Брет Эллис - Лунный парк Страница 8

Неотвратимо, на полном ходу ко мне приближались лишь тьма, могила, финал. Тот жуткий год вместил в себя неизбежные двенадцатиступенчатые программы, шесть различных реабилитационных центров, бесконечное количество последних шансов, четвертое вмешательство, неминуемые срывы, бессчетные рецидивы, неудачные выздоровления, неожиданный побег в Лас-Вегас, падение в бездну и в итоге полнейший провал. В конце концов я позвонил Джейн. Она выслушала меня. Она сделала свое предложение. Она протянула руку. Я был настолько поражен, что разрыдался. Мне выпал редчайший шанс – и я сразу это понял – восстановить давно разрушенные отношения. Сперва я немного покочевряжился, но одно обстоятельство перекрывало любые соображения: никому больше я был не нужен.

И вот почему я тотчас восстановился. Я окончательно завязал в мае, в июне подписал контракт на огромную сумму (агентство хотело новый роман, издательство же пошло на него со скрипом), а в июле переехал в новый особняк Джейн. В конце месяца мы поженились, приватная церемония прошла в мэрии, и единственной свидетельницей была Марта, ее ассистент. Однако Джейн Деннис – известная актриса, и новости «каким-то образом» просочились. «Нэшнл инкуайерер» моментально отреагировал, опубликовав материал о ее «сногсшибательном несчастье в любви», где перечислялись все ее неудачные романы (когда она успела повстречаться с Мэтью Макконахи? Билли Бобом Торнтоном? Расселом Кроу? Что еще за Q-Tip?) и в финале вопрошалось: «Почему же Джейн Деннис связала свою жизнь с человеком, который обошелся с ней так жестоко?» Нас сравнивали с Анжеликой Хьюстон и Джеком Николсоном, Джерри Холл и Миком Джаггером.

Практикующий психопатолог выдвинул предположение, что, когда речь идет о неправильном выборе партнера, знаменитые женщины мало чем отличаются от безвестных. «Можно быть красивой и успешной и все равно любить неудачника» – это подавалось как цитата психопатолога и добавлялось:

«Красивые женщины часто притягивают к себе подонков». Далее шли размышления о моей «грубости и бессердечии», о «нежелании отречься от комментариев относительно роли Киану Ривза». Анонимный источник рассуждал: «В отношениях с негодяем должна быть какая-то возбуждающая новизна – наверно, Джейн просто не может отказаться от преодоления трудностей». Там же цитировался ее «близкий друг»: «Выйти за Брета Истона Эллиса – в пятерке самых идиотских решений нового тысячелетия».

Мы предприняли ремонтно-восстановительные работы и согласились на интервью для журнала «Молва» (под заголовком «Пан или пропал?»), где Джейн защищала меня, а я раскаивался. В статье подробно описывались годы, проведенные мною в нарко-алкоголическом болоте, хоть я и утверждал, что уже исправился. «Про Брета говорили ужасные пакости», – выступила Джейн, и с ее подачи я «возмущенно» добавил: «Да, мне до сих пор противно от этого». Джейн затянула жалобную песню: «Все это ужасно сказывается на отношениях, моя самооценка существенно снизилась» и «Мне кажется, хорошие парни – что бы это ни значило – попросту боялись меня, поэтому все мои мужчины не отличались особой заботливостью». Автор отметил, как Джейн «украдкой взглянула» на меня. Он также отметил мое «непоколебимое спокойствие» и, похоже, не поверил, когда я сказал: «Я стараюсь как можно больше времени проводить с детьми – я хочу посвятить себя их воспитанию». (Журналиста не хватило, чтоб отметить, как поразила и преобразила меня моя новая трезвая жизнь: изможденный вид, пятно крови на руке, понимание, что сердце может остановиться, что дети могут быть жестокими.) Писака интерпретировал ситуацию по-своему, в стиле популярной психологии: «Знаменитые женщины нередко занимаются самовредительством – им кажется, что они не заслужили того, что имеют» и «Чтобы противостоять хамству, нужен сильный характер, а знаменитости уж точно не сильнее обычных людей». Мне тоже задавались вопросы вроде:

«Некоторые журналисты сомневаются в вашей искренности – что вы на это ответите?» и «Что стало причиной вашего обморока на церемонии награждения «Золотой глобус» в прошлом году?» Однако Джейн не сдавалась и парировала: «Брет для меня – это источник силы», на что неназванный друг ответил: «Анекдот. Давайте смотреть правде в глаза: Джейн вышла за Брета Эллиса по причине низкой самооценки. Она заслуживает большего, нежели профессиональный тусовщик, так ведь? Эллис – лох полнейший».

Цитировался еще один неназванный друг: «Брет ее даже на дородовые занятия не возил! Речь идет о парне, который курит марихуану в такси».

Джейн признала, что связи с «плохими парнями» затягивают и что их «непредсказуемость» заставляет ее сердце биться быстрее. «Да просто со мной не скучно», – якобы сказал я. Другой анонимный источник: «Джейн – неисправимая воспитательница, и с Бретом она потому, что убедила себя: в глубине души он хороший парень». Следующий аноним не согласился и выразился более лаконично: «Он. Просто. Гад». Моя финальная фраза была такова: «Джейн наполнила мою жизнь смыслом – я умею быть благодарным».

Статья заканчивалась совсем уже, на мой взгляд, непогребным: «Удачи, Джейн».

К тому времени Джейн переехала из Лос-Анджелеса в безымянные предместья на Северо-Востоке, достаточно близкие к Нью-Йорку для деловых встреч, но в то же время безопасно удаленные от того, что она называла ужасами городской жизни. Толчком послужила атака на Всемирный торговый центр и Пентагон. Сначала Джейн рассматривала некую экзотическую глушь на Юго-Западе или бескрайние просторы Среднего Запада, однако потом задача упростилась до переезда в пригород как минимум в двух часах езды от любого большого города, поскольку именно там бомбисты-самоубийцы взрывали себя в битком набитых «Бургеркингах», и «Старбаксах», и «Уол-мартах», и в метро в час пик. Целые районы крупных городов оказались за кордоном из колючей проволоки, а утренние газеты печатали на первой полосе панорамные фотографии взорванных зданий, где на кучи переплетенных тел падала тень от крана, поднимающего опаленные бетонные панели. Все чаще комментарии заканчивались фразой: «Спасти никого не удалось». Повсюду продавались пуленепробиваемые жилеты, потому что внезапно появилось множество снайперов. Посты военной полиции на каждом углу утешали мало, а камеры видеонаблюдения показали свою бесполезность.

Безликих врагов внутри страны и за границей было такое множество, что никто уже толком не понимал, с кем мы воюем и почему. Города стали скорбными поселениями, где обыденная жизнь споткнулась о внезапно выросшие погребальные холмы из стали, стекла и камня, и над всем этим невообразимого предела достигли скорбь и горе, которое только усиливалось от развешанных повсюду изорванных, заляпанных фотографий пропавших без вести, напоминавших не только о понесенных утратах, но и о том, что еще предстоит, и бесконечные нарезки по Си-эн-эн, где в замедленной съемке люди (некоторые – обернутые в американский флаг) бродят по развалинам под песню «Мы преодолеем» в исполнении Брюса Спрингстина. Слишком много стало жутких моментов, когда живые завидовали мертвым, и люди побежали – в деревню, в пригороды, куда угодно. В городах невозможно стало жить с детьми, или точнее, строить отношения, поднимать семью, как полагала Джейн. Слишком многие потеряли способность любить.

Джейн хотела вырастить одаренных, дисциплинированных, настроенных на успех детей, но боялась буквально всего: педофилии, бактерий, джипов (хотя джип у нас был), оружия, порнографии, рэп-музыки, рафинированного сахара, ультрафиолетовых лучей, террористов, нас самих. Я прошел курс управления гневом и проговорил «раны прошлого» с психотерапевтом после короткой, но жаркой стычки с Джейн относительно Робби, которая внезапно вспыхнула посреди вполне безобидной беседы. (Речь шла о его желаниях.

Речь шла о его потребностях. Любые мои побуждения отвергались, и мне предлагалось смириться с этим. Я вынужден был ответить.) Все лето я старался поближе узнать этого беспокойного, печального, настороженного мальчика, который давал уклончивые ответы на вопросы, требующие, на мой взгляд, ясности и точности, а также Сару, которой было уже шесть и которая чаще всего сообщала мне, как ей все наскучило. Поскольку летние лагеря отменились, мы с Джейн развили бурную деятельность, чтобы вывести детей из ступора: секция карате, уроки игры на гобое, аудиозанятия, умные игрушки, поездка в музей восковых фигур, в океанариум. То лето повернулось к Робби спиной, ему не разрешили слетать в Сеул на чемпионат мира по компьютерным играм (он считал себя «профессиональным» игроком).

То лето познакомило меня со всей линейкой препаратов, которые регулярно принимали дети (стимуляторы, стабилизаторы настроения, антидепрессант лексапро, аддерол от дефицита внимания/гиперактивности и множество других прописанных им антиконвульсантов и антипсихотиков). Тем летом я строил крепость. И лепил печенье. И купил Робби серебряного робота, на что он ответил: «Я стар для этого, Брет». А вместо робота он хотел CD-ROM с программой по астрономии. Тем летом я купил батут, и Робби, прыгая на нем, получил вывих. Мы ходили по лесу. Мы совершали долгие вылазки на природу. Я не мог поверить, что соблазнюсь экскурсиями на ферму и на шоколадную фабрику, а также буду кормить с руки жирафа (которого потом в грозу убило молнией) в местном зоопарке. Я вспомнил, кто такой Снаффлапагус.[6] То было лето разных цветов, и формочек, и считалок, и Сары, которая знала, как по-испански «привет», и рядом всегда были синяя собака и добрый дракончик и кукольные спектакли, где животные вступали между собой в поучительные отношения, и я читал ей «Ленивого щенка» с CD-ROM-a, отчего книжка стала казаться сухой и скучной, и с экрана компьютера пустым свечением пялились на нас иллюстрации. Все это было немного как во сне. Я был втиснут в роль мужа, отца-защитника – и сомнения мои были велики. Но я двигался к высшей цели. Я невольно чего-то добивался. С детьми, когда они были угрюмы, или безразличны, или канючили, я научился говорить внушительным тоном, и это вроде бы принесло Джейн облегчение. (В то же время Джейн требовала, чтоб я не «сбивался с цели», и вот я без труда нашел себе место преподавателя писательского мастерства – хотя моя группа собиралась не чаще раза в неделю всего на три часа.) Я наблюдал за изменениями в себе, и единственное, что оставалось, это признать: мое обращение наделяет жизнь смыслом. Я уже не выжигал по живому. Исчезла плотность городской жизни – предместья были разбросаны фрагментарно, беспорядочно; мне больше не доводилось листать бесовский словник («Загат») в поисках приличного ресторана; в прошлом осталась война кошельков за бронирование столика.