Владимир Кунин - Сволочи Страница 8

Немец показывает, под каким углом нужно сверлить шурф. Костя просверлил первым. Взмок от усталости, шапка в кармане, стаскивает с себя ветровку...

Немец ему что-то говорит, переводчик повторяет по-русски:

— Возьми другой коловорот и расширь отверстие.

— И так полезет, — отмахивается Костя и палкой начинает заталкивать в отверстие цилиндрическую толовую шашку.

Немец сердито отбрасывает Костю от шурфа. .

— Ах ты фашистяра сраная! Фриц недобитый!.. — огрызается Костя и замахивается палкой на немца.

Переводчик вырывает у него палку, орет:

— Заткни пасть, сукин сын! Хорошо, что это муляж, а не настоящая толовая шашка! Где бы ты был, художник гребаный?!

— Кот! Я и не думал, что ты такой тупарь!.. — удивляется Тяпа.

Костя понимает: не прав. С интересом спрашивает:

— А что, она может и без взрывателя ебнуть?

— А ты как думал?! Еще как еб... — Но тут переводчик спохватывается: — У тебя других слов, кроме матерных, нету?!

— Они все равно по-русски ни хера не тянут, — говорит Костя.

— А меня уже стесняться не надо?

— А чего мне тебя стесняться?

— Не тебя, а вас! — разозлился переводчик. — Я тебе кто — сват, брат?!

— А хрен тебя знает — кто ты... — отвечает ему Костя.

ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР В ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЕ

Темнота непроглядная...

Освещен только штабной домик. Да еще в одной палатке, в отделении, где живет воспитатель группы, теплится слабый свет от аккумулятора...

...В этой палатке, из своего воспитательского закутка, тренер Жора заглядывает в общее отделение, где в спальных мешках спят десять пацанов его группы.

Вглядывается, вслушивается, брезгливо сплевывает и начинает раздеваться, чтобы тоже улечься.

Но поднимается полог закутка, и появляется седая голова бронзово-загорелого кладовщика Павла Петровича.

— Жорка, — тихо говорит Павел Петрович. — Давай к полковнику.

— Что стряслось, дядя Паша?

— Маленькая летучка для дальнейших размышлений...

ШТАБНОЙ ДОМИК ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ

Небольшая комнатка забита усталым народом — тренерами, инструкторами, хозяйственниками...

Сам Вишневецкий сидит на собственной койке.

Над койкой довоенная фотография: он, жена и маленький мальчик стоят в теплой воде Черного моря и хохочут. Солнце, брызги, вдали белый теплоход...

— Все? — Вишневецкий посмотрел на старого кладовщика.

— Так точно.

Вишневецкий помолчал, посмотрел в изнуренные, усталые лица, простенько спросил:

— Ну как?

Все молча и тяжело вздохнули.

— А я и не обещал вам легкой жизни, — сказал Вишневецкий.

Тренер по рукопашному бою проворчал:

— Общую физическую укреплять им надо. Почти все — доходяги какие-то... За редким исключением.

— Так не из санаториев брали. С камерной баланды не нажируешь. Я вчера выбил особое разрешение Главка — нам утвердили усиленную пятую летную норму, как истребителям! Отожрутся, — сказал Вишневецкий.

— Если успеют, — заметил кто-то.

— Доктор! Жидкость против «формы двадцать» получили?

— Как у нас все любят засекречивать! — всплеснул руками доктор. — Как вшивость, так сразу же «форма двадцать»! Интересно, под каким номером, к примеру, триппер зашифровать?.. Получили мы эту дрянь, Антон Вячеславович, получили. Мажем. И утром мажем, и вечером. Хотя, по мне — остричь бы всех наголо, и все!

— Они должны выглядеть как обычные мальчишки, а не как солдаты первого года службы, доктор! Так что извольте их мазать, а через неделю доложите, что ни вшей, ни гнид у них нету. Ясно?

— Так точно, Антон Вячеславович! — Доктор явно сник.

— Что еще? Есть какие-нибудь особые наблюдения?

Поднялся воспитатель и тренер Жора. Георгий Николаевич.

— Разрешите, Андрей Вячеславович?

— Что у вас?

Жора стыдливо помялся, с трудом выговорил:

— Дрочут, Андрей Вячеславович!.. Виноват. В смысле — онанизьм чуть ли не поголовный...

— И мои тоже! — подхватил второй воспитатель.

— Точно! — подтвердил воспитатель третьей группы. — Ночью, не поверите, палатка так ходуном и ходит!

Все рассмеялись. Кроме полковника Вишневецкого и двух немцев. Переводчик тихо переводил им, а немцы серьезно качали головами.

— Фактов мужеложества не наблюдали? — спросил Вишневецкий.

— Никак нет, — ответили воспитатели.

— Тогда ничего страшного, — сказал Вишневецкий. — Подрочут и перестанут. Тренерско-преподавательский состав! Максимально загрузить их общефизической и специальной подготовкой. Ни секунды свободной! А когда начнем с ними горнолыжную, скалолазанье, восхождение с полной выкладкой, взрывные работы, парашютные — дневные, ночные — они так будут умудохиваться, что сами перестанут свои пиписьки лапать! Хорошо еще, если сил хватит вытащить их из штанов, когда отлить захочется... А то, что пока они дрочат, повторяю, ничего страшного. Когда же еще дрочить, если не в четырнадцать или пятнадцать лет? Не в старости же!..

— Ну, до старости они вряд ли догребут... — усомнился кто-то.

НОЧЬ НА ВЫСОКОГОРНОМ ПЛАТО ШКОЛЫ ДИВЕРСАНТОВ

У штабного домика стоят Вишневецкий и седой кладовщик... Смотрят в спины расходящимся в темноту сотрудникам.

— Ключи от «виллиса» у тебя, Паша?

Павел Петрович порылся в карманах, вытащил ключи:

— Держи.

— На кой черт нужно было американцев улучшать? Так было удобно — нажал на тумблер, и все!.. — сердито сказал Вишневецкий.

— Я специально поставил туда замок зажигания от нашего ГАЗона, чтобы твой «виллис» никто не реквизировал.

— Ладно. Я скоро вернусь.

— Погоди, Антон... Поговори со мной. А то мне не с кем и словом перекинуться...

— Не прибедняйся, Паша. Мне уже стукнули, что ты тут двух пацанов прикармливаешь.

— Интересно, кто же у нас такой «крот»?

— Каждый третий, — усмехнулся Вишневецкий. — А что за пацаны?

— Занятные парнишки. Кот и Тяпа.

— Очень занятные! Один — вор-рецидивист, второй — малолетний убийца!.. — покачал головой Вишневецкий.

— Все мы убийцы, Антон, — тихо сказал кладовщик Паша.

— Тоже верно.

— Кстати, одного из них, маленького, Валентином зовут. Как Валюшку нашего... звали. То есть — вашего...

— Нашего, нашего, — грустно поправил его Вишневецкий. — Ты и свадьбу нам на Тянь-Шане когда-то устраивал, и на Памир в экспедицию в тридцать седьмом увез от греха подальше... И с Валюшкой нянькался не меньше нашего...

— Ага! Давай считаться — кто кому больше должен...

— Ладно. Иди спать. Я скоро вернусь.

— Успеешь. Постой тут, — приказал Павел Петрович. И исчез в темноте. Слышно было только, как отпирал двери склада, потом запирал. Вышел из темноты со «шмайсером».

— Держи... Береженого Бог бережет.

— Как говорила моя польская бабушка — «щаженего пан Буг щеже». Спасибо, Паша. — Вишневецкий закинул на плечо автомат.

— А вот это Машеньке передай. — И Павел Петрович вытащил из кармана консервную банку. — Пусть чайку попьет. Хорошая сгущенка — лендлизовская.

— Паша!.. Ну она же в батальоне на полном довольствии...

— В этом говняном батальоне, который нас стережет, такой сгущенки отродясь не видели!..

НОЧЬ НА УЗКОЙ ГОРНОЙ ДОРОГЕ

Осторожно ползет «виллис» Вишневецкого. На фарах — «бленды» с узкими щелочками для света.

Неожиданно дорогу перекрывает тяжелый железный шлагбаум. «Виллис» останавливается. Из темноты голос:

— Документы.

Вишневецкий достает удостоверение из кармана штормовки.

Вспыхивает сильный ручной фонарь с одной стороны, и сразу же — второй фонарь с другой стороны машины.

Один фонарь обшаривает лучом кузовок «виллиса», другой упирается в удостоверение, затем в лицо Вишневецкого.

Чья-то рука возвращает ему документ. Голос говорит:

— Проезжайте, товарищ полковник.

Шлагбаум поднимается, «виллис» трогается с места...

...Второй шлагбаум в ночи этой дороги:

— Документы!

И снова — один фонарь, другой...

— Здравия желаю, товарищ полковник! Проезжайте...

И шлагбаум поднимается...

САНЧАСТЬ ОТДЕЛЬНОГО БАТАЛЬОНА ОХРАНЫ ВНУТРЕННИХ ВОЙСК

На белой стене фотография мальчика Вали Вишневецкого, скончавшегося всего полтора месяца тому назад от брюшного тифа...

Висит она, словно иконка, в изголовье постели, в которой лежит молодая красивая пьяненькая женщина — мать этого покойного мальчика, жена полковника Вишневецкого, капитан медслужбы Маша Вишневецкая, мастер спорта СССР по альпинизму.

Разбросана повсюду ее форма с узенькими белыми капитанскими погонами. На табуретке, рядом с ее постелью, — большой медицинский флакон с притертой пробкой и остатками спирта.

А еще на табуретке — огрызки хлеба, вскрытая консервная банка, графин с водой, два стакана, половинка большого яблока «аппорт»...