Ласло Немет - Избранное Страница 8

Ну и ей, матери, тоже обидно, что сынок ее на вдове женится: одна бабенка на обоих ее сыновей!.. Старуха уже несколько раз собиралась разбудить мужа — да только какой от него прок: он давным-давно отвык, чтобы с ним советовались, так и жил при ней, будто батрак. Старуха крепко саданула его в бок и бухнулась в подушки.

— Что, что такое? — подскочил спросонку Ковач.

— Храпишь ты, — огрызнулась жена и вдруг почувствовала себя страшно одинокой, предоставленной миром самой себе, словно какая-нибудь владетельная особа, на свой страх и риск сражающаяся с государственными заботами.

Она стала присматриваться к сыну и невестке. С Йожи дело как будто шло на лад. Когда Жофи, жаря блинчики, орудовала над плитой с разгоревшимся лицом и красиво очерченной под лифом грудью, Йожи то и дело отрывал взгляд от тарелки и так рабски-покорно посматривал на невестку, что старая Ковач не знала, куда деться от злости. Такой же вахлак, как его отец! Рядом с женщиной вроде ее самой или Жофи ему и рта не раскрыть… Однако ж как обстоит дело с Жофи, старуха понять не могла. Деверя своего Жофи не дичилась, наоборот, охотно над ним подтрунивала, величала его «сударь-дяденька», да оно и не удивительно: Йожи был такой неряха, такой нескладный, что даже воскресный костюм сидел на нем будто с чужого плеча. «А ну-ка выпрямься, сударь-дяденька!», «Да не напяливай ты так по-стариковски шляпу, сударь-дяденька!» Соберется он под вечер выйти из дому, а она ему вслед: «Гляди ж, чтоб не побили на окраине, как в прошлый раз!», «Ох», «И смотри, в простыне не приволоки чего оттуда ненароком!» Йожи не обижался на эти шутки; только исподтишка посмеивался стыдливо да встряхивался, будто пес, которого потрепали по шее. А мать все прикидывала, что может получиться из заигрываний сына и невестки. Правда, с той поры, как начала она подумывать об этой женитьбе, Жофи стала ей неприятна; старухе заранее больно было думать об унижении Йожи, и она сама не знала, на кого ей больше сердиться — на сына ли за то, что губошлеп, или на невестку, что так свысока подшучивает над ним; впрочем, разгорающаяся ненависть не мешала ей приглядываться, нащупывать. Жофи все чаще оказывалась с деверем наедине. «Сходи, дочка, в амбар, принеси зерна немного на крупорушку, а то цыплятам задать нечего… ключа не нужно, там сейчас Йожи зерно лопатит». В другой раз, когда Йожи ушел опрыскивать виноград, служанке вдруг велено было скоблить полы, и обед для Йожи пришлось нести невестке. Первое время Жофи ни о чем не догадывалась, но потом сообразила, почему всякий раз, когда Йожи неожиданно входит в комнату, у старухи оказывается неотложное дело на дворе. Она внимательнее прислушалась к речам свекрови и обнаружила, что у Йожи вдруг оказался необыкновенно хороший характер. Если раньше старуха так шпыняла младшего сына, что впору было подумать, будто не она его и выносила, настолько он ни в какое сравнение не шел с драгоценным ее Шандором, то теперь именно Йожи оказался и добрым, и мягким, как воск, миролюбивым — совсем не таким самодуром, как Шандор. Сперва Жофи только посмеивалась над ухищрениями свекрови. Конечно, Йожи неплохой парень, но после Шандора! Ее муж, непременный распорядитель на сельских балах, арендатор охотничьих угодий, гордо разгуливавший в мягких сапогах с тросточкой за голенищем, — и Йожи! Да он лет через десять станет таким же тупым молчуном, как его отец… И что с того, если она иной раз сама охотно шутила с парнем: да, ей лестны были его взгляды исподтишка, когда она подавала на стол или шла через двор. Где бы она ни была, что бы ни делала, ее повсюду подстерегали эти покорные и восхищенные глаза. Но стать его женой? Старуха спятила. Ведь Йожи был нуль, тот нуль, от которого для Жофи начинался отсчет достоинств ее мужа. И чтобы она пошла в жены к этому нулю?!

Но поскольку старуха не оставляла свою затею, в Жофи взыграла гордость. Сначала она изливала злость только на Йожи. Ее шпильки стали много острее. «Да, этому костюму тоже не думалось не гадалось такого хозяина заполучить!» — бросила она, когда Йожи первый раз надел синий костюм, доставшийся ему после брата. Если на кухне было натоптано — это Йожи нанес грязи своими сапожищами. Если Йожи начинал рассказывать что-нибудь про войну, она обрывала его презрительно: «Ты-то что смыслишь в этом! Только и умел табачным настоем травиться, чтобы освободили тебя».

Свекровь выжидала: как-то все обернется — да и не умела она отступать, затеяв что-либо. А потом, кто знает, может, молодайка старается самолюбие пробудить в Йожи! И старуха подговаривала сына даже среди недели менять рубашку. Сама же пичкала Жофи рассказами про окрестных девушек — как та или эта совсем голову потеряла из-за Йожи. «Да ей бы уж сразу и посвататься, — смеялась Жофи, — ведь если невеста сама ему не навяжется, он и не женится никогда!» Старуха проглотила это; выдержка часто ее выручала, а сейчас ей только и оставалось — либо выжить невестку из дому, либо сломить ее. Жофи, однако, плохо отблагодарила старуху за ее долготерпение: к Йожи она была беспощадна. Бедный парень не знал уж, что и делать. Мать никак не оставляла его в покое, а Жофи била наотмашь; он уже огрызаться стал, как собака: перед молоденькой невесткой, правда, лишь с ворчанием отводил глаза, но матери показывал зубы и, когда она послала его как-то в сад, чтоб помог поливать невестке, заорал надрывно: «Вот сами за ней и идите! Пусть дьявол ей помогает!» Жофи в свою очередь, когда свекровь попросила ее в воскресенье пришить пуговицу к рубахе Йожки — самой-то, мол, еще очки надобно сыскать, — только плечами передернула: «Сами пришивайте, а я к его рубахе и пальцем не притронусь!»

Ото дня ко дню отношения между ними портились. Пока в старухе жила надежда, она заставляла себя запастить терпением, и это делало жизнь сносной. Но когда и она признала, что смягчить Жофи не удается, дом превратился в поле брани. Впрочем, по разговорам их, будь они записаны на граммофонную пластинку, никто не угадал бы, почему эти люди смотрят друг на друга зверем. Между тем они способны были ненавидеть даже молча, ничем не выдавая своих чувств и намерений. Йожи никому уже не глядел в глаза, все только глухо ворчал, рывками вытаскивал ведро из колодца, остервенело колотил скотину и, если мог, норовил сбежать со двора. Жофи ходила по дому прямая как палка, вся в черном, молча делала свое дело, наряжала и купала сына да перебирала, перекладывала в мужнем ящике никому уже не нужные патронташ, военный билет, маленький серебряный крест и охотничье удостоверение. Озлобленность свекрови была заметна меньше, хотя именно ей нанесли самое жгучее оскорбление и именно она упорнее всех готовилась отплатить за него. Но старуха умела, как никто, припрятывать злость за невинными сентенциями. Она была дворянского роду и от матери своей унаследовала те барские замашки, которые старая Куратор, у нее за спиной, не могла ей простить. Эти отвлеченные сентенции Ковач были как поднятая для благословения рука, которая вдруг с силой бьет ничего не подозревающую жертву. Если Шаника опрокидывал поилку для уток и Жофи под горячую руку шлепала его, свекровь тотчас отмечала: «Верно, верно, с детьми ох какое терпение нужно, я-то на своих руку не подымала, а все ж оба в люди вышли». — «Знаю, маменька, руку вы не подымали, вы им ножницы швыряли вслед», — подкусывала Жофи, которой муж доверил страшное воспоминание детства. В другой раз старуха заговорила ни с того ни с сего о несчастном случае с сыном — и вдруг: «Да, деточка, и тебе бы сейчас иначе жилось, кабы умела ты мужа при себе удержать. По тому, часто ли муж из дому норовит улизнуть, сразу видно, какая у него жена». — «Милого батюшку, мужа вашего, и впрямь нетрудно было дома держать, — парировала Жофи, — а вот Шандор и до меня еще сбегал от вас к садовнику в подручные». Когда-то это позорище действительно обрушилось на дом Ковачей, Шандора пришлось возвращать чуть не силой, и попрек Жофи не слишком укреплял дружественные чувства обеих женщин.

Обе понимали, что о перемирии не может быть речи, и каждая втайне готовила свои козыри. Как раз в это время жена механика Лака стала сватать Ковачам невесту; правда, отец невесты был всего лишь ремесленник, каретных дел мастер, зато ее тетка по матери содержала в Пеште закусочную, и девочка окончила три класса в столичной средней школе. Одевалась она по-городскому, и поговаривали, что отец собирается купить дочке пианино. Старая Ковач видела ее однажды у Лаков. Девушка держалась скромницей, такую приручить будет нетрудно; беседу она вела совсем как барышня, но сваха уверяла, что невеста и к хозяйству приучена. Прежде старая Ковач и слушать не стала бы о дочке ремесленника, однако сейчас это сватовство пришлось ей очень кстати: ведь не вдова какая-нибудь, а «настоящая барышня»! Она настояла, чтоб Йожи наведался к ним, а жена каретника стала теперь брать молоко у Ковачей, и после дойки обе женщины подолгу беседовали в воротах.