Канта Ибрагимов - Дом проблем Страница 8

Прописка, тем более временная, да еще в служебном помещении, говоря по-ленински, — дело архисложное. А тут у Мастаевых все как по маслу — их ждут. Тем не менее из-за множества заполняемых бумаг они опоздали на субботник во дворе.

Много солидных людей, даже дети. Кныш, подложив газету, стоит на скамейке. В костюме «тройка», палец за жилет, кепка в руках, и он даже пытается картавить как пролетарский вождь.

— Товарищи! Это безобразие. Я понимаю, если какая-то тетя Мотя написала здесь «Дом проблем», а посмотрите, что теперь творится. Каждую ночь какая-то контрреволюционная гадина малюет наш «Образцовый дом».

Мастаевы, как и все, повернули головы — у центрального подъезда черной краской замазано «Образцовый», а под ним приписано «проблем».

— Товарищи, — продолжал оратор, — «как «образцовые», в глазах капиталистов предприятия расхваливаются! А мы не заботимся о наших образцовых домах, чтобы рекламировать их, описывать подробно, какая экономия человеческого труда, какие удобства для потребления, какое сбережение продукта, какое освобождение женщины из-под домашнего рабства, какое улучшение санитарных условий достигается при образцовой коммунистической работе… Образцовое производство, образцовые коммунистические субботники, образцовые заботливость и добросовестность, образцовые чистота каждого дома и квартала — все это должно составить вдесятеро больше, чем теперь, предмет нашего внимания и заботы».[19] Так сказал великий Ленин. ПСС, том 39, страницы 26–27.

— Какой СС? — молодой голос из толпы.

— Что? — стал оглядываться оратор. — Кто сказал «СС»? А-а, это новые жильцы, Якубовы?.. Все ясно. Мы еще посмотрим, как вы умудрились попасть в «Образцовый дом».

— Дом проблем! — еще один молодой голос.

— А?! — Кныша словно укололи. — Кто это сказал? А-а, Дибиров. Во-во, это тоже из той же когорты. Вот, товарищи, во что хотят превратить наш «Образцовый дом». Непонятно, как сюда влились эти граждане, Дибировы и Якубовы? Ничего, мы разберемся. А теперь все по домам, у кого есть дома инвентарь: грабли, лопаты, вилы, тяпки — все на субботник.

Мастаевы вооружились этим инвентарем, ждут, пока еще кто-нибудь появится, хотя бы руководитель. А никого нет. Но Мастаевы не уходят, может, так и стояли бы по-пролетарски, пока совесть у остальных не проснулась, да появился всем известный шалопай — Асад Якубов, он стал над Мастаевыми хохотать, и только после этого новоселы ушли. И не от выходки соседа, а просто подходило время идти в Дом политпросвещения. А тут иная проблема. Кныш сказал: «Вы» приходите». Если одному Вахе, то вроде большая честь. Решили идти вместе и долго выбирали, что надеть, словно был выбор. В итоге и здесь стали опаздывать. Сломя голову побежали, благо все рядом, даже не поняли, как очутились в каком-то огромном светлом кабинете. Кныш в другом костюме. Даже не привстал, и их от дверей не пригласил, только, медленно закурив папиросу, глянул поверх очков:

— Вы, гражданка Мастаева, неграмотны? — хозяин кабинета стал что-то записывать.

— Э-э, малограмотна, — за мать нашелся Ваха.

— А у вас, Ваха Г анаевич, дефект речи? — грубый вопрос. — Это плохо, — бесстрастно продолжает Кныш. — Так, — вновь он поднял взгляд, — вы, гражданка Мастаева, свои функции знаете, можете быть свободны. — Баппа, словно навсегда прощается с сыном, бледная, растерянная, тихо попятилась к выходу. — А с вами, молодой человек, будет долгая беседа, — как будто они впервые видятся. — Вы, в отличие от матери, весьма грамотны. Только ваш опус про Афганистан. В принципе, все верно… Верно мыслили вожди. Да что-то надломилось в нашем королевстве. Вы согласны Родине служить?

— Д-д-да, я-я работаю.

— Это похвально. Биография у вас выправляется. Дед осужден, реабилитирован, сейчас достойно живет. У вас были приводы в детскую комнату милиции, а может, и еще что есть?

— Н-нет!

— Не важно. — Кныш закурил очередную папиросу. — Важно, что получили воинскую и, что более важно, трудовую закалку, пролетариат до мозга костей, положительная характеристика с работы и по месту жительства, занимаетесь спортом, не пьете. Так что вновь можно рекомендовать в партию. Могу я за вас ручаться?

— Да, — иного Ваха и сказать бы не смог.

— Тогда приступим к делу. Мы возлагаем на вас большие надежды, — он подал руку. — Теперь к тому же вы наш сосед. Надеюсь, мы не посрамим высокое звание «Образцовый дом».

Эта беседа, точнее монолог, в форме внушения продолжалась долго, и если вначале Мастаев думал, что на него наваливается всемирное благоденствие, то потом он понял иное: за все надо платить, и не мало. Так как отныне он обязан поступить в университет и учиться только на «отлично», по вечерам и выходным посещать занятия в Доме политпросвещения — он агитатор и пропагандист, и все это без отрыва от производства, где он должен стать ударником коммунистического труда. Да и это все не главное, главное — с этого дня он председатель самого ответственного показательного избирательного участка. Тут же ему вручили удостоверение, где и фотография уже наклеена. На лацкан пиджака какой-то значок нацепили, на шею — галстук, в руки — пачку инструкций и положений, которые необходимо изучить. Словом, в «Образцовом доме» может жить только образцовый гражданин. Так что пришел бледный Ваха в свое служебное жилье, подавленный, уставший, повалился на казенный диван, забылся в тревожном сне. Проснулся под вечер, видит — мать среди баулов сидит, вновь куда-то собралась.

— Ты что это, нана? — удивился Ваха.

— Вижу, сын, непосильную ношу хотят на тебя взвалить.

— И что ты предлагаешь? Вернуться в общежитие? Там комната нас еще ждет?

— Нет, — отвела мать взгляд.

— А где будем жить? Выбора нет. Да и не хочу я опять в общаге жить. Н-нам лучше здесь, я справлюсь.

До сих пор при разговоре с матерью Ваха почти никогда не заикался, а теперь стал. Судьба: теперь он должен хоть как-то выбиться в люди, о чем раньше и не помышлял. Как первый шаг, каждую свободную минуту, даже во время перерыва на работе он штудирует «Положение и инструкции о свободных выборах в СССР» и «Устав КПСС». Через неделю он явился в Дом политического просвещения, у него лишь одна проблема — будет заикаться и поэтому попросит отвечать в письменной форме. К его крайнему разочарованию и удивлению, о «Положениях» даже не упомянули, а весь разговор о предстоящих выборах — Мастаеву предоставляется двухнедельный отпуск, он должен обойти все квартиры и лично каждому жильцу «Образцового дома» вручить повестку.

— И еще, — делал наставления Кныш, — все замечай, все осмотри, все и всех запомни, и в конце каждой недели письменный отчет.

— Так эт-то донос? Я стукач? — попытался возмутиться Мастаев.

— Ни в коем разе! — вознес палец Кныш. — У нас самое свободное социалистическое общество! Но враг не дремлет! Посему нам необходимо сохранять бдительность. Разве не так?!

— Так, — после некоторого замешательства залепетал Мастаев.

— Что-то нет энтузиазма в твоих речах!

— Я-я не оратор, я рабочий.

— Правильно, нам болтуны не нужны! А пролетарий не упустит власть из своих рук. Правильно я говорю? — хлопнул по плечу.

— Да, — еле выдавил молодой человек.

— Что-то не слышу, я пролетарской твердости в твоем тоне.

— А может, то есть д-да, я согласен.

— Тогда твердой рабочей рукой распишись здесь, и фамилию.

— Что это такое?

— Это верность коммунизму и рабочему классу. Ты согласен? Наши ряды вопреки всем буржуазным козням ширятся. Мы еще покажем им, где раки зимуют, и, — он вознес кулак, тут телефон, Кныш явно не хотел говорить при Мастаеве.

— Подожди минутку, — сказал он вежливо в трубку, выпроваживая посетителя. — Кстати, о нашей дружбе, службе и рабочей солидарности никому — даже матери — ни слова.

— Э-э, т-так мать-то знает.

— Я сказал — не должна знать. И еще, на время выборов — в горы ни ногой, из города выезд запрещен.

Как и в первый раз, вышел Мастаев из Дома политпросвещения весь мокрый от пота, а в ногах дрожь. Сознание, хоть и туманится, но он понимает, что не хочет идти в свое новое жилище в «Образцовом доме», но больше некуда, да и мать там. В таком подавленном состоянии он брел по освещенной солнцем стороне проспекта Революции мимо магазина «Молоко», там в очереди оказалась его мать.

— Сынок, Ваха, — голос матери вернул его к действительности, — ты домой? Иди, я скоро приду.

Ничего не оставалось, побрел домой. Обеими руками обхватив разболевшуюся голову, он сидел на диване, то бессмысленно глядя в телевизор, то бросая тоскливый взгляд в сторону протертых футбольных тапочек, заброшенных под кровать, когда вошла мать, положила теплую руку на его плечо и с какой-то усмешкой сказала:

— Кныш только что прошмыгнул в подъезд. Хм, без галстука и без костюма — не узнать, — она отошла к столу. — Ты видишь, как здесь люди живут. А эти все врут, — она выключила телевизор. — Конечно, в общаге было проще, а здесь лучше. У нас обратного пути нет. А у этих людей слова и дела — по разным дорожкам. Так что и ты особо не мучайся, иди, играй в свой футбол.