Алексей Слаповский - Качество жизни Страница 8

Красавица смотрела на меня и улыбалась. Мне захотелось, адаптированно выражаясь, заговорить с ней. Потому что, если объяснить полностью, чего мне хотелось, то это будет страницы на две. Со всяческими подробностями. (На самом деле мне этого не хотелось — ни заговорить, ни подробностей. Никогда ни с кем не заговаривал на улице, в метро, в магазине, в общественных, то есть, местах: не хватало здоровой наглости. Но именно поэтому и захотелось потому, что не хотелось, и потому, что раньше этого не делал.)

Пока я собирался, красавица вдруг сама сказала:

— Лучше бы мне дали!

— Да он пьяный! — объяснила ей подруга, которая сидела рядом и на которую я до этого не обращал внимания. Какие-то щеки.

— Ошибаетесь, я трезв. Просто люблю делать добро. Вам нужны деньги?

В вагоне, в нашем конце, совсем уже никого не было, и я говорил без стеснения. Красавица улыбалась. Что-то было в ней провинциальное.

— Всем нужны деньги, — сказала она.

— Позвоните, дам, — спокойно сказал я ей, протягивая визитку.

— Ага, знаем! — сказали щеки.

— Что вы знаете?

— Да всё, за что вы деньги даете!

— Я даю их просто так. Хобби такое. Увлечение.

А красавица, улыбаясь, читала визитку.

— Издательство… Книжки печатаете?

— Да.

— Про любовь или детективы?

— Про все.

— Это хорошо. Спасибо.

— Вот и славно. Там домашний есть, звоните лучше по нему, — сказал я, вставая: была моя станция.

0

Ну вот, а теперь история. Начало. Нулевая отметка, как говорят строители.

Я пришел к сыну Валере, сын Валера встретил меня приветливо, но не радостно, поглядывал на часы. Я обратил внимание на то, что в квартире необычайно чисто, убрано, все на своих местах. Впрочем, он всегда любил порядок и очень раздражался, если в его комнате случалось что-то переставить, передвинуть, переложить без его ведома. Мы с Ниной нарадоваться не могли на черту, столь необычную для мальчика, да еще современного: большинство наших знакомых сетовали на безалаберность и неопрятность своих детей. И оно понятно: мы-то в советское время росли, когда то малое, что с трудом добывалось, хотелось хранить и содержать в идеальном порядке, а для них все окружающее — данность, среда обитания, не стоящая лишнего внимания и заботы. И одевался Валера с малолетства очень аккуратно. И для учебников покупал специальные обложки, чтобы книги не трепались…

Я сам своей глупой шуткой о том, что Валера, возможно, приводит не девушек, накликал неожиданные мысли. Эта любовь к чистоте и порядку… Довольно мягкие, даже, можно сказать, изящные движения: Валера высокий, большой, красивый, но при этом умеет быть плавным и неспешным… И голос у него высоковат… Правда, этим высоким голосом он не раз покрикивал на нас с Ниной с жестами не плавными и не изящными, что не утешает… И пахнет от него чуть ли не духами — или просто такая пахучая туалетная вода? Мне даже показалось, что у него ресницы темней обычного, будто подведены, и губы ярче, будто подкрашены. Интересно, как Нина отнесется к тому, что мои дурацкие пророчества сбылись? А как я сам отнесусь?

— Что нового? — спросил я.

— Ты по делу? — ответил Валера вопросом на вопрос, не вменяя себе в необходимость быть вежливым.

— По делу.

— По какому? Ты извини, просто ко мне скоро придут.

— Дело важное: пообщаться. Кофе угостишь?

— Запросто. Но у меня десять минут, извини. Ты бы позвонил вообще-то.

— Я хотел с дороги, батарейка в телефоне села. Кого-то ждешь?

— Я только что сказал.

— Да, извини. Старость, память дырявая.

Валера торопливо готовил кофе. Но не растворимый все-таки, он презирает растворимый кофе и тех, кто его пьет. Следовательно, он не хочет презирать своего отца. Уже обнадеживает. А я все оглядывался исподтишка. Подглядывал. Уличал. Одет Валера просто: джинсы и футболка, но футболка очень уж обтягивающая, что пристало скорее девушке, чем юноше. Ногти матово поблескивают: не маникюр ли? На окне занавески появились нежного голубого оттенка. Черт побели, что же делать, если — оно самое? Как отнестись? Что сказать? [5]

Валера поставил передо мной чашку кофе, сахарницу, молоко — в молочнике, между прочим, а не просто в пакете, блюдце с нарезанным лимоном. Все, что могло понадобиться, чтобы не тратить время, если я чего-то захочу. Дескать, пей кофе, папа, быстро и проваливай.

Мой сын явно не хотел, чтобы я с кем-то встретился. И я понимал, что самое лучшее — сейчас же уйти. Но вечное родительское стремление знать тайны детей, знать о них как можно больше, ревнивое отношение к их отдельной, отделившейся жизни… То самое, из-за чего дети родителей часто и недолюбливают.

— Работы много? — спросил я, отпивая маленький глоток кофе и видя, как Валера внимательно наблюдает за этим процессом — оценивая, насколько затяну я кофепитие такими крошечными глотками.

— Хватает, — ответил он.

— А я тут приболел немного.

— Бывает, — сказал Валера. И не спросил, чем. Надеюсь, не потому, что совсем не беспокоился. Просто боялся: я начну подробно отвечать. — Слушай! сказал он, в очередной раз посмотрев на часы и просветлев от придумки. Слушай, а давай я к тебе завтра заеду! Поговорим нормально. Просто сейчас придут, я обещал, что буду свободен.

— И занимайся с гостями, — кивнул я покладисто. — А я тут посижу. Меня не затруднит.

— Меня затруднит, ё! — воскликнул Валера, тут же переходя на повышенный тон и фамильярность. Ему не привыкать. — Я тебя рад видеть, пап, но бывают же обстоятельства! Чего ты смотришь? Ты кофе хотел? Пей, пожалуйста!

— И уматывай?

— Не уматывай, но… Ты можешь в другой раз прийти? Или я заеду… Ты не обижайся, но…

В это время прозвенел звонок.

— С ним, как с человеком! — воскликнул раздосадованный Валера и пошел открывать.

Вот так, думал я. За человека меня уже не считают.

А сердце стучало быстро и нервно. Я ожидал услышать в прихожей мужской голос. Или юношеский. Или мальчишеский. Надо определиться, как себя вести.

Голос, кажется, мальчишеский. И, похоже, сердитый. А Валера шепотом оправдывается. Надо вытерпеть, остаться здесь.

Я не вытерпел и вышел в прихожую.

1

Я вышел в прихожую и увидел девушку, одетую, как в фильмах шестидесятых годов («Мужчина и женщина»): строгий костюм, туфли на каблуке не высоком и не низком — приличном и черные очки, глаз абсолютно не видно.

Мне сразу стало легче.

— Здравствуйте, — сказал я. — Что ж вы тут? Проходите, познакомимся. Я все-таки отец как никак.

— Слушай, отец как никак! — заорал на меня Валера с высоты своего роста (и я мимолетно подумал, насколько он еще не вырос: типичная подростковая раздражительность). — Ты кофе хотел, иди пей!

— Хамите, юноша, — спокойно ответил я ему.

— Да ладно тебе, — сказала девушка, которой стало неловко за Валеру. И протянула мне руку, улыбнувшись: — Ирина.

— Очень приятно. Александр. Александр Николаевич.

А теперь стилем какой-нибудь Вероники Темновой, потому что обычными словами это описывать труднее:

«Улыбка показалась ему знакомой, он вглядывался в ее лицо, пытаясь вспомнить, где он видел эту юную женщину. И ей это не понравилось, судя по тому, как недовольно сдвинулись ее брови, наморщился лоб и покривился уголок губ, улыбка с которых моментально улетучилась. Но тут же она вернулась опять, вероятно, женщина подумала о том, что ее тайна здесь будет сохранена и нечего опасаться».

Я опознал ее сразу. Бывают у некоторых людей особые приметы, у нее такой приметой как раз и является улыбка. Не формальная, не заученная раз и навсегда улыбка телеведущей, а — от природы. Темнова написала бы: улыбка радости, улыбка обвораживающая, улыбка здоровья, молодости, душевной ясности, улыбка, преображающая лицо и освещающая все вокруг, как неожиданно включенная в серых сумерках вечера настольная лампа!

Но не улыбка, конечно, даже такая замечательная, причина того, что ее наверняка все узнают на улицах: прежде чем стать ведущей, она снялась в рекламе, ролик крутили очень часто, он, наверное, полюбился публике сам по себе, независимо от рекламируемого товара. (Потом она сказала мне, что ее показывали за год, если суммировать, около 300 часов, и в это легко поверить: шесть раз по минутке на десяти каналах, вот и час получается, то есть каждый день, в сущности, фильм с ее участием, как тут не запомнить!)

— Ирина? — переспросил я, словно уточняя. Не называя еще фамилии.

— Да. Только я хотела бы…

— Все понимаю! — галантно перебил я ее. — Храните тайну личного существования? Могу заверить, для меня неприкосновенность души — превыше всего!

Валера, только что готовый убить меня, тут же сменил гнев на милость, даже не усмехнувшись над моей цветистой фразой. На Ирину же он смотрел с щенячьей радостью.