Артур Хейли - Отель Страница 8

Когда главный инженер и доктор Аксбридж уходили, Альберт Уэллс уже спокойно спал.

Вслед за Кристиной вышел в коридор и Питер, осторожно закрыв за собою дверь, — с больным остался лишь доктор Ааронс; в ожидании медицинской сестры он бесшумно ходил по комнате, напевая себе под нос куплеты Тореадора из оперы «Кармен». Замок щелкнул, и мурлыканья доктора не стало слышно.

Часы показывали без четверти двенадцать.

— Я рада, что мы оставили его здесь, в отеле, — сказала Кристина, направляясь к лифту.

Питер удивился.

— Это вы о мистере Уэллсе? А почему мы должны были его выдворять?

— В другом месте его бы не оставили. Вы ведь знаете, какие люди: чуть что не так — пусть самая мелочь, и никто палец о палец не ударит. Отель ведь существует для того, чтоб люди приезжали, регистрировались и, уезжая, не забывали платить по счету — вот и все.

— Все равно как на фабрике сосисок. Нет, настоящий отель должен быть гостеприимным и помогать клиенту, когда это нужно. В лучших отелях так оно и было. К сожалению, многие работающие в нашей области забыли это правило.

Она с любопытством смотрела на него.

— Вам кажется, что мы и здесь забыли об этом?

— Черт подери, конечно! Во всяком случае, часто забываем. Будь моя воля, я бы многое здесь изменил… — Он вдруг умолк, смущенный собственным признанием. — Да что там. Чаще всего подобные предательские мысли я держу при себе.

— А не должны бы. И потом, уж если вы их высказали, то не должны стыдиться. — Кристина имела в виду то обстоятельство, что в «Сент-Грегори» многое делалось не так и в последние годы отель существовал за счет былой славы. К тому же теперь отель стоял уже перед финансовым кризисом, а это может повлечь за собой необходимость решительных перемен, независимо от того, будет его владелец Уоррен Трент за них или против.

— Бывают кирпичные стены, которые головой не пробьешь, — возразил Питер. — Тут уж ничего поделать нельзя. У.Т. не признает новых идей.

— Но это не причина, чтобы опускать руки.

Он рассмеялся.

— Вы говорите, как женщина.

— А я и есть женщина.

— Знаю, — сказал Питер. — Теперь уже начал это замечать.

А ведь и в самом деле, подумал он. Все это время, что они были знакомы с Кристиной, то есть с момента его появления в «Сент-Грегори», она существовала для него постольку-поскольку. И лишь в последнее время он все больше стал замечать, что она привлекательна и незаурядна. Интересно, что она собирается делать сегодня вечером.

— А ведь я сегодня еще не ужинал, — нащупывая почву, заметил Питер. — Вы бы не возражали, хоть и поздно, поужинать вместе?

— Обожаю ужинать поздно, — сказала Кристина.

Они уже подошли к лифту, как вдруг Питер вспомнил:

— У меня есть еще одно дело. Я послал Херби Чэндлера выяснить, что там происходит на одиннадцатом этаже, но как-то я ему не доверяю. Вот только проверю лично и буду совсем свободен. — Он взял ее за локоть и слегка стиснул его. — Подождите меня в конторе, хорошо?

Руки у него были удивительно нежные для такого крупного мужчины.

Кристина искоса взглянула на его сильный, волевой профиль с квадратным, выступающим вперед подбородком. Да, интересное лицо, подумала она, и человек, несомненно, решительный, а порой, наверно, и упрямый. Она почувствовала, как у нее учащенно забился пульс и кровь быстрее побежала по жилам.

— Хорошо, — сказала она. — Я буду ждать.

Как Марше Прейскотт хотелось теперь, чтобы ее девятнадцатый день рождения прошел иначе — по крайней мере, надо было оставаться на студенческом балу тут же, в отеле, в зале приемов восемью этажами ниже.

Звуки бала, приглушенные расстоянием и другими шумами, донеслись до нее сейчас, когда она подошла к окну этого «люкса» на одиннадцатом этаже — его только что открыл, решительно сорвав пломбу, один из мальчиков, когда в набитой молодежью комнате из-за жары, сигаретного дыма и запаха спиртных напитков стало трудно дышать даже тем, кто быстро утрачивал всякое представление об окружающем.

И зачем только она пришла сюда! Но, как всегда, строптивая и своенравная Марша искала чего-то из ряда вон выходящего, а ее приятель Лайл Дюмер, сын президента одного из местных банков и близкого друга ее отца, — Лайл, которого она знала уйму лет и который время от времени приглашал ее то туда, то сюда, обещал, что скучать она не будет. Во время танца Лайл ей сказал: "Это занятие для младенцев, Марша. А вон наши ребята сняли номер наверху, и мы провели там почти весь вечер. И притом весьма неплохо! — Он попытался рассмеяться этак солидно, по-мужски, но получилось лишь какое-то глупое хихиканье, а потом напрямик спросил: — Хочешь пойти туда?"

Ни секунды не раздумывая, она ответила: «Да».

Они тотчас покинули танцевальный зал и поднялись в небольшой номер 1126-27, где было шумно, полно народу и в воздухе — хоть топор вешай. Она не ожидала увидеть такое сборище и уж совсем не предполагала, что тут будет столько пьяных мальчишек.

В комнате находилось и несколько девушек. Марша почти всех их знала, хотя весьма отдаленно, и попыталась завязать разговор, но в таком шуме трудно было что-либо услышать или быть услышанной. Одна из девушек, Сью Филипп, явно потеряла сознание, и ее приятель, юноша из Батон-Ружа, лил на нее воду из туфли, которую то и дело наполнял в ванной комнате. Платье из розового органди, которое было на Сью, уже превратилось в мокрую тряпку.

Когда Марша вошла, мальчишки восторженно приветствовали ее и тотчас снова сгрудились у импровизированного бара — перевернутого набок шкафчика со стеклянными дверцами. Кто-то из ребят неловко сунул ей в руку стакан с вином.

Судя по всему, что-то весьма интересное происходило в соседней комнате, за плотно закрытой дверью, — возле нее стояла группа мальчишек, к которым присоединился и Лайл Дюмер, бросив Маршу на произвол судьбы. Марша слышала обрывки фраз и часто повторявшийся вопрос: «Ну, как, понравилось?», но ответ обычно тонул во взрывах непристойного хохота.

Когда наконец она поняла, или, вернее, догадалась, что там происходит, ее охватило отвращение, и ей захотелось уйти. Даже огромный, пустой особняк в пригороде казался ей сейчас предпочтительней, хотя она и не любила его за то, что он всегда был пустой, за то, что жила там только она со слугами, а отец вечно находился в разъездах, — вот и теперь его уже полтора месяца нет дома, и вряд ли он появится раньше чем через две недели.

Вспомнив об отце, Марша подумала, что, если бы он приехал, как обещал, она не была бы сейчас здесь и даже не пошла бы на студенческий бал. Вместо этого она праздновала бы день своего рождения дома, и Марк Прейскотт, веселый, оживленный, со свойственным ему блеском председательствовал бы на этом торжестве, на которое собрались бы ближайшие друзья его дочери, а Марша знала, что они, не задумываясь, отказались бы от студенческого бала ради того, чтобы прийти к ней. Но отец не приехал. Он лишь позвонил по телефону — на этот раз из Рима — и, по обыкновению, извинился.

«Марша, детка моя, я очень старался освободиться, но из этого ничего не получилось. Дела задерживают меня здесь еще на две-три недели, но, когда вернусь домой, я сторицей все возмещу тебе». Он предложил было Марше съездить к матери, жившей с нынешним мужем в Лос-Анджелесе, но когда она наотрез отказалась, пожелал ей хорошо провести день рождения. «Кстати, подарок я тебе уже приготовил, думаю, будешь довольна», — добавил он.

Марша чуть не расплакалась, слушая приятный голос отца, но все-таки сумела сдержаться, так как давно отучила себя плакать. К тому же вряд ли имело смысл раздумывать, почему владелец одного из новоорлеанских универмагов, располагая целым взводом высокооплачиваемых помощников, связан делами куда больше, чем простой конторский служащий. Очевидно, его задерживало в Риме и что-то другое, о чем ему не хотелось рассказывать дочери, как и она никогда не расскажет ему о том, что происходило сейчас в номере 1126.

Прежде чем уйти. Марша подошла к окну, чтобы поставить на подоконник стакан, и услышала, как внизу, в танцевальном зале, заиграли «Звездную пыль». К полуночи оркестр всегда переходил на старинные сентиментальные мелодии, тем более что во главе его стоял Макси Бьюкенен, а сам оркестр именовался «Звездные джентльмены Юга» и играл он почти на всех торжественных приемах, проходивших в «Сент-Грегори». Даже если бы она раньше не танцевала, она все равно узнала бы эту аранжировку — мелодичные, мягкие звуки трубы, столь характерные для Бьюкенена.

Марша стояла у окна и раздумывала, не вернуться ли ей в танцевальный зал, хотя точно знала, как там все будет: мальчишки, основательно вспотевшие в своих смокингах, то и дело оттягивающие рукой воротнички рубашек, — неуклюжие подростки, тоскующие по джинсам и водолазкам; девчонки, то и дело выбегающие в туалетную комнату и там, оживленно хихикая, обменивающиеся секретами. А в целом, решила Марша, — сущие дети, вырядившиеся для игры в шарады. Молодость — это такая скука, часто думала Марша, особенно потому, что приходится проводить время среди своих сверстников. Бывали минуты — как, например, сейчас, — когда ей хотелось бы видеть вокруг себя более зрелых людей.