержка осталась в разрушенном особняке.

На высокое крыльцо вышла женщина. Пальто поверх халата. Спала, наверное, а я грубо ворвался в ее сон. Она медленно спустилась и медленно пошла к калитке — замедляясь и замедляясь. Она неотрывно смотрела на меня. Остановилась метрах в трех. И смотрела, смотрела — часто моргая, терзая одной своей рукой другую.

Руки у нее были большие, натруженные, некрасивые. Обожаю большие некрасивые руки! Да и сама женщина была большая, широкая в кости. Но ни в коем случае не мешок, наоборот, крепкая, со специфическими формами, присущими типажу «деревенской бабы». Самое точное слово — здоровая. Она была здоровая и, кстати, далеко не старая. Ее открытые до колен ноги притягивали мой взгляд, как магнит, а ее чуть тесноватое пальто рождало в голове совершенно неуместные образы.