Алессандро Барикко - CITY Страница 8

Шатци обернулась к Гульду, который не пропустил ни слова.

— Ну как?

— Мой отец не полковник.

— Неужели?

— Он генерал.

— Ну ладно, генерал. А все остальное?

— Если ты будешь двигаться в таком темпе, то закончишь тогда, когда мне уже не будет нужна гувернантка.

— Это верно. Дай-ка взглянуть.

Гульд передал ей список вопросов. Шатци просмотрела его и остановилась на вопросе со второго листка.

— Вот, это быстро. Читай…

— Тридцать первое. Может ли кандидатка рассказать в общих чертах о мечте всей своей жизни?

— Могу. Я мечтаю написать вестерн. Я начала писать его, когда мне было шесть лет, и рассчитываю не загнуться до того, как закончу.

— Voila [вот так — фр.].

С шести лет Шатци Шелл работала над вестерном. В ее жизни это было единственное, что приходилось ей по душе. Она обдумывала его постоянно. Когда ей в голову приходила стоящая мысль, она включала диктофон и наговаривала на пленку. У нее скопились сотни записанных кассет. Она утверждала, что это прекрасный вестерн.

4

Они убили Мами Джейн в январском номере. Рассказ назывался «Колея-киллер». Такие дела.

5

Эта история с вестерном, между прочим, произошла на самом деле. Шатци трудилась над ним несколько лет. Сначала она накапливала идеи, затем принялась заполнять тетрадки записями. Теперь она пользовалась диктофоном. Каждый раз она включала его и наговаривала что-то на пленку. У нее не было определенного метода, но она продвигалась вперед не останавливаясь. И вестерн рос. Начинался он песчаным облаком и закатом.

Обычное песчаное облако и закат ежевечерне клубились на ветру над землей и в небе, в то время как Мелисса Дольфин подметала улицу перед домом, вздымая клубы пыли, подметала с неразумным и бесполезным усердием. Но она спокойно и благодарно несла все свои шестьдесят три года. Ее сестра-близнец Джулия Дольфин, которая сейчас смотрела на нее, слонялась по веранде, укрываясь от сильного ветра: сквозь пыль она глядела на сестру, только она ее понимала.

Справа вдоль центральной улицы простирается городок. Слева ничего нет. По ту сторону изгороди еще не граница, а просто земля, которую считают бесполезной и отказываются думать о ней. Камни, и больше ничего. Когда умирает кто-нибудь из тех мест, говорят: сестры Дольфин видели, как его хоронят. Их дом самый последний. Говорят, что это край света.

Вот Мелисса Дольфин поднимает взгляд в никуда и с изумлением видит человеческую фигуру, еле различимую в закатных тучах песка, но медленно приближающуюся. Хотя в том направлении все только исчезает, иногда что-то скрывается из вида — кусты ежевики, животные, старик, бесполезные взгляды — но никогда ничего не появляется. Никого.

— Джулия… — тихо говорит Мелисса и оборачивается к сестре.

Джулия Дольфин стоит на веранде и сжимает в правой руке винчестер 1873 года выпуска с восьмиугольным стволом, калибра 44-40. Она смотрит на этого человека — медленно идущего со шляпой, надвинутой на глаза, в плаще до пят, он тащит что-то, лошадь, что-то, лошадь и еще что-то, платок защищает лицо от пыли. Джулия Дольфин поднимает ружье, деревянный приклад касается правого плеча, она наклоняет голову и прицеливается: мушка, человек.

— Да, Мелисса, — тихо отвечает она.

Целится прямо в грудь и стреляет.

Человек останавливается.

Поднимает голову.

Платок, который закрывал ему лицо, падает.

Джулия Дольфин смотрит на него. Перезаряжает ружье. Затем наклоняет голову и прицеливается: мушка, человек.

Целится в глаза и стреляет.

Пыль поглощает звук выстрела. Джулия Дольфин выбрасывает патрон из затвора: красный Морган, калибра 44-40. Продолжает стоять, смотрит.

Человек подходит к Мелиссе Дольфин, она неподвижно стоит посреди улицы. Он снимает шляпу.

— Клозинтаун?

— Смотря по обстоятельствам, — отвечает Мелисса Дольфин.

Именно так начинался вестерн Шатци Шелл.

6

— Я провожу тебя.

— Зачем?

— Хочу посмотреть на эту офигенную школу.

Они вышли вдвоем, до школы можно было доехать на автобусе или же дойти пешком. «Давай немножко пройдемся, а потом с удовольствием сядем в автобус». — «Ладно, только застегнись».

— Что ты сказала?

— Не знаю, Гульд, а что я сказала?

— Застегнись.

— Да ну?

— Чтоб я сдох.

— Ты все выдумал.

— Ты так сказала «застегнись», как будто ты моя мать.

— Ладно, пошли.

— Но ты это сказала.

— Кончай.

— Чтоб я сдох.

— И застегнись.

Улица спускалась под гору и была усыпана опавшими листьями, поэтому Гульд шел, волоча ноги, и его ботинки были похожи на двух кротов, которые роют туннель среди листьев, создавая шум, похожий на шум поджигаемой сигары, но многократно увеличенный. Желто-красный шум.

— Мой отец курит сигары.

— Да ну?

— Ему нравится.

— Я ему нравлюсь, Гульд.

— С чего ты взяла?

— По голосу, понимаешь?

— Правда?

— По голосу можно понять много чего.

— Например?

— Например, если ты слышишь красивый голос, очень красивый голос, красивый мужской голос…

— Ну?

— То можешь быть уверен, что этот мужик просто урод.

— Урод.

— Даже хуже, чем просто урод, он жутко безобразный, замызганный, я таких знаю, высокий, с жирными лапами, они у него все время потеют, всегда мокрые, представляешь?

— Бе-е.

— Что значит «бе-е»?

— Не знаю, мне не нравится пожимать руки, так что я не сильно разбираюсь в этом.

— Значит, ты вообще не любишь пожимать руки?

— Не-а. Это идиотизм.

— Ах вот как?

— У взрослых руки всегда слишком большие, они не чувствуют, что жмут руку именно мне, идиотство даже думать об этом, и никак этой гадости не избежать.

— Я один раз видела по телеку, как вручают Нобелевскую премию. Ну, такие сопли, все так элегантно одеты и без конца только и делают, что пожимают руки.

— Это совсем другое.

— Но мне это интересно. Расскажи мне, Гульд.

— Что именно?

— Как это они решили заставить тебя получить ее?

— Ничего они не решили.

— Ты получил ее — и все тут?

— Детям не дают Нобелевскую премию.

— Могли бы сделать исключение.

— Да брось ты.

— О'кей.

— …

— …

— …

— Ну ладно, как это произошло, Гульд?

— Никак, это просто глупость, я думаю, такая манера разговаривать.

— Странная манера.

— Тебе не нравится, а?

— Нет такого, что мне не нравится.

— Тебе не нравится.

— Мне просто кажется немножко странным, вот и все. Как это ты говоришь ребенку, что он получит Нобелевскую премию, он может быть умным и все что хочешь, но ты не знаешь, хочет ли он быть таким умным, он, пожалуй, и не хочет получить Нобелевскую премию, тем не менее, даже если он делает все для этого, зачем ему так говорят? Лучше было бы оставить его в покое, пусть делает то, что он должен делать, и тогда однажды утром он проснется и ему скажут: "Слышал по радио? Ты получил «Нобелевскую премию». Вот и все.

— Имей в виду, что мне никто не говорил…

— Все равно что сказать человеку, когда он умрет.

— …

— …

— …

— Я же только к примеру, Гульд.

— …

— Ну, брось, Гульд, я же только к примеру… Гульд, посмотри на меня.

— Ну что еще?

— Я же только к примеру.

— Все нормально.

Гульд остановился и посмотрел назад. Две длинные полосы, вырытые его ботинками, уходили вдаль. И можно было представить, что даже час спустя кто-нибудь медленно пройдет, аккуратно ставя ноги в эти дорожки. Гульд прыгнул вбок и пошел дальше, тихонько шагая так, чтобы не оставлять следов. Он еще оглянулся на две борозды, которые резко обрывались. Человек-невидимка, подумал он.

— Автобус, Гульд. Садимся?

— Да.

Бульвар повернул туда, где улица вновь поднималась в гору, минуя парк и огибая ветлечебницу. Автобус был красного цвета. Наконец он подъехал к школе.

— Эй, а тут ничего, — сказала Шатци.

— Да.

— Нет, тут правда красиво, а ты мне никогда об этом не говорил.

— Отсюда не видно, но если обойти сзади, то увидишь кучу спортивных площадок, а потом надо еще немного пройти вперед.

— Красиво.

Они остановились посмотреть, встав чуть сбоку от остальных. Ребята входили и выходили, прямо перед парадной лестницей был большой луг с дорожками и парой огромных, чуть искривленных деревьев.

— Ты знаешь площадку возле нашего дома, где играют в футбол? — спросил Гульд.

— Знаю.

— Там еще мальчики играют в футбол?

— Ну да.

— Ты знаешь, странное дело, даже если у них нет мяча, они все равно играют. Каждый раз видишь, как они что-то бросают в воздух или делают обманное движение. Они даже бьют головой этот воображаемый мяч, гоняются, пока не придет тренер или не начнется матч. Иногда они даже не переодеваются, бегают прямо в пальто или с портфелями в руках, и тем не менее передают нападающему или применяют прессинг к стулу, вот такая штука.