Ричард Бах - Иллюзии, или Приключения вынужденного Мессии Страница 8

В конечном итоге я сдался, положил ключ на чехол с инструментами и развел костер, чтобы испечь себе оладьи. Спешить было некуда. Если бы я захотел, я мог бы остаться здесь на целый день.

Оладьи с одной стороны уже поджарились, и их пора было переворачивать, когда я услышал в небе какой-то звук.

Этот звук никак не мог быть звуком самолета Шимоды, никто не смог бы отыскать меня на этом поле среди миллионов других полей Среднего Запада, но я знал, что это летит он. Я принялся насвистывать какой-то мотивчик, поглядывая то на оладьи, то на небо, и думая о том, чтобы такое поспокойнее ему сказать, когда он приземлится.

Это действительно был «Трэвел Эйр». Он пролетел низко над «Флитом», поднялся в пижонском развороте, скользнул вниз и приземлился на скорости шестьдесят миль в час, как и подобает добропорядочному «Трэвел Эйру». Он подрулил и выключил мотор. Я помахал ему рукой, но не сказал ни слова, продолжая насвистывать.

Он вылез из кабины и подошел к костру.

— Привет, Ричард.

— Ты опоздал, — сказал я, — мои оладьи почти сгорели.

— Извини.

Я протянул ему чашку воды из ручья, жестяную миску с половиной оладий и немного маргарина.

— Чем кончилось дело? — спросил я.

— Все о'кей, — ответил он с мгновенной полуулыбкой. — Я таки спас свою жизнь.

— Я сомневался, что у тебя это получится.

Некоторое время он молча ел.

— Ты знаешь, — наконец сказал он, глядя в свою тарелку, — все-таки это порядочная гадость.

— А тебя никто не заставляет есть мои оладьи, — рассердился я. — Почему все их ненавидят? ПОЧЕМУ НИКТО НЕ ЛЮБИТ МОИ ОЛАДЬИ? Почему, о мой просвещенный учитель?

— Что ж, — улыбнулся он, — я скажу тебе то, что мог бы тебе сказать сейчас сам Господь Бог. Ты веришь в то, что они вкусные, и поэтому они тебе нравятся. Попробуй съесть их, отбросив свою глубокую веру в их прекрасные вкусовые качества, и они покажутся тебе чем-то вроде…пожара на мельнице после наводнения. Тебе так не кажется? А траву в них, я полагаю, ты положил специально.

— Прошу прощения, она попала туда случайно. Но разве оладьи сами по себе, не трава и не подгоревшие места, сами оладьи, разве они…

— Ужасные, — сказал он, возвращая их мне нетронутыми, кроме самой первой. — Уж лучше я останусь голодным. А персиков у тебя не осталось?

— Остались, там, в коробке.

Как он отыскал меня на этом поле? Самолет длиной двадцать восемь футов на десять тысяч миль прерий — это не такая уж простая мишень, особенно если лететь против солнца. Но я дал себе зарок не спрашивать его об этом. Если ему захочется, он скажет сам.

— Как ты меня отыскал? — спросил я его. — Ведь я мог приземлиться где угодно.

Он открыл банку и ел персики прямо с ножа. Непростой трюк.

— Одинаковых людей всегда тянет друг к другу, — пробормотал он, уронив ломтик персика.

— О?

— Космический закон.

— О.

Я доел оладьи и выскоблил сковородку песком из ручья. Все-таки это были вкусные оладьи!

— Может быть, ты, все-таки, объяснишь, как ты меня вычислил? Ты имел в виду, что наши самолеты похожи?

— Мы, чудотворцы, должны держаться вместе, — сказал он. Эта фраза, и то, как он ее произнес, была одновременно доброй и пугающей.

— А-а…Дон…Что касается твоего последнего замечания, может быть, ты пояснишь, что значит «мы, чудотворцы»?

— Судя по ключу, лежащему на чехле, я могу предположить, что сегодня утром ты практиковался в левитации. Разве я не прав?

— Ничем я не занимался! Я проснулся… Эта штука сама меня разбудила!

— О, сама по себе, — он смеялся надо мной.

— Да. САМА ПО СЕБЕ.

— Ричард, в чудесах ты разбираешься не более чем в приготовлении оладий.

В ответ на это я промолчал, просто поудобнее растянулся на своем одеяле. Если он хотел сказать что-нибудь еще, он мог сделать это, когда ему заблагорассудится.

— Некоторые из нас начинают постигать это подсознательно. Наш просыпающийся разум отказывается принимать это, поэтому мы творим чудеса во сне, — он посмотрел на небо, на первые появившиеся облака.

— Не будь нетерпелив, Ричард. Все мы находимся на пути к знаниям. Теперь они придут к тебе немного быстрее, и ты станешь старым и мудрым духовным маэстро раньше, чем сам об этом догадаешься.

— Что значит, раньше, чем я об этом догадаюсь? Я вообще ничего не хочу об этом знать.

— Ты ничего не хочешь знать?

— Нет, я хочу знать, почему существует мир, как он устроен, почему я в нем живу, и где я буду жить потом… Это я хочу знать. Ну, скажем, как летать без помощи самолета, если мне это понадобится…

— Прошу прощения.

— За что?

— Так дело не пойдет. Если ты узнаешь, как устроен мир и как он существует, ты автоматически начнешь творить чудеса, вернее, то, что другие будут называть чудесами. Но на самом-то деле в них нет ничего чудесного. Научись тому, что умеет делать фокусник, и все волшебство пропадет, — он опустил глаза. — Ты такой же, как все. Ты уже все знаешь, просто ты это еще не осознаешь.

— Я что-то не припомню, — сказал я, — чтобы ты спрашивал у меня, хочу ли я всему этому научиться. Тому, что собирает вокруг тебя толпу, тому, что сделало всю твою жизнь несчастной. Что-то я об этом запамятовал.

Как только я произнес эти слова, я подумал, что он скажет, что я вспомню об этом позже, и что в этом он будет прав.

Он лег на траву.

— Послушай, не нужно беспокоиться о толпах. Они тебя и пальцем не тронут, пока ты сам этого не захочешь. Запомни, ты — волшебник. Бах! — и ты невидим и проходишь сквозь запертые двери.

— Но толпа в Трое тебя, все-таки, достала.

— А разве я говорил, что мне этого не хотелось? Я позволил им это сделать. Мне это понравилось. Во всех нас есть немного честолюбия, иначе мы не становились бы Учителями.

— Но разве ты все это не бросил? Я же читал…

— Судя по тому, как все это происходило, я начал превращаться в Одного-И-Единственного-Мессию-На-Полном-Рабочем-Дне, а эта работа не по мне. Но, видишь ли, я не могу разучиться тому, что узнал во всех своих предыдущих жизнях.

Я сорвал травинку и закрыл глаза.

— Послушай, Дональд, что ты пытаешься мне объяснить? Почему бы тебе прямо не сказать мне, что происходит?

После долгого молчания он сказал:

— А может быть, ты мне это скажешь? Ты будешь рассказывать мне то, что я пытаюсь тебе объяснить, а если ты ошибешься, я тебя поправлю.

С минуту я размышлял, а затем решил его удивить.

— О'кей, я тебе скажу.

Я помолчал некоторое время, чтобы посмотреть, как он будет реагировать, если мой ответ заставит себя ждать. Солнце взошло уже достаточно высоко, потеплело. Где-то на невидимом отсюда поле какой-то фермер, ранняя пташка, начал обрабатывать свое кукурузное поле трактором.

— О'кей, я тебе скажу. Во-первых, то, что я увидел тебя на поле в Феррисе, не было простым совпадением, верно?

Он лежал тихо, не говоря ни слова.

— Во-вторых, мы с тобой когда-то заключили мистический договор, о котором я забыл, а ты нет.

В мягком шелесте ветра было слышно лишь тарахтение трактора.

Что-то внутри подсказывало мне, что мои слова — не вымысел. Я говорил правду.

— Я бы сказал, что мы уже встречались три или четыре тысячи лет тому назад, может быть чуть раньше или чуть позже. Нам с тобой нравятся одни и те же приключения. Возможно, мы ненавидим одних и тех же разрушителей, учимся с одинаковой скоростью и одинаково быстро. Но у тебя память лучше. Когда ты сказал: «Одинаковых людей всегда тянет друг к другу», — ты подразумевал под этим нашу встречу.

Я сорвал еще одну травинку.

— Ну, как у меня выходит?

— Я думал, что твоя речь затянется надолго, — сказал он. — Пожалуй, она и затянется, но, я думаю, что ты доберешься до истины. Продолжай.

— Дальше я мог бы не продолжать, потому что ты знаешь все, что знают другие. Но если бы я этого не сказал, ты бы не знал, что я, как мне кажется, знаю, а без этого я не смогу научиться тому, чему хочу, — я выбросил травинку. — Что тебе до всего этого, Дон? Почему ты так хлопочешь обо мне? Если человек так просвещен, как ты, то все эти чудеса должны для него быть не больше, чем побочным продуктом. Я тебе не нужен. В этом мире тебе вообще ничего не нужно.

Я повернулся и посмотрел на него. Он лежал с закрытыми глазами.

— Как бензин для «Трэвел Эйр»? — спросил он.

— Вот именно, — ответил я. — И поэтому в этом мире тебе все наскучило… Для тебя не существует приключений, потому что ничто на свете не может причинить тебе вреда. Единственная твоя проблема заключается в том, что у тебя нет проблем.

Я подумал о том, что у нас получается жуткий разговорчик.

— Здесь ты ошибаешься, — отозвался он. — А теперь скажи, почему я бросил работу… Ты знаешь, почему я перестал быть мессией.

— Ты говорил, что из-за толпы. Из-за того, что они ждали от тебя только чудес.

— Да, но это не главное. Толпофобия это твоя проблема, а не моя. Меня утомили не толпы сами по себе, а то, что им было наплевать на все, что я им говорил. Я мог бы пешком перейти океан из Нью-Йорка в Лондон, я мог бы делать из воздуха золотые монеты, а им все равно было бы наплевать на мои слова.