Владимир Топилин - Остров Тайна Страница 8

– Только не насовсем! До тех пор, пока твои сыновья не вырастут. А потом я им возле себя новый дом построю!

С замужеством жизнь Анны обрела новый характер. Костя оказался добрым, внимательным, ласковым мужем. Несмотря на разницу в возрасте, молодые относились друг к другу с глубоким уважением. Костя обращался к Аннушке с любовью и нежностью, никогда не обидев её грубым словом.

Очень быстро Мельниковы привыкли к зятю. Матрёна Захаровна увидела в нём своего сына, Степан и Володька стали для него братьями. Никифор Иванович доверял ему во всем. Теперь никто не указывал на то, что у Кости маленький рост, горбатый нос. Мудрая пословица: не толкуй по лицу, принимай по уму – в очередной раз подтвердила справедливость сказанного изречения.

Анна окунулась в бездонный океан семейного счастья. Никогда до этого не знавшая прикосновения мужской руки, не слышавшая волнующих сознание нежных слов, девушка предалась прекрасным чувствам. Она полюбила Костю каждой клеточкой своего трепетавшего тела, как и он любил свою красивую, преданную подругу. Как иголка и нитка, они всегда следовали друг за другом.

Недолго длилось счастье молодых. Когда Константину исполнилось девятнадцать лет, началась Первая мировая война. Улетел белый лебедь от своей лебёдушки, забрали Костю на долгих три года.

Вернулся он через три зимы живой и невредимый, но измученный, изможденный долгими, утомительными боями и вшивыми окопами. Казалось, что вернулось семейное счастье, но революция в Питере столкнула народ головами, не дав понять, кто и за что боролся. Снова забрали Костю сражаться, теперь уже не за царя, а за Отечество, в ряды белой армии. Оставил муж любимую с маленькой дочкой, недавно родившейся крохой Танечкой. И лишь редкие весточки, что передавали знакомые, давали семье Мельниковых надежду, что Костя жив.

Появился Константин летом двадцать второго года. Но не днём, а поздней ночью, под покровом густой темноты, подкрался, как побитая собака, укравшая из коптильни свиной окорок.

Это случилось под осень, в последние дни августа, с первыми заморозками. Мельниковы проснулись от настойчивого лая дворовых псов. Никифор Иванович вышел к воротам, и сразу не узнал зятя: уставший, измученный, осунувшийся, похудевший до костей, он походил на загнанного мерина, проскакавшего через всю Россию без еды и отдыха.

– Бог мой! – крестился Никифор. – Костя… ты ли это? Да на кого ж ты похож?

– Я, батя… я это, – глухо ответил Костя и первым делом спросил: – Одни дома? Красные бывают?

– Откуда ж ты, сынок?!

– Не спрашивай, отец. Последние два месяца голодом, без сна от Красноярска мимо кордонов пробираемся. Сколько раз отбивались… Взвод солдат потеряли. Сами удивляемся, как живы остались.

После недолгих объяснений парень обратился в темноту, негромко позвав кого-то. Через некоторое время послышался топот конских копыт, и в открытые ворота мельничного двора въехали уставшие всадники. Следом, тяжело переваливаясь с боку на бок, поскрипывая на кочках, вкатились две тачанки.

Два офицера средних чинов, ещё два поручика, остальные – рядовые, стрелки и пулемётчики. Жалкие остатки большого полка армии генерала Колчака, разбитого большевиками под Красноярском.

Для Мельниковых их появление было полной неожиданностью. В то суровое лето двадцать второго года увидеть воинов белой армии казалось невероятным и практически невозможным. Многие разобщённые отряды белой армии были вытеснены на восток или разбежались по тайге. Другие перешли на сторону народного ополчения и разошлись по домам. Третьи были просто убиты в жестоких схватках. Кончились времена, когда мужики в серых погонах спокойно разъезжали по деревням и весям, собирая в свои ряды молодых парней. Прошёл год после того, как на мельницу в последний раз приезжали отдельные продовольственные отряды колчаковцев, после этого здесь часто гостили верховые с красными ленточками на шапках, грозившие за укрывательство белых расстрелом.

Что будет, если на заимку нагрянут большевики? Страх за семью не давал покоя, однако не принять родного зятя, мужа и отца с попавшими в беду товарищами Мельниковы не могли. Они впустили отряд.

Тачанки с пулемётами спрятали, укрыв их толстым слоем сена. Лошадей, с приставленными к ним двумя солдатами, угнали на дальний выпас, в тайгу. Офицеров приняли в доме, уступив место в большой комнате. Остальные расположились в амбаре. Кое-как определившись с имуществом, воины погрузились в глубокий сон, изредка просыпаясь лишь для того, чтобы поесть.

Так продолжалось трое суток. Опасаясь внезапного появления красных, дорогу к мельнице поочерёдно охраняли Степан и Владимир. Женщины готовили еду, стирали и подшивали солдатам изношенную одежду. Стараясь не шуметь, дети всё это время жили в летней кухне. Ссылаясь на неисправность в рабочем механизме, Никифор Иванович не запускал мельницу, отказывая селянам в перемоле зерна.

Всё это время Анна находилась рядом с Костей. Она снова чувствовала себя счастливой. Прижимаясь к нему ночами, а потом, оставляя его на короткое время, женщина плакала. Она смотрела на любимого мужа и не узнавала: рёбра вздувались, а тело словно высохло. Что произошло с ним и его товарищами, оставалось предполагать, а о том, что ждёт их впереди, заставляло стонать от горя.

На четвёртый день полковник Мохов собрал подчинённых в амбаре, о чём-то долго беседовал. Не в приказном порядке, а от души, по-человечески. Никто из Мельниковых не слышал их, но очевидно, что разговор шёл о дальнейших действиях отряда.

– Что же теперь-то, Костенька? – в тревоге спрашивала Анна у мужа.

– Не могу сказать, моя Аннушка, – крепко прижимая к себе любимую, отвечал тот. – Это не моя тайна.

– Война-то кончилась! Большевики прочно власть взяли, хватит воевать! За все годы нашей жизни три годочка вместе были всего. Дочка растёт, отца не видит. Может, останешься дома?!

– А как же они? – указал на товарищей Костя. – Не могу я их сейчас бросить. Мы столько пережили: под пулями сутками лежали, в болоте мёрзли, под шинелькой одной спали, котелок каши на всех делили. – И обещал: – Подожди немного, моя Аннушка! Определится всё, тогда вернусь, заживём долго и счастливо!

Она крепко прижималась к его груди, представляя, как хороша будет жизнь, когда вернётся её надежда и опора.

Солдаты отдыхали. Крепкий сон, сытная пища придавали им силы. В глазах появился живой блеск, щёки порозовели, всё чаще проскальзывали шутки и смех. Для поддержания общей дисциплины полковник Мохов выставил караул, проверил форму и оружие, но более ничем не утруждал. Для полного восстановления сил солдат и лошадей требовалось ещё какое-то время, которого у маленького отряда совсем не оставалось.

В продолжительных разговорах с хозяином мельницы полковник часто интересовался ведением сельского хозяйства. Никифор Иванович удивлялся: зачем полковому офицеру знать, как крестьяне-сибиряки хранят зерно, мясо, мёд или хозяйственную утварь? Неужели он тоже собирается этим заниматься?!

Не собирался полковник Василий Николаевич записываться в крестьяне. Будучи офицером в третьем поколении, он думал о другом. Даже сейчас, гонимый и разбитый, он жил верой в торжество завтрашнего дня, был уверен в неизбежном возвращении старого режима и поэтому желал сохранить до лучших времен святыню: полковое знамя и часть архивных документов.

Больше всего полковника заинтересовал сибирский способ хранения мяса в любое время года. Не скрывая удивления, он просил Никифора ещё раз более подробно описать кустарный метод консервации. Чувствуя к себе внимание и глубокое уважение, хозяин мельницы охотно рассказывал простую технологию:

– А вот как есть, так и делаем! Укладываем свежее мясо большими кусками прямо в кадку и густо обмазываем его мёдом. Как наполнится бочка, тут же её плотно запечатываем, чтобы ни вода, ни воздух не попали, а после спускаем в пруд, в проточную воду. Когда надо, достаём и едим.

– Едите?! – удивленно вскидывал пушистые брови полковник.

– Едим, – утвердительно кивнул головой Никифор Иванович.

– И что-с? Каково качество продукта?

– Качество? Мясо наисвежайшее! Будто вчера бычка закололи!

– Вот как? – верил и не верил полковник. – И вода не проникает?

– Как можно? Все крышки засмоленные…

– И что-с, так-с сказать, долго храните?

– Сколько угодно, – уверенно ответил хозяин мельницы. – Хоть до весны, хоть до лета! Да вот же, – показал на чугунок на печи, – как есть, после вашего прибытия кадку из воды вытащили, мёд обмыли – и в котёл. Разве припахивает?!

– Нет-с… – задумчиво ответил Мохов и в волнении заходил взад-вперёд. Очевидно, его беспокоили проблемы, о которых он не мог пока рассказать, поэтому продолжал беседу:

– А могут ли бочки пролежать запечатанными… ну-с, скажем, несколько лет?

– Ну, уж тут точно сказать не могу! – пожал плечами мельник, причёсывая пятернёй затылок. – Мы, одначесь, год храним, к осени подъедаем, потом опять новое забиваем. Ну, были случаи, что по три-четыре зимы кадки хранились. А вот у деда Валуева запасы лет десять держались, – усмехнулся. – Сам видел и ел говядину. Забил старый бычка, уплотнил мясом три бочонка и спустил в воду. Два нашёл, а третий нет. Думал, украли, но нет! Оказалось, бочонок водой с якоря сорвало и в яму унесло, дальше да глубже, замыло песком. Дед потом его там обнаружил, когда в речке сети ставил. И удивлялся, не понимая, откуда его бочонок тут взялся?! А потом вспомнил, как его десять лет назад потерял! – засмеялся и уточнил: – Да, так оно и есть! Лет девять-десять припасы хранились, и хоть бы что, не испортились!