Артур Голден - Мемуары гейши Страница 8

— Господин Бэкку, вы не могли бы убрать этот мусор? Мне нужно пройти.

На ее пути не было никакого мусора, она имела в виду меня.

— Здесь достаточно места, чтобы пройти, — ответил ей господин Бэкку.

Неожиданно за ее спиной возникла немолодая женщина, высокая и узловатая, как бамбуковый шест.

— Я не знаю, как тебя вообще терпят, Хацумомо-сан, — сказала женщина.

Но тем не менее она жестом велела господину Бэкку вывести меня опять на улицу, что он и сделал. Ужасной походкой — одно бедро у нее сильно выдавалось в сторону — женщина подошла к крошечному ящику, висевшему на стене, и достала предмет, похожий на кусок кремня, каким рыбаки обычно точат свои ножи. Она встала за спиной Хацумомо и ударила кремнем по камню. Возникшие от удара искры почти коснулись спины Хацумомо. Тогда я не поняла происходящего, но, оказывается, гейши еще более суеверны, чем рыбаки. Гейша никогда не уйдет вечером на встречу до тех пор, пока кто-нибудь на удачу не высечет кремнем искру у нее за спиной.

Хацумомо вышла, причем такими мелкими шажками, что казалось, она скользит по поверхности пола. Я не приняла ее за гейшу, ибо она столь разительно отличалась от той единственной виденной мною в Сензуру гейши. Я решила, что она, скорее всего, актриса. Мы все наблюдали за тем, как она уплыла, после чего господин Бэкку передал меня пожилой женщине, а сам вернулся обратно, сел рядом с моей сестрой, и повозка рикши тронулась. Заливаясь слезами, я упала в проходе и уже не видела, как они уехали.

Пожилая женщина, явно пожалев меня, дала мне выплакаться. Затем она подняла меня с колен, достала из рукава своего серого кимоно платок и вытерла мне слезы.

— Ну хватит, хватит. Не стоит так переживать. Никто не собирается съесть тебя за ужином.

Она говорила с каким-то особым акцентом, таким же, как у господина Бэкку и Хацумомо. Он так отличался от того японского языка, на котором говорили в нашей деревне, что я сначала с трудом ее понимала. Но в любом случае ее слова оказались самыми добрыми из всех сказанных мне за сегодняшний день, поэтому я делала все, что она требовала. Она велела называть ее Анти. Потом пристально посмотрела на меня, лицо ее при этом вытянулось, и произнесла низким голосом:

— Боже! Какие потрясающие глаза! Ты очень красивая девочка, правда же? Мама останется очень довольна.

Я решила, что мама этой женщины очень старая, потому что среди ее седых волос, собранных сзади в пучок, лишь кое-где виднелись тонкие черные полоски.

Анти вывела меня за дверь, и я очутилась в довольно грязном коридоре, соединяющем две постройки. Одна из них была маленьким жилищем вроде моего дома в Йоридо — две комнаты с земляным полом. Оказалось, это дом для прислуги. Другая была небольшая, но добротная. Коридор находился под открытым небом, поэтому я решила, особенно когда увидела поодаль еще два сооружения, что нахожусь скорее в миниатюрной деревне, нежели в доме. Это, как я позже узнала, типичная планировка для района Киото, где находились эти постройки. Сооружения во дворе оказались туалетом и складом. Площадь собственно жилых помещений была даже меньше, чем в доме господина Танака, и здесь размещались восемь человек, вернее, девять с моим приездом.

Рассмотрев все здания, я отметила, что главное из них — самое красивое. В Йоридо деревянные постройки серого, а не коричневого цвета, при этом еще и изъедены соленым воздухом. Здесь же деревянные стены и балки мерцали желтоватым светом от электрических лампочек. В главный зал вела раздвижная дверь с бумажными жалюзи. Одна из створок оказалась приоткрытой, и я смогла заметить кабинет с буддийским алтарем. В эти элегантные комнаты допускались только члены семьи, а Хацумомо, как я вскоре поняла, членом семьи не была.

Я стояла в коридоре и пыталась понять, что из себя представляет место, куда меня привезли. Почему-то мне уже в который раз за последнее время стало очень страшно. Анти ушла на кухню и разговаривала с кем-то хриплым голосом. В коридор вышла девочка примерно моих лет. Девочка несла тяжелое деревянное ведро, до краев наполненное водой, то и дело выплескивавшейся через край на грязный пол. У нее была узкая кость, но лицо идеально круглое, и девочка напоминала тыкву, насаженную на трость. Она так старательно несла ведро, высовывая кончик языка, как будто из тыквы торчал стебель. Как я потом узнала, язык она высовывала всегда: когда готовила суп или высыпала рис в кастрюлю, даже когда завязывала узел на платье. И ее лицо действительно было таким полным и нежным, что высунутый язык очень напоминал стебель тыквы. Позже я дала ей прозвище «Тыква», и это имя быстро за ней закрепилось, и даже в ее бытность гейшей в Джионе ее называли так клиенты.

Девочка поставила ведро, спрятала язык и, убирая прядь волос за ухо, оглядела меня с ног до головы. Я думала, она скажет что-нибудь, но она продолжала молча рассматривать меня, причем так, будто решала, укусить ей меня или нет. Действительно, она казалась голодной. В конце концов, Тыква наклонилась ко мне и прошептала:

— Откуда ты вообще такая взялась?

Я понимала, ей ничего не скажет название Йоридо, ведь у нее такой же странный акцент, как и у всех вокруг. Я была уверена, она не знает названия моей деревни. Поэтому сказала, что только приехала.

— Я не надеялась увидеть здесь свою ровесницу, — сказала она мне. — А что у тебя с глазами?

В это время из кухни вернулась Анти, прогнала Тыкву, взяла ведро, мою одежду и повела меня во внутренний двор, покрытый столетним мхом. К складу вели каменные плиты. Во дворе, из-за туалетов, располагавшихся вдоль одной из сторон, стоял ужасный запах. Анти велела мне раздеться. Я вспомнила Госпожу Беспокойство и испугалась, как бы она не начала делать со мной нечто подобное, но она лишь облила меня водой, потерла мочалкой и выдала мне довольно простое хлопчатобумажное платье, но все же куда более нарядное, чем те, что мне доводилось носить до сих пор.

Старая повариха и несколько слуг спустились в коридор посмотреть на меня. Но Анти прогнала их со словами, что у них еще будет достаточно времени для этого.

— Теперь послушай меня, моя девочка, — сказала Анти, когда мы остались одни. — Я даже не хочу знать, как тебя зовут. До тебя здесь жила еще одна девочка, которая не понравилась Маме. Она прожила у нас всего месяц. Я слишком стара, чтобы постоянно запоминать новые имена. Пусть уж они сперва примут окончательное решение.

— Что же будет, если они не захотят меня оставить? — спросила я.

— Для тебя будет лучше, если они тебя оставят.

— Могу я вас спросить, что это за место?

— Это окейя, — ответила она, — место, где живут гейши. Если ты будешь усердно трудиться, то вырастешь и сама станешь гейшей. Но ты должна всегда слушаться меня. Сейчас Мама и Грэнни спустятся сюда по лестнице. Они хотят посмотреть на тебя. Было бы хорошо, чтобы им понравилось то, что они увидят. Ты должна поклониться как можно ниже и стараться не смотреть им в глаза. Старшая из них, та, которую мы зовем Грэнни, в своей жизни вообще никого не любила, поэтому не переживай по поводу ее высказываний. Если же она задаст какой-нибудь вопрос, ни в коем случае не отвечай на него, я сама отвечу за тебя. А Маме нужно во что бы то ни стало понравиться. Она не такая злобная, как Грэнни, но печется только об одном…

Мне так и не довелось узнать, о чем именно печется Мама, потому что сперва я услышала шум у входа, а вскоре увидела двух женщин, входящих в зал. Я не осмелилась смотреть прямо на них и краем глаза заметила лишь два шелковых свертка, прошелестевших от двери и присевших почти напротив меня.

— Умеко-сан! — прокричала Анти имя повара. — Принеси Грэнни чай.

— Я не хочу чаю, — послышался сердитый голос.

— Грэнни, — прозвучал голос, скорее всего принадлежавший Маме, — тебе совсем не обязательно его пить. Анти просто хочет оказать тебе внимание.

— А это новая девочка, Мама, — сказала Анти и слегка подтолкнула меня, чтобы я поклонилась.

Я упала на колени и поклонилась так низко, что почувствовала затхлый запах фундамента. Потом я опять услышала голос Мамы:

— Подойди поближе. Я хочу посмотреть на тебя.

Я была уверена, она скажет мне что-нибудь еще, после того как я подойду к ней, но она достала трубку, затем из кармашка на рукаве кимоно вытащила шелковый мешочек, а из него извлекла большую щепоть табака. Она положила табак в трубку, а трубку сунула в рот и прикурила от спички, которую достала из маленькой металлической коробочки, и только после этого впервые пристально посмотрела на меня, попыхивая трубкой. Старуха за ее спиной тяжело вздыхала. Было невозможно смотреть Маме в глаза, ибо от ее лица шел дым, напоминающий пар, выходящий из расщелины в земле. Мои глаза тем временем стали жить своей жизнью. Чем больше я смотрела на Маму, тем больше удивлялась. Ее желтое кимоно было расписано зелеными и оранжевыми лилиями и сшито из шелка, нежного и тонкого, как паутина. Красно-коричневый пояс из ткани той же фактуры, но более массивный, украшали золотые нити. Чем дольше я смотрела на одежду Мамы, тем больше вопросов возникало у меня в голове: что происходит с моей сестрой? С моим отцом и матерью? Что будет со мной? Каждая деталь роскошного кимоно этой женщины отвлекала меня от происходящего. Но потом меня ожидало потрясение: над воротником элегантного кимоно возвышалось до такой степени не соответствующее ему лицо, как если бы я разглядывала тело кошки, а в конце неожиданно обнаружила у нее голову бульдога. Она выглядела просто ужасно, при этом была настолько моложе Анти, что я никак этого не ожидала. Мама оказалась младшей сестрой Анти, правда, они родились не в одной семье, как мы с Сацу, а просто Грэнни их обеих удочерила.