Ирина Волчок - Чужая невеста Страница 8

— На раз в маразм впадет, — мечтательно предположил Алексей.

— Да в маразм он еще в третьем классе средней школы впал, — отмахнулась тетка Надька. — Нынче что-то особое будет, попомни мои слова.

— А Ксюшка замуж за него собралась, — с неожиданной для себя бессильной яростью сказал Алексей. — Ну, куда ты-то смотрела?

— Ой, Лешик, поосторожней ты с Ксюшкой… — Тетя Надя вдруг посерьезнела и подняла на него тревожные глаза.

— Да ты что?! — рассердился Алексей. — Что ты обо мне такое думаешь, бессовестная ты тетка?

— Ничего я о тебе не думаю. Надо мне о тебе думать, как же… Я о тебе и так все знаю… — Тетя Надя потерла ладонями лицо и протяжно вздохнула. — О-ох-хо-хо… Дело не в тебе, Лешик. Все дело в Ксюшке. Знаешь что, пойдем-ка в сад, пока Ксюшка купается. Она в ванне всегда по часу сидит, успеем поговорить.

Глава 5

Вот, значит, как. Вот, значит, почему Ксюшка по ночам плачет. И ведь не понял ничего, дурак такой. Ну да, маленькая девчонка, здоровая, красивая, да еще и черт знает какие деньжищи при ней — что, мол, ей-то на жизнь обижаться? Во дурак-то. Один ты, козел, в жизни настрадался. Да что все твои неприятности по сравнению с бедой этой девочки?

Алексей закрыл глаза и сжал зубы, представив, как должна была испугаться Оксана прошлой ночью, когда он оказался рядом с ней в темноте, в саду, да еще за руки стал хватать… И как она окаменела, маленькая, когда в гамаке он обнял ее за плечи. Хорошо хоть хватило ума не лезть с нежностями, совсем все испортил бы…

— Щенки эти как поняли, что им с девкой не сладить, так бить ее принялись. Ногами. — Тетя Надя рассказывала тусклым голосом, не глядя на него, крепко сжимая на коленях сомкнутые в замок руки. — Два ребра сломали, ключицу, одну рану зашивать пришлось… От синяков вся черная была… Мне бабка ее все рассказала, когда прошлый раз приезжала. Если бы не отец — на всю жизнь, поди, искалечили бы ребенка. Или вовсе убили бы, сволочи пьяные… Отец как раз со смены шел, он у нее машинистом был. Прям через садик тот и шел, и услышал что-то, даже и не знал, что эти падлы его дочку пытают. Налетел на них, да обоих сразу и сшиб. Он сильный мужик был, молодой совсем, сорока еще не было. Ксюшка без памяти была, а тут очнулась и позвала: папа, мол, помоги подняться. Ну, он как ее узнал, так этих щенков задохлых сгреб, да лбами-то и стукнул. Кинул обоих через забор, а Ксюшку на руки — и домой, подъезд-то ихний — вот он, через двор перейти, метрах в двадцати всего. «Скорая» приехала — он сам о тех подонках вспомнил, показал, где их оставил. Один к тому времени очухался уже, смыться хотел, да с вывихнутой ногой не больно-то смоешься. «Скорая» уж сама милицию вызвала, те — протокол писать, то, се… Все как положено. Ксюшку — в больницу сразу, мать с отцом, конечно, с ней, отец вообще двое суток от нее ни на шаг не отходил, выгнать его из палаты пытались, так он — ни в какую. Хоть, говорит, стреляй, не уйду. Я, говорит, нянечкой здесь буду работать бесплатно, пока дочка не поправится. И ведь работал: мыл, мел, судна таскал. Да… А на третий день за ним милиция пришла, прямо в больнице и арестовала. За бандитское нападение на тех сучков. Один из них, кто постарше, сыном какой-то шишки оказался. Его папаша вовсе отмазал — сотрясение мозга, мол, было, тяжелая травма, зона для здоровья очень вредная. Ну, не знаю, как там получилось. Второго, однако, посадили. Вроде ненадолго — ему восемнадцати тогда еще не было. А отец Ксюшкин в тюрьме умер, до суда еще. Она из больницы только вышла, а на следующий день им сказали, что он умер. Сердечная, мол, недостаточность, во как. И хоронили его в ее день рождения. Ей тогда как раз шестнадцать исполнилось.

Алексей сидел за вкопанным в землю столом, уткнувшись лбом в некрашеную шершавую столешницу, закрыв голову руками — как под бомбежкой. Тетя Надя долго молчала, вздыхала, покашливала, потом протянула руку и непривычно робко коснулась его головы:

— Ну, чего ты, а? Ладно уж, все прошло, зря я тебе, наверное…

Алексей поднял голову, минуту смотрел на нее невидящим взглядом, потом сказал спокойно и даже отрешенно как-то:

— Я их убью.

Тетя Надя положила свои теплые ладони на его каменно сжатые на столе кулаки и криво усмехнулась:

— Нет, Лешик. Опоздал. Этот-то, папин выродок, после того и года не прожил. Сам подох, да и подох-то как, тьфу, прости, господи… Собственной блевотиной по пьяни захлебнулся. А второго еще через год в зоне пришибли.

— Мало им, — все также спокойно сказал Алексей. — У падали еще родня осталась. Кто у этой… блевотины отец?

Тетя Надя встала, перегнулась через стол и сильно похлопала Алексея ладонями по щекам. Села, посмотрела в его возвращающиеся к жизни глаза и сухо сказала:

— Я тебе зачем все это говорила? Я тебе все это говорила, чтобы ты о Ксюшке думал. А ты о чем думаешь?

— Ксюшка… О, господи… — Алексей закрыл ладонями лицо и передернул плечами, как от озноба. — Как же она пережила все это?

— Да не пережила она еще, вот в чем беда, — с досадой сказала тетя Надя. — О чем я тебе и толкую. Тогда-то совсем плохо было, так плохо, что девку даже лечить хотели… Ну, у этих, у психических… Она в школу перестала ходить, на улицу совсем не выходила, да и дома ничего не делала — сидела просто так или лежала. Даже книжек не читала и телевизор не смотрела. Ну, дед с бабкой — отцовы, не материны — к себе ее забрали, в деревню, они где-то под Курском живут. Там она потихоньку оживела, может, к матери и вернулась бы потом, да мать через год опять замуж вышла. Ксюшка и не захотела возвращаться. Школу в деревне закончила. Бабка у нее в той школе раньше учительствовала, так договорилась, чтобы экзамены сразу, чтобы тот год, что Ксюшка пропустила, не пропал. Как это называется? Экстер… Ну, ты знаешь. Ей разрешили, она во всех классах отличницей была. А потом в Москву поехала и сразу на журналистику поступила. С тех пор все в Москве. Училась, работала. Не хочет она у своих стариков деньги брать, а с матерью они что-то не очень дружатся. Теперь она к матери не вернется, наверное. А работала, чтобы на дом деду с бабкой заработать, вот глупенькая… С работами тоже не все слава богу. В Маркушином банке — это у нее пятое место. На всех прежних, бывало, чуть только попривыкнет — какой-нибудь кобель непременно приматываться начнет. А она этого на нюх не переносит, знамо дело, в детстве уже напуганная. Поверишь, с ножом ходила! Вот ведь беда… У Марка в банке тоже один сучок полез, так она его стулом чуть не пришибла. Шуму было!.. Ксюшка опять уходить собралась, да Марк добился, чтоб того поганца уволили. Ксюшка и осталась. Маркуша — первый начальник, который к ней без рук… — Тетя Надя замолчала с открытым ртом, тараща глаза от внезапного озарения. — Слушай! А ведь и правда! Вот тебе и почему она замуж за него собралась… Она же, дуреха, решила, что раз этот манекен ее за коленки не хватает, значит — приличный человек. Да еще и заступился за нее, этого… стулом травмированного выгнал. Вот какое дело, я думаю. Она его не боится.

— Как же, не боится! — фыркнул Алексей. — Она вон только думала, что Марк на обед заявится, и то уже сама не своя. Как замороженная.

— Да нет, Лешик, тут дело другое. Вообще-то она всегда такая. Как замороженная. Сама своя она только со стариками своими да со мной вот еще. Да со зверьем всяким. А при чужих — как неживая. Как какой-нибудь компьютер ихний.

— А при Марке? — напряженно спросил Алексей.

— И того хуже… — Тетя Надя раздраженно передернула плечами. — При Марке она вообще как выключенный компьютер.

— А при мне? — Алексей сам удивился, услышав свой сдавленный голос.

Тетя Надя помолчала, пожевала губами, с непонятной печалью глядя на него, и нехотя ответила:

— Тебя Ксюшка за чужого не держит. Я даже удивляюсь… Я тебе про нее к чему рассказала-то? Ты, Лешик, хороший, я знаю. Ты нарочно никого не обидишь. Но ведь мужик — он и есть мужик. Мужик такого иногда наворочает! И не со зла, и не сглупа, а с того только, что мужик. Ты не сердись, Лешик, но я-то вижу, как…

— Эй, двоечники, прогульщики, сачки и халявщики! — донесся с веранды жизнерадостный Ксюшкин голос. — Всех уволю без права переписки! Бульон почти выкипел. Буксир стащил со стола колбасу, цыплята доедают печенье. Теть Надь! Я ванну сполоснула, вам погорячей наливать?

Тетя Надя смотрела через плечо Алексея, и лицо ее светлело, глаза улыбались, руки успокаивались. Алексей сидел ссутулившись, обхватив себя за плечи, и боялся оглянуться. Его заживо сжирало огромное, острое, непереносимое чувство вины. Ни разу в жизни он не испытывал ничего похожего.

— Не дрейфь, Лешик, — тихо буркнула тетя Надя, быстро глянув на него. Потом поднялась и пошла к веранде. — Ксюш! Теперь Леший в ванну полезет, он сильно грязный. А я потом, под душиком. Щас мы с тобой пока фрак ему придумаем…

Алексей стоял под холодным душем до тех пор, пока его коричневая кожа не приобрела фиолетовый оттенок. Мудрая тетка Надька, добрая тетка Надька — загнала его в ванную, чтобы не оставлять перед Ксюшкиным взглядом сразу. Ему нужно было время, чтобы хоть чуточку прийти в себя. И под ледяным душем он постепенно пришел в себя. Не считая того, что он уже никогда не будет собой прежним.