Гейл Форман - Всего один день Страница 8

Мы выходим из центрального входа и попадаем на раскаленную улицу. Я щурюсь, словно готовясь к слепящему разочарованию. Потому что, честно-то говоря, почти всюду, где мы побывали в рамках этого тура, оказалось как-то не так. Может, я просто слишком много фильмов смотрю. Когда мы ехали в Рим, я рассчитывала на «Римские каникулы», как у Одри Хепберн, но у фонтана Треви была толпа, а у подножия Испанской лестницы построили «Макдоналдс», а в руинах воняло как будто кошачьей мочой — слишком уж много там бомжей. То же самое было и в Праге, от нее я ждала богемной жизни, как в «Невыносимой легкости бытия». Но нет, нам не попалось ни одного восхитительного художника, хоть отдаленно напоминающего молодого Дэниела Дэй-Льюиса. Я увидела лишь одного загадочного парня в кафе, который читал Сартра, но когда у него зазвонил телефон, он громко заговорил с гнусавым техасским акцентом.

Или вот Лондон. Мы с Мелани в поисках Ноттинг Хилла[5] ужасно заблудились в метро, а в итоге нашли лишь модный богатый район, забитый дорогущими магазинами. Ни тебе стареньких книжных лавочек, ни милых дружелюбных ребят, к которым захотелось бы сходить на ужин. Казалось, что количество фильмов, в которых я видела какой-либо город, определяло степень моего разочарования. А Париж возникал передо мной на экране чаще любого другого города.

Как я и ожидала, город за дверями Северного вокзала ничем не напоминал Париж с киноэкрана. Ни Эйфелевой башни тебе, ни модных бутиков. Обычная улица с отелями и обменниками, забитая автобусами и такси.

Я осматриваюсь. Бесконечными рядами стоят старые серо-коричневые здания. Одинаковые, они как бы перетекают одно в другое, окна и французские двери распахнуты, много цветов. Прямо перед вокзалом по диагонали расположены два кафе. Не особо крутые, но в обоих полно народу — за каждым стеклянным столиком под тентом и зонтами собралось множество человек. И это кажется одновременно и естественным, и таким ужасно странным.

Мы с Уиллемом начинаем свой путь. Перейдя через дорогу, мы приближаемся к кафе. За каким-то столиком сидит всего одна женщина, она пьет розовое вино и курит сигарету, а у ее ног — маленький пыхтящий бульдог. Когда мы проходим мимо них, собака подскакивает и начинает нюхать у меня под юбкой, опутывая меня поводком.

Женщина эта, наверное, ровесница моей мамы, но на ней короткая юбка и эспадрильи на высоких каблуках, веревочки красиво обтягивают ее стройные ноги. Она ругает собаку и распутывает поводок. Я наклоняюсь, чтобы почесать пса за ушком, а женщина говорит по-французски что-то такое, от чего Уиллем смеется.

— Что она сказала? — спрашиваю я, когда мы отходим.

— Что у ее собаки нюх на красивых девушек, как у трюфельной свиньи.

— Правда? — я краснею от удовольствия. Что на самом деле не очень умно, потому что это был всего лишь пес, да я и не очень знаю, что такое «трюфельная свинья».

Мы с Уиллемом идем дальше, по кварталу с многочисленными секс-шопами и туристическими агентствами, а потом сворачиваем за угол на бульвар с каким-то непроизносимым названием, и я вдруг впервые в жизни осознаю, что бульвар — это французское слово и что все крупные улицы, которые называют бульварами у нас, это лишь дороги с интенсивным движением. А здесь вот настоящий бульвар, река жизни, огромная, широкая, с быстрым течением, с проспектом посередине и изящными деревьями, ветви которых переплетаются у нас над головой, образуя арку.

Когда загорается красный свет, рядом останавливается симпатичный паренек в обтягивающем костюме — он ехал на мопеде в ряду для велосипедистов — и осматривает меня от макушки до пят, пока стоящий за ним мопед не начинает сигналить, чтобы он наконец двинулся дальше.

Окей, это уже второй такой случай за пять минут. Ладно, первый раз это был пес, но все равно кажется, что это неспроста. Последние три недели похотливые взгляды ловила только Мелани — благодаря своим белокурым локонам и вызывающему гардеробу — как злобно полагала я. Пару раз я начинала бухтеть, что, мол, в женщине видят только ее тело, но подруга закатывала глаза и говорила, что я ничего не понимаю.

Когда эта легкость охватывает и меня, я думаю, что, может, она и была права. Может, дело не в том, что парни считают тебя сексуальной, а в том, что ты чувствуешь, что город тебя заметил, подмигнул тебе и принял. Это странно, поскольку я думала, что уж где-где, а в Париже я буду совершенно незаметна, но, видимо, это не так. Кажется, что тут я не просто умею кататься на коньках, но могу и буквально претендовать на участие в Олимпиаде!

— Так, заявляю официально: я люблю Париж!

— Быстро ты.

— Сердце сразу чувствует. Он стал моим самым любимым городом на всем свете.

— Да, такое впечатление он произвести умеет.

— Должна добавить, что конкурентов у него почти не было, ведь больше мне в этом туре почти ничего не понравилось.

И вот опять — это просто с языка сорвалось. Видимо, когда у тебя всего один день, ты можешь сказать все, что угодно, ну и говоришь. Поездка была ужасная. Так хорошо наконец признаться в этом кому-то. Родителям я бы не смогла этого сказать, они же уверены, что купили для меня билеты в Путешествие Века. И Мелани не могла — для нее это действительно было Путешествие Века. Но это же правда — последние три недели я только старалась хорошо проводить время, но у меня это никак не получалось.

— Я вот думаю, может, для путешествий нужен талант — это все равно что уметь свистеть или танцевать, — продолжаю я. — У некоторых людей он есть, например, вот у тебя вроде бы. Ты давно путешествуешь?

— Два года.

— С перерывами?

Уиллем качает головой.

— Нет. Два года назад я уехал из Голландии.

— Правда? А сегодня собирался вернуться? После этих двух лет?

Он вскидывает руки в воздух.

— Что такое один день после двух лет?

Для него, полагаю, немного. Но для меня это, наверное, означает что-то другое.

— Это подтверждает мои слова. У тебя талант к путешествиям. А я не уверена, что у меня он есть. Я постоянно ото всех слышу, будто они расширяют кругозор. Даже не понимаю, что это значит, но у меня точно ничего не расширилось, потому что я на это просто не способна.

Мы идем по длинному мосту, пересекающему многочисленные железнодорожные пути, и Уиллем почти все время молчит. Тут много граффити. Потом он говорит:

— Путешествовать — это не талант. Ты просто делаешь это. Как дышишь.

— Не думаю. Дышу я прекрасно.

— Уверена? Ты об этом задумывалась?

— Возможно, даже чаще, чем другие. Мой папа пульмонолог. Лечит болезни легких.

— Я имею в виду, думала ли ты, как именно ты это делаешь? Днем, ночью, во сне? Когда ешь, когда говоришь.

— Не особо.

— А попробуй.

— Как это — думать о дыхании? — но внезапно у меня получается. Я вовлекаюсь в размышления о том, как я дышу, о механике процесса, о том, как тело помнит об этом, даже когда я сплю, или когда плачу, или когда икаю. А что будет, если оно почему-то вдруг забудет? Естественно, дыхание от этого становится несколько затрудненным, словно я иду в гору, хотя на самом деле мы уже спускаемся по мосту.

— Да уж, странно.

— Видишь? — говорит Уиллем. — Ты слишком усердно думала. И то же самое с путешествиями. Нельзя из-за них слишком напрягаться, а то будет все равно что работа. Надо отдаться хаосу. Всяким случайным происшествиям.

— То есть стоит, например, броситься под автобус, и тогда будет весело?

Уиллем фыркает.

— Я имел в виду не такие происшествия. А всякие мелочи, которые сами происходят. Иногда они совсем незначительные, а иногда меняют все.

— Звучит, как девиз джедая. Ты не мог бы сказать точнее?

— Парень подбирает девчонку, которая путешествует автостопом по далекой стране. Через год у нее кончаются деньги, и она появляется на пороге его дома. Через полгода они женятся. Вот такие происшествия.

— Ты что, женился на автостопщице?

Его губы изгибаются в улыбке, как натянутый парус.

— Это лишь пример.

— Расскажи настоящий.

— А откуда ты знаешь, что это не настоящий? — поддразнивает Уиллем. — Ладно, вот это действительно произошло со мной. В прошлом году в Берлине я опоздал на свой поезд до Бухареста и вместо этого поймал попутку до Словакии. Это была машина ребят из театральной труппы, один из них накануне сломал ногу, и они искали ему замену. И за шесть часов, что мы ехали до Братиславы, я выучил его роль. Я остался с ними, пока у него не срослась кость, а потом через некоторое время я познакомился с ребятами из «Партизана Уилла», которым позарез нужен был человек, который смог бы сыграть в постановке Шекспира на французском.

— И ты смог?

Уиллем кивает.

— Ты что, знаешь много языков?

— Я просто голландец. Ну, и я присоединился к «Партизану Уиллу», — он щелкает пальцами. — И теперь я актер.

Я удивлена.

— Мне показалось, что ты уже куда больше этим занимаешься.