Виктория Токарева - Рассказы и повести (сборник) Страница 8

— Зачем он звонил?

— Он просил передать, что придет к вам ночевать.

— А ты что сказал?

— Я сказал: у вас гости.

— А он?

— А он сказал: ничего, пожалуйста.

Гости были не только воспитанные и талантливые. Гости были чуткие. Они не могли развлекаться, если ближнему грозила опасность.

Все сели вокруг стола и сосредоточились.

— Скажите, к вам родственники приехали, — предложил Джинджи и подвинул свой локоть поближе к Люсиному.

— Я говорить не буду, — отказался Юра и посмотрел на локоть Джинджи. — Я не умею врать.

— А я, значит, умею, — обиделась Люся. — Когда надо врать или одалживать деньги, когда надо унижаться, ты посылаешь меня.

— Пусть переночует, — выручил Костя, — не надо будет врать. И что такое одна ночь в сравнении с вечностью?

— Если он переночует одну ночь, — объяснил Юра, — он поселится здесь навсегда и завтра приведет своего приятеля.

Услышав, что ее ждет, Люся часто задышала, и брови у нее стали красные.

— А вы скажите, знакомые из Ленинграда приехали, — посоветовала Эльга.

— Я уже предлагал, не подходит, — напомнил Джинджи. — Его нельзя пускать.

— Не пускайте, — у Эльги было развито логическое мышление. — Заприте дверь, будто вас нет дома. Он позвонит-позвонит и уйдет.

В дверь позвонили. Все переглянулись. Юра быстро выключил свет.

— А почему он пришел к вам ночевать? — шепотом удивился Костя. — Это кто, родственник ваш?

— Ее друг, — Юра кивнул на жену. — Большой приятель.

— К нашему берегу вечно приплывет не дерьмо, так палка, — подытожила Эльга, имея в виду не столько Люсю, сколько себя.

Женька тем временем положил палец на кнопку, полагая, что хозяева не слышат.

Все имеет свой конец, даже жизнь. Женька тоже в конце концов снял палец с кнопки, и тогда стало тихо.

— Ушел… — тихо предположил Юра, подошел на цыпочках к двери и заглянул в замочную скважину.

Женька сидел на ступеньках возле лифта и ждал. Он все понимал буквально: раз хозяева не отпирают, значит, их нет дома. А раз их нет — они вернутся. Женька ждал, подперев лицо руками, и выражение у него было изумленно-печальное и какое-то отрешенное. А рядом на ступеньках стояла коробка с тортом, перевязанная бумажной веревочкой.

Юра вернулся в комнату.

— Сидит, — сообщил он.

— Вот это дает! — восхищенно сказал Джинджи.

— А долго он будет сидеть? — забеспокоилась Эльга.

— Всю жизнь, — убежденно сказала Люся.

— А как же нам теперь выйти? — удивился Костя.

— Никак, — сказала Люся. — Попались!

Прошло четыре часа.

В комнате было темно и тихо, слышно было, как урчал на кухне холодильник, тикали снятые с руки часы.

Юра спал на тахте. Он, как космонавт, умел засыпать в любой обстановке и спал обычно крепко, без снов.

Возле него валетом лежал Костя, осмысливал жизнь, при этом старался отодвинуть Юрины ноги подальше от лица.

Эльга сидела в кресле и думала о том, что прошлая любовь кончилась не по ее инициативе, а новая еще не началась, и неизвестно, что приплывет к ее берегу в очередной раз.

Люся смотрела в окно, понимала, что не выспится и завтра снова не сможет работать, не сумеет сохранить себя для первой фразы.

— Джинджи, — с надеждой попросила она, — давай я скажу тебе первую фразу…

Джинджи ходил из угла в угол: страстно хотел домой. Он забыл о том, что Эльга хороший человек и Люся, по некоторым приметам, тоже хороший человек. Сейчас, когда нельзя было выйти, он больше всего на свете хотел в свои собственные стены к своей собственной жене.

— Какую первую фразу? — не понял он. — К чему?

— Ни к чему, просто первую фразу — и все.

Джинджи остановился.

— Зажмурьтесь, и закройте глаза, и представьте себе… — начала Люся.

— Ну?

— Все. Только первая фраза.

— Зажмурьтесь и закройте глаза — одно и то же. Надо что-нибудь одно.

— А что лучше?

— Не знаю, — мрачно сказал Джинджи.

— Брось, — лениво предложила Эльга. — Кому все это надо?

— Если так рассуждать — ничего никому не надо.

И никто никому. Кому ты нужна?

— И я никому не нужна, — спокойно сказала Эльга.

Люся отвернулась, стала глядеть на редкие огни в домах. Ей вдруг больше всего на свете захотелось, чтобы кто-нибудь спросил у нее: как дела? А она бы долго и подробно стала рассказывать про свои дела: про то, что гости ходят не к ним, а в их дом, потому что по вечерам им некуда деться. Про то, что начальник теряет ее работы, засовывает куда-то в бумаги, а потом не может найти. Про свою любовь, которая кончилась, и теперь, когда она кончилась, кажется, что ее не было никогда.

Но гости были людьми воспитанными. Никто ни о чем не спрашивал. Все сидели вместе и врозь. Впереди была долгая ночь и нескорое утро.

А Женька тем временем спокойно спал, уложив щеку на ладонь, и с интересом смотрел свои сны… Может быть, ему снились поющие дети.

ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ

Первый раз Семечкин появился год назад в отделе кадров.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался он. — Моя фамилия Семечкин, зовут Георгий Николаевич. Вообще я русский, но долгое время жил в Грузии, как Маяковский.

Вот тут все написано.

Он протянул свою автобиографию, сел на стул и приготовился ждать.

Заведующая отделом кадров Елена Ивановна взяла автобиографию и начала читать.

— При чем здесь собака? — удивилась Елена Ивановна. — Это автобиография, документ, а не художественное произведение.

— Вы помните, как Маркс начал «Манифест»? «Призрак бродит по Европе…» А ведь «Манифест» — это тоже документ. — Семечкин поднял палец.

Елена Ивановна внимательно посмотрела на палец и сказала:

— Заполните анкету.

— Не надо, я сам составил.

Семечкин вытащил из кармана листок. Листок был вырван из школьной тетради в косую линейку и заполнен с одной только стороны.

— И все? — удивилась Елена Ивановна.

— Конечно, — удивился Семечкин, — здесь все написано.

— Надо указать, имеете ли вы правительственные награды, есть ли у вас родственники за границей.

— А какое это имеет значение для той работы, которую я буду выполнять? Я написал только то, что важно: сколько мне лет — возраст определяет; какое у меня образование — это тоже иногда имеет значение…

— Знаете что, не заводите своих порядков. Заполните анкету и напишите заявление.

— А о чем заявление?

— О том, что просите принять вас на работу.

— Странно, зачем столько бумаг? Раз я поступаю на работу, то, естественно, меня не приволокли — я сам пришел.

— Вот вам бумага, сядьте и напишите. Без заявления нельзя.

Семечкин вздохнул и нарисовал на листке стол, а за столом круглоголового человечка. Вокруг головы человечка он начертал нимб, а вокруг нимба сияние.

— А как писать?

— На имя Вахлакова.

«На имя Вахлакова», — написал Семечкин.

— Адрес укажите.

— Чей?

— Ваш.

— Зачем? Разве мне Вахлаков напишет письмо?

«Идиот», — подумала Елена Ивановна, а вслух спросила:

— Вы где раньше работали?

— В Госконцерте.

— А что вы там делали?

— Фокусы показывал. Это такая скука, я даже начал пить.

— Пишите заявление.

— Ага… — Семечкин погрыз ручку с другого конца и стал писать.

Он написал очень быстро, потом прочитал написанное и отдал Елене Ивановне.

— По-моему, хорошо, — с удовлетворением сказал он.

Елена Ивановна прочитала заявление сначала один раз, потом другой.

— Слушайте, — сказала она, — Семечкин!

— Можете звать меня по имени, мне это приятнее…

— Слушайте, Георгий Николаевич!

— Гия.

— …Ваша работа называется редактор-организатор, а не «золотая рыбка». Какая еще рыбка?

— Вахлаков пообещал мне свободную инициативу, — гордо сказал Гия. Хотите новое корыто, хотите новую избу, а хотите быть вольною царицей?

— Хочу мешок луковой шелухи, — сказала Елена Ивановна, подумав.

— Зачем?

— Яблони на даче опрыскивать.

— Зайдите ко мне через неделю во вторник. Пятый этаж, комната 88, будет вам мешок луковой шелухи.

Журнал «Лампа» был сатирическим журналом, вскрывал недостатки — крупные и мелкие, общественные и индивидуальные.

Когда читатель брал в руки журнал и читал, например, как несправедливо мучают живую рыбу, обязательно возмущался вслух: «Какое безобразие! Это ж надо же, а?»

Далее читатель клал журнал на колени, задумывался над своей судьбой и находил в ней много общего с судьбой живой рыбы. Он снимал с гвоздя венгерский плащ на подстежке и бежал в журнал, а если это было в другом городе, то писал в редакцию письмо.

Людей и писем скопилось много. За каждым стояла целая человеческая жизнь, в которой надо было разобраться.