Мартин Эмис - Информация Страница 8

В небе висел полумесяц. Своим изогнутым серпом он напоминала куклу Панча.

Только где же твоя Джуди?

Перенеситесь на космолете своих рыданий на милю к востоку, к шпилям зданий на проспекте Холланд-парк-авеню, к антеннам, к дому под черепичной крышей с охранной сигнализацией, к окну на втором этаже, в котором отражаются густые тени замершего сада. Это окно хозяйской спальни, здесь спит хозяин дома. Я пока не собираюсь проникать туда — еще не время. Поэтому я не знаю, чем пахнет его постель и плачет ли он во сне.

Как Ричард.

Почему мужчины плачут? Потому что им приходится сражаться и совершать подвиги, участвовать в марафонских забегах по служебным лестницам, потому что им не хватает их матерей, потому что они, как слепые, блуждают во времени и им так трудно добиться эрекции. А еще из-за всего того, что они сделали. Оттого что они разучились быть просто счастливыми или несчастными — они могут быть только пьяными в стельку и чокнутыми. И еще оттого, что они не знают, как им жить, когда они проснутся.

Да, и еще есть информация, которая приходит по ночам.

~ ~ ~

На следующий день настал черед Ричарда: ему исполнилось сорок. Наверное, лучше сказать: он перевалил за сорокалетний рубеж, как пожелтевший лист вдруг отрывается от ветки и превращается в опавшую листву или как в какой-то момент молоко сворачивается — и получается простокваша. Но для Ричарда ничего не изменилось. Он по-прежнему оставался развалиной.

Да, он носил яркие бабочки и диковинные жилеты, но это вовсе не значило, что он не развалина. Он спал в пестрых пижамах, но это еще не значило, что с нервами у него все в порядке. Эти его бабочки и жилеты были в пятнах и дырах, прожженных пеплом. А все его пестрые пижамы насквозь промокли от пота.

Кто есть кто?

Когда Ричарду было двадцать восемь лет и он жил за счет книжных обозрений и социальных пособий, бледный, тощий и интригующе распущенный, он по большей части появлялся на людях в белой рубашке без воротничка и джинсах, заправленных в разношенные коричневые сапоги. Он выглядел как вчерашний выпускник частной школы, который, должно быть, подорвал себе здоровье наркотиками и теперь перебивается, плотничая или подстригая газоны у сильных мира сего. Его политические воззрения были резкими, любовные приключения вызывали много шума, и он частенько разбивал девушкам сердца. Тогда-то Ричард Талл и опубликовал свой первый роман «Преднамеренность» в Англии и Америке. Если привести к общему знаменателю все рецензии на его роман (они до сих пор хранятся где-то в старом пожелтевшем конверте), не принимая во внимание разную степень снисходительности и ума рецензентов, то вердикт, вынесенный «Преднамеренности», был таков: книги никто не понял и даже не смог дочитать до конца, но вместе с тем никто не осмелился открыто назвать ее дерьмом. Ричард расцвел. Перестал получать пособие. Его фото появилось в литобозрении «Лучшие книги»: вот три критика завтракают в своем скромном уголке, а вот Ричард — за своим письменным столом с невидимо дымящейся сигаретой в подрагивающей руке, кажется, что от нервного возбуждения он едва способен усидеть на месте. Три года спустя, став редактором небольшого журнала, называвшегося «Маленький журнал» (с тех пор журнал стал еще меньше), Ричард издал свой второй роман «Мечты ничего не значат» — на сей раз только в Англии. Третий его роман не был опубликован. Четвертый тоже. Как, впрочем, и пятый. В этих трех коротких предложениях мы даем лишь беглый набросок целой Махабхараты его страданий и мук. На его шестой роман поступило много заявок, потому что к тому времени, после периода отчаянной идиотской дерготни, он стал откликаться на рекламные объявления, в которых без обиняков заявлялось: «МЫ ОПУБЛИКУЕМ ВАШУ КНИГУ» или «ЛОНДОНСКОМУ ИЗДАТЕЛЬСТВУ ТРЕБУЮТСЯ АВТОРЫ» (или там было «НУЖНЫ АВТОРЫ»?). Разумеется, эти издатели, жаждущие печатного слова, завывавшие о нем с тоской, словно собаки на луну, не были обычными издателями. Им, в частности, нужно было платить. Но, пожалуй, гораздо более важным обстоятельством было то, что эти книги никто никогда не читал. Ричард подумал и в конце концов отправился навестить мистера Коэна на Мэрилибоун-Хай-стрит. Оттуда он вышел, так и не пристроив романа, но получив новую работу, а именно место литературного редактора в издательстве «Танталус пресс». Он ходил в издательство в среднем раз в неделю, правя безграмотные романы, многопудовые автобиографии, в которых никогда ни с кем ничего не происходило, сборники примитивных виршей, длиннейшие горестные стенания об усопших родственниках (о сдохших щенках или засохших растениях), безумные научные трактаты. И все чаще, как ему казалось, поступали «взятые в натуральном виде» драматические монологи на тему маниакально-депрессивного психоза и шизофрении. «Преднамеренность» и «Мечты ничего не значат» все еще влачили свое существование на подоконниках курортных пансионатов, на полках больничных библиотек, на дне сундуков для разных ненужных вещей, а на провинциальных книжных ярмарках их распродавали вместе другими залежалыми книгами по десять пенсов за штуку… Как даме, которая по-прежнему в строю в своей профессорской шапочке и на протезах (а какую прочувствованную речь она произнесла на вручении премии), как смеющемуся атлету, который после несчастного случая на автостоянке вдруг занялся благотворительностью, так и Ричарду пришлось на своей шкуре проверить, как повлияет на его характер разочарование, смягчит оно его или ожесточит. Оно его ожесточило. Ричард искренне сожалел об этом, но ничего не мог с этим поделать. Он не мог с этим смириться. Он продолжал писать книжные обозрения. В этом он знал толк. Когда Ричард рецензировал ту или иную книгу, он делал это на совесть. Помимо этого, он был бывшим романистом (или даже не столько бывшим, сколько никому не нужным романистом-призраком), литературным редактором «Маленького журнала» и ответственным редактором издательства «Танталус пресс».

С ожесточенностью можно смириться. Только посмотрите, как мы все с ней прекрасно уживаемся. Но случилось кое-что похуже, и вот тогда-то и начались настоящие беды. Стояла вязкая, липкая осень, Ричард перестал встречаться с девушками (к тому времени он был уже женат). Джина была беременна, и она не просто ждала ребенка — она ждала двойню. На четвертый роман Ричарда «Невидимые черви» продолжали поступать отрицательные отзывы (заслуживает ли это мертворожденное дитя заглавной буквы и кавычек?). Мысль о том, что он превысил банковский кредит, буквально высверливала ему череп каждый раз, когда он собирался с духом об этом подумать. И теперь представьте, какое удовольствие испытал Ричард, когда его самый давний и самый глупый друг, Гвин Барри, объявил о том, что его первый роман, «Город вечного лета», принят одним из ведущих лондонских издательств. Ричард, в общем, понимал, что все самое плохое рано или поздно обязательно должно случиться, и потому был к этому готов — в общем, он, так или иначе, этого ждал. Ричарда уже давно забавляли исповеди Гвина о его литературных амбициях, и он, презрительно фыркая, пролистал «Город вечного лета» и пару его заброшенных предшественников — более ранних редакций. «Город вечного лета» — о чем это? В романе описывался Оксфорд, где двадцать лет назад повстречались два писателя. Сначала они жили вместе в мрачном Кебл-колледже, а потом вместе снимали квартиру на улице Вудсток-роуд. Прошло двадцать лет, подумал Ричард, и сегодня мне уже сорок. О, боже, куда они улетели? Первый роман Гвина был автобиографичен, как почти все первые романы. Ричард присутствовал на его страницах небрежно загримированный (неразборчивый в сексуальных связях коммунист, со своими стихами и «конским хвостом»), но при этом он был описан тепло и даже в романтическом свете. Сам Гвин представлен в качестве рассказчика — бледного и болезненного валлийца, и в соответствии с условностями жанра именно он за всем бесстрастно наблюдает — в то время как реальная жизнь обычно делает все, чтобы статист так и остался статистом, ничего не поведав миру. Тем не менее Ричард считал, что образ Гвина был единственной сильной стороной книги: стопроцентный придурок, сообщающий голые факты о мире придурков. Все остальное была чистой воды ахинея, невероятно скучная и невыразительная. Книга старалась быть «трогательной», но трогательным в «Городе вечного лета» было только одно — он искренне считал себя романом. После выхода в свет роман расходился слабо, сопровождаемый незаслуженно благосклонными рецензиями, принадлежавшими перу Ричарда. На следующий год маленькая книжечка в мягкой обложке еще кое-как продавалась месяц или два… Можно было бы сказать, что Ричард переживал свежий провал своего шестого романа (но вряд ли провал бывает свежим, от него всегда несет затхлостью, и он слабо шипит, как прокисший йогурт), когда Гвин прислал ему выправленную корректуру своего второго романа — «Амелиор». Читая «Город вечного лета», Ричард фыркал, ну, а читая «Амелиор», он хихикал, гоготал и издавал тирольские трели: его веселили авторские слащавость и вкрадчивость, манерные точки с запятой, полное отсутствие юмора и острых поворотов сюжета, заемные образы, умилительная простота композиции, игрушечная симметрия… Так о чем же он, собственно, — «Амелиор»? Эта книга не была автобиографической: в ней рассказывалось о группе молодых людей в какой-то неназванной стране, которые взялись организовать сельскую общину. И им это удалось. И на том книга заканчивалась. Этот роман, с точки зрения Ричарда, вообще не стоило писать, а в законченном виде он был просто обречен на провал. Ричард с нетерпением ожидал дня, когда книга увидит свет.