Маргарет Этвуд - Год потопа Страница 8

Процессия приблизилась, и Тоби стало лучше видно. Предводитель был бородат и одет во что-то вроде кафтана, сшитого, судя по его виду, обкуренными эльфами. За ним шли дети — разного роста и возраста, все в темной одежде, — неся плакаты и лозунги: «Вертоградари — за райский сад!» «Не ешьте смерть!» «Животные — это мы!» Они походили на ангелов-оборванцев или на карликов-бомжей. Это их песни Тоби услышала издалека. Сейчас они скандировали: «Мясу — нет! Мясу — нет! Мясу — нет!» Тоби слыхала об этом культе: про них рассказывали, что у них есть сад, где-то на крыше. Клочок глины, несколько чахлых бархатцев, полузасохший рядок жалкой фасоли, и все это жарится на неумолимом солнце.

Процессия приблизилась к ларьку «Секрет-бургера». Туда уже стягивалась толпа, жаждущая глумления.

— Друзья мои! — воскликнул предводитель, обращаясь к толпе в целом. Долго проповедовать он не будет, подумала Тоби, жители Отстойника этого не потерпят. — Дорогие мои друзья. Меня зовут Адам Первый. Я тоже когда-то был материалистом, атеистом, мясоедом. Подобно вам, я думал, что человек есть мера всех вещей.

— Заткни хлебало, зеленый! — заорал кто-то.

Адам Первый его игнорировал.

— Точнее, дорогие друзья, я считал, что измерение — мера всех вещей! Да, я был ученым. Я изучал эпидемии, я считал зараженных и умирающих животных, и людей тоже, словно они камушки на морском берегу. Я думал, что лишь числа подлинно описывают реальность. Но потом…

— Иди в жопу, придурок!

— Но потом, в один прекрасный день, когда я стоял там же, где вы сейчас, и пожирал… О да, пожирал секрет-бургер, наслаждаясь его туком, я узрел великий Свет. И услышал великий Глас. И он возвестил мне…

— Он возвестил: «Ты козел!»

— Он возвестил: «Пощади своих собратьев-животных! Не ешь тех, кто смотрит на тебя! Не убивай собственную душу!» И тогда…

Тоби ощущала толпу — чувствовала, как та напрягается для броска. Они втопчут этого беднягу идиота в землю, и детишек-вертоградарей вместе с ним.

— Идите отсюда! — сказала она как можно громче.

Адам Первый отвесил ей небольшой вежливый поклон и улыбнулся доброй улыбкой.

— Дитя мое, — сказал он, — знаешь ли ты сама, что продаешь? Уж конечно, ты бы не стала пожирать собственных родственников.

— Стала бы, — ответила Тоби, — если поголодать как следует. Пожалуйста, уйдите!

— Я вижу, дитя мое, что у тебя была тяжелая жизнь, — сказал Адам Первый. — Тебе пришлось ороговеть, покрыться бесчувственной скорлупой. Но эта скорлупа — не твое подлинное «я». Под ней прячется нежное сердце и добрая душа…

Насчет скорлупы он был прав; Тоби и сама знала, что очерствела. Но эта скорлупа была ее броней, без нее Тоби превратилась бы в кашу.

— Этот козел к тебе пристает? — спросил Бланко.

Он вырос за спиной у Тоби, как часто делал. Он положил одну руку ей на талию, и Тоби видела эту руку, даже не глядя: вены, артерии. Освежеванное мясо.

— Ничего, — ответила она. — Он безобидный.

Адам Первый, судя по всему, уходить не намеревался. Он продолжал свою речь так, словно все остальные молчали.

— Дитя мое, ты жаждешь нести добро в этот мир…

— Я не ваше дитя, — сказала Тоби. Она слишком болезненно осознавала, что она ничье не дитя. Уже.

— Мы все — дети друг друга, — печально произнес Адам Первый.

— Вали отсюда, пока я тебя в узел не завязал! — рявкнул Бланко.

— Пожалуйста, уходите, или вам причинят вред, — сказала Тоби со всей возможной настойчивостью. Этот человек как будто ничего не боялся. Она понизила голос и зашипела на него: — Вали отсюда! Быстро!

— Это тебе причиняют вред, — ответствовал Адам Первый. — Каждый день, который ты проводишь, торгуя изувеченной плотью Господних творений, наносит тебе все больший вред. Иди к нам, дорогая, — мы твои друзья, у нас для тебя уготовано место.

— А ну, бля, убери руки от моей работницы, маньяк ебаный! — заорал Бланко.

— Я тебя беспокою, дитя мое? — спросил Адам Первый, не обращая на него внимания. — Я точно знаю, что не трогал…

Бланко выскочил из-за тележки и бросился на него, но Адам Первый, похоже, привык к такому: он отступил в сторону, и Бланко по инерции влетел в толпу поющих детей, сбил кое-кого с ног и сам упал. Он не пользовался большой любовью в округе: подросток-«белоглазый» тут же ударил Бланко пустой бутылкой, и тот упал с кровоточащей раной на голове.

Тоби выбежала из-за тележки-гриля. Ее первым порывом было помочь Бланко, потому что она знала: если этого не сделать, ей потом придется очень плохо. Над Бланко уже трудилась кучка плебратвы из числа «черных сомов», а двое или трое «косых» стягивали с него ботинки. Толпа смыкалась вокруг Бланко, но он уже пытался встать. Где же его телохранители? Что-то их нигде не видно.

Тоби ощутила странный душевный подъем. И пнула Бланко в голову. Даже не думая. Она чувствовала, что ухмыляется, как пес, когда ее нога ударилась о его череп: удар был словно по камню, завернутому в полотенце. Тоби мгновенно поняла свою ошибку. Как она могла свалять такого дурака?

— Идем с нами, дитя мое, — сказал Адам Первый, беря ее под локоть. — Так будет лучше. Работу свою ты все равно уже потеряла.

Два дружка-бандита Бланко уже явились и начали отбивать его у плебратвы. У Бланко явно мутилось в голове от ударов, но глаза у него были открыты, и он смотрел на Тоби. Он почувствовал ее удар; хуже того — она унизила его прилюдно. Он потерял лицо. Вот сейчас он встанет и сотрет ее в порошок.

— Сука! — прохрипел он. — Я тебе сиськи отрежу!

Тут Тоби окружила толпа детей. Двое схватили ее за руки, а остальные образовали что-то вроде почетного эскорта — впереди и позади.

— Скорее, скорее, — говорили они, таща и подталкивая ее.

За спиной взревели:

— Сука! Вернись!

— Сюда, быстро, — сказал самый высокий мальчик.

Адам Первый пристроился в арьергарде, и они затрусили по улицам Отстойника. Это выглядело как парад: люди открыто пялились на них. К панике добавилось ощущение полной нереальности, и у Тоби слегка закружилась голова.

Толпы постепенно редели, запахи теряли свою едкость; на этих улицах меньше витрин было заколочено.

— Быстрее! — сказал Адам Первый.

Они пробежали по каким-то задворкам, несколько раз завернули за угол, и крики постепенно утихли.

Они подошли к краснокирпичному фабричному зданию эпохи раннего модерна. На фасаде висела вывеска: «ПАТИНКО», а под ней другая, поменьше: «Массажный кабинет „Звездная пыль“, 2-й этаж, массаж на все вкусы, пластика носа за дополнительную плату». Дети подбежали к пожарной лестнице на боковой стене здания и принялись карабкаться вверх. Тоби последовала за ними. Она запыхалась, но дети летели по лестнице, как обезьянки. Когда они добрались до крыши, все дети по очереди произнесли: «Добро пожаловать в наш сад» — и обняли Тоби, и ее окутал сладко-солоноватый запах немытого детского тела.

Тоби не помнила, когда ее последний раз обнимал ребенок. Для детей это, видимо, была формальность — все равно что обнять двоюродную тетушку, — но для Тоби это было что-то неопределимое: пушистое, мягкое, интимное. Словно кролики тычутся в тебя носами. Но не простые кролики, а марсианские. Все равно ее это тронуло: к ней прикасаются, безлично, но по-доброму, не в сексуальном ключе. Если вдуматься, как она жила в последнее время — единственный, кто ее трогал, был Бланко, — возможно, необычные ощущения частично объяснялись и этим.

Здесь были и взрослые, они протягивали ей руки в знак приветствия — женщины в темных мешковатых платьях, мужчины в комбинезонах, — и вдруг рядом оказалась Ребекка.

— Ты выбралась, милая! — воскликнула она. — Я же говорила! Я так и знала, что они тебя вытащат!

Сад оказался совсем не таким, как Тоби его себе представляла по слухам. Он вовсе не был полоской глины, усыпанной гниющими очистками, совсем наоборот. Тоби оглядывалась в изумлении: сад был прекрасен, с разнообразными травами и цветами, каких она раньше и не видала. Порхали яркие бабочки; где-то неподалеку дрожали в воздухе пчелы. Каждый листик, каждый лепесток был абсолютно живым и сиял, ощущая ее присутствие. Даже воздух в саду был другой.

Тоби поняла, что плачет — от облегчения и благодарности. Словно большая благосклонная рука протянулась с небес, подняла ее и теперь держала — надежно, в безопасности. Потом Тоби часто слышала в речах Адама Первого: «в душу хлынул Свет Творения Господня», и сейчас, еще не зная, она ощущала именно это.

— Я так рад, что ты приняла это решение, дорогая, — сказал Адам Первый.

Но Тоби не думала, что принимала какое-либо решение. Что-то решило за нее. Несмотря на все, что случилось с ней потом, этот момент она никогда не забывала.

В тот первый вечер они скромно отпраздновали ее прибытие. Они с большой помпой открыли банку чего-то фиолетового — первое знакомство Тоби с черной бузиной — и принесли горшочек меду так, словно это был святой Грааль.