Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету Страница 8

Алиса орала благим матом. Джек забеспокоился, не решит ли мама, что и тут тоже виноват его папа. В некотором смысле так оно и было. Джек сомневался, удастся ли ему спастись. Ведь если лед не выдержал его самого, как же он выдержит солдат?

И тут Джек увидел его, самого маленького солдата. В группе, которая прибежала первой, его не было; наверное, Анкер Расмуссен вызвал его из казармы. На нем не было формы – только длинная пижама, наверное, он спал, а спать ему разрешили, потому что он раньше болел, а теперь выздоравливает. Дрожа как осиновый лист, он ящерицей пополз по льду к Джеку, дюйм за дюймом; Джек подумал, что так и должны делать солдаты – ползать по-пластунски, лежа на животе и помогая себе локтями. За собой самый маленький солдат тащил винтовку, зажав ее ремень в зубах.

Добравшись до пробитой Джеком полыньи, он протянул мальчику приклад винтовки. Джек обеими руками схватился за ремень, а солдат взялся за дуло и вытянул его из воды на лед.

У Джека совсем замерзли ресницы, он чувствовал, как на голове образуется ледяная корка. Оказавшись на льду, он решил было встать на четвереньки, но самый маленький солдат крикнул ему:

– Лежи на животе!

Джек не удивился, что солдат говорил по-английски, – он удивился, что у солдата совсем не солдатский голос, а такой же, как у его сверстников, маленьких детей, еще даже не подростков.

Джек лег на живот, и самый маленький солдат потянул его, как санки, по льду к берегу, где ждала Алиса. Мама обняла его, поцеловала – а потом как дала ему по попе! Это был единственный раз на памяти Джека Бернса, чтобы мать его ударила; в тот же миг она разрыдалась. Не медля, Джек схватил маму за руку.

Джека завернули в одеяла и отнесли в дом коменданта, но он потом не помнил, чтобы видел хозяина. Одежду Джеку принес самый маленький солдат; она была ему велика, но Джек удивился скорее тому, что она гражданская, – он ожидал увидеть форму.

– Джек, у солдат тоже есть обычная одежда, они надевают ее, когда идут в увольнительную, – объяснила мама Джеку, но он не очень понял. Для четырехлетнего ребенка слово «увольнительная» слишком сложное.

Покидая Цитадель, Алиса поцеловала самого маленького солдата на прощание; ей пришлось нагнуться, чтобы это сделать, а Джек помнил, что солдат еще и привстал на цыпочки.

Тогда-то Джеку и пришло в голову, что мама должна подарить его спасителю что-нибудь, например, сделать бесплатную татуировку – ведь солдаты это почти матросы, они тоже наверняка любят татуировки. Алиса улыбнулась – кажется, идея Джека ей понравилась. Она снова подошла к самому маленькому солдату и, еще раз нагнувшись, что-то шепнула ему на ухо. Он обрадовался тому, что услышал; предложение явно ему понравилось.

Выяснилось, что Алисе и Джеку есть смысл ехать в Стокгольм не только ради талантов Дока Фореста. Анкер Расмуссен сообщил Алисе, что за три года до того умер Эрик Эрлинг, органист в стокгольмской церкви Ядвиги Элеоноры, и на смену ему пришел подающий фантастические надежды двадцатичетырехлетний Торвальд Торен. До Анкера дошли слухи, что Торвальд ищет себе помощника.

Алисе показалось странным, что Уильяма привлекла должность помощника у органиста младше его. Анкер Расмуссен был иного мнения: Уильям умен и талантлив, он, вне сомнения, станет хорошим органистом; и для него как раз настало время попутешествовать, поиграть на разных органах, пообщаться с разными органистами, что-то перенять у них, что-то, может быть, даже украсть. Расмуссен полагал, что Уильяма гонят из города в город отнюдь не только проблемы по дамской части.

Мама сказала Джеку, что эти вот теории Расмуссена ее очень беспокоят; она-то сама влюбилась в Уильяма потому, что он божественно играл на органе, но ей не пришло в голову, что и сам Уильям мог пасть жертвой соблазна – а соблазнителем выступил его инструмент. Что, если Уильям был одержим идеей играть на все более и более огромных органах или, по крайней мере, менять их регулярно? Ведь вот бывает же, что юные девушки влюбляются в лошадей и меняют их, как перчатки? А еще Алису беспокоила, конечно, мысль о том, что, может, Уильяму нравится менять учителей не меньше, чем женщин.

Джек решил, что они уедут в Стокгольм немедленно, но у мамы были другие планы. За Рождество можно было хорошо заработать у Татуоле. А если такому великому мастеру, как Док Форест, приходилось в Стокгольме работать дома, значит, татуировочный бизнес там может быть нелегальным. А если так, то ей будет нелегко зарабатывать деньги в Стокгольме и нужно как можно больше выжать из каникул в Копенгагене. Вот потом они с Джеком отправятся в путь.

Прощание на Нюхавн, 17 затянулось надолго. Джек не помнил, чтобы позировал для фото перед дверью салона, но звук затвора фотоаппарата четко врезался в его память. Кто-то очень много фотографировал.

Клиенты – прежде всего матросы в рождественском увольнении – так полюбили Алису, что она работала до поздней ночи. На Бабника Мадсена спрос был ниже, так что частенько он провожал Джека в «Англетер», пока Алиса делала свое дело.

Ларс садился на кровать, а мальчик чистил зубы, потом залезал под одеяло, и Бабник рассказывал ему какую-нибудь историю, пока тот не заснет. Истории Бабника быстро вгоняли Джека в сон. В основном он рассказывал, как ему жилось в детстве, – и так его было жалко, аж слезы наворачивались! Каких только несчастий он не навидался с рыбой – правда, большинства этих неприятностей, как казалось Джеку, можно было легко избежать; Бабник же считал все эти события не иначе как вселенскими катастрофами.

Мальчик засыпал в своей комнате – узкой, отделенной от маминой спальни ванной комнатой и туалетом со сдвижной дверью; Ларс отправлялся на унитаз читать журналы. Джек иногда просыпался и видел его силуэт сквозь матовое стекло двери. Ларс иногда так и засыпал там, положив голову на колени, и Алиса его будила.

По просьбе Ларса она сделала ему татуировку. Он хотел, чтобы она вывела у него на груди разбитое сердце – его собственное, утверждал он, потому что оно разбилось. Алиса согласилась, и у Ларса на левой стороне груди появилось сердце ярко-красного цвета, разорванное на две половинки, верхнюю и нижнюю. Между половинками оставалось место, где можно было вытатуировать имя, но и Алиса и Татуоле всячески отговаривали Ларса. Разорванного сердца, говорили они, вполне достаточно – и так ясно, как страдает его обладатель.

Ларс хотел, чтобы Алиса вписала туда свое имя. Она отказалась.

– Не я разбивала твое сердце, – сказала она, но кто знает, может, так оно и было.

– Нет, я имел в виду другое, – гордо и с достоинством сказал Бабник Мадсен, – я хотел, чтобы ты вписала туда свое тату-прозвище.

– Вот оно что! Татуировка с автографом! – воскликнул Татуоле.

– Ну это же совсем другое дело! – сказала Алиса.

И между зубцами на коже Ларса появилась надпись изящным курсивом – «Дочурка Алиса».

Алиса была ему благодарна за трогательную заботу о Джеке.

– Это подарок, – сказала Алиса Ларсу, забинтовывая разбитое сердце.

Джек не знал, что мама подарила Оле. Может быть, ему не досталось ничего – даже знаменитой Алисиной иерихонской розы, которой Оле так восхищался.

В последний их вечер в Копенгагене Оле закрыл лавочку пораньше и повел всех в дорогой ресторан на Нюхавн, там был настоящий камин. Джек попросил кролика.

– Джек, как же ты можешь есть Братца Кролика?! – возмутилась мама.

– Да пусть себе ест, – сказал Ларс.

– Знаешь что, Джек? – сказал Татуоле. – Это, конечно, не Братец Кролик. Датские кролики не носят брюк!

– Да-да, они вместо одежды покрывают себя татуировками! – рассмеялся в голос Бабник Мадсен.

Дождавшись, когда все отвернутся, Джек тщательно изучил своего кролика – татуировок не обнаружилось. Кролика он доел с удовольствием, а вот пива, судя по всему, выпил недостаточно.

В ту ночь ему приснился кошмар. Он проснулся, совершенно голый, дрожа от страха. Он только что провалился сквозь лед на Кастельгравен и утонул. На дне, о ужас, Джека ждали другие покойники – легионы солдат, которые за многие столетия утонули в канале. Они отлично сохранились в холодной воде. И, что было совсем нелогично, в их числе обнаружился и самый маленький солдат.

Как всегда, в ванной горел свет – это у них был такой ночник для Джека. Он раздвинул стеклянные двери и вошел в мамину спальню. Был уговор – если ему снится страшный сон, он может прийти к маме в кровать.

Но кто-то его опередил! У изножья кровати, которая была не шире его собственной, он увидел мамины ступни, они торчали из-под одеяла и смотрели вверх. А между ними Джек увидел две другие ступни – эти смотрели вниз.

Сначала Джек почему-то подумал, что это Бабник Мадсен. Присмотревшись повнимательнее, Джек не нашел на икрах татуировок. Кроме того, ступни были слишком маленькие для Ларса. Они были меньше, чем ступни его мамы, – да что там, они были почти что такие же, как у самого Джека!