Ирина Семина - Линия Жизни Страница 8

— Анюта, стоп! Давай-ка зайдем вон в тот кафетерий, возьмем по пирожному с капучино, и ты мне все-все расскажешь.

Это был верный ход: вскоре я вполне уяснила себе суть дела.

Речь шла о Людмиле — Анютиной дочке, которую я знала с малых лет. Но сейчас она была уже вполне сформировавшейся и очень самостоятельной личностью, закончила институт и теперь рьяно делала карьеру в довольно-таки крутом квартирном агентстве. Так вот, эта самая Людмила, со слов Анечки, стала пить, причем пить регулярно.

— Представляешь, каждый день! Для нее это уже в порядке вещей. Переговоры с партнерами — без алкоголя никак. Сделку провернули — отметили. Корпоративчик — само собой. А по будням и того хлеще: вечером пришла — за ужином полбутылочки полусладкого уговорила. Она говорит, что после напряженной работы это помогает ей расслабиться. Меня слушать не хочет. Ты бы поговорила с ней, а? Как психолог!

— Ань, да я бы с радостью! Но ты ж знаешь, если клиент не созрел — психолог бессилен. Людочка-то это как проблему осознает?

— В том-то и дело, что нет, — увяла Анюта. — Она считает, что все в порядке. Просто способ расслабления. Только это же дорога в никуда, ведь правда?

— Ну вот и еще одна дорога в никуда… — задумчиво проговорила я. — Знаешь что, Ань? Я не могу свои услуги насильно навязывать. Людмила и меня слушать не станет. Или из вежливости послушает, но все мимо ушей пропустит. Давай, я лучше сказку напишу? А ты ей подсунешь. Сказка, она на глубинные струнки души действует. Может, и пробьет!

…На следующий день я пришла к Анюте в поликлинику со сказкой, которая родилась вмиг, — уж очень меня эта тема вдохновила. Вот она:

Сказка четвертая

ПРИВЕТ С БОЛЬШОГО БОДУНА!

а что ж ты творишь? — возмущалась мама. — Ты же алкоголичкой становишься!

— Ничего и не становлюсь, — вяло огрызалась я. — Я с работы пришла, устала. Могу себе позволить бокал хорошего вина. Для расслабления.

— Да, конечно! Сегодня бокал, вчера бокал, позавчера бокал, каждый день бокал. У тебя уже потребность в этом самом бокале!

— А что ты можешь предложить как альтернативу? — устало спросила я. — Я устала. Понимаешь, у-ста-ла!

— Я все понимаю. Только… Доченька, милая, не надо, а? Ну поищи другие способы! Ну пожалуйста!

— Ладно, мам, все. Давай не будем. Нет у меня сил с тобой спорить. Но я подумаю. Вот прямо сейчас — лягу и подумаю.

Мама вышла, тихо притворив за собой дверь. Даже по ее спине было видно, как она расстроена. У меня тоже испортилось настроение. Вся эйфорийка, вызванная бокалом красного вина, куда-то испарилась. Ну вот, отдохнула, называется…

Мама, конечно, была права. Признать это у меня еще хватало здравого смысла. Я действительно испытывала потребность в этом самом бокальчике. Или двух. Если в хорошей компании — то и больше. Но уж в одном — точно. И для его употребления мне никакая компания не требовалась. Кажется, это и есть один из признаков алкоголизма? Или нет?

Я размышляла обо всем этом, растянувшись на мягком диване, тело начало расслабляться, а мысли текли ленивой тягучей рекой. «Молочные реки, кисельные берега, — вспомнилось мне что-то сказочное. — Сейчас какая-нибудь красавица с коромыслом выплывет. По воду. То есть по молоко…»

Красавица и впрямь выплыла, и коромысло имелось. Вид у красавицы был неприветливый и хмурый. А если приглядеться, то и изрядно помятый. Под левым глазом красовался обширный радужный синяк.

— Ну чего уставилась? — мрачно спросила она, проходя мимо, к реке. — Одичала, что ль, совсем, у себя в шалаше?

Я огляделась и увидела, что лежу уже вовсе не на диване, а на травке под какой-то прибрежной ивой, и вокруг меня не моя родная комната, а сплошная дикая природа.

— Женщина! Постойте! Это что тут? — вскочила я, в панике озираясь по сторонам. — Куда я попала? Где я?

— Тю, оглашенная! Чего орешь? Перебрала вчера, что ли? — крикнула «красавица», окуная в реку ведра.

— Чего? — уставилась на нее я.

— Чего-чего… Употребляла, говорю?

— Я? А, да… Немножко. Я дома была, а потом вот сразу здесь. Ничего не понимаю! Вы сами-то откуда будете?

— С Большого Бодуна.

— Откуда??? — вытаращила я глаза на незнакомку.

— С Бодуна. Большого. Говорю же!

— А… как я сюда попала??? Мамочки, что происходит??? Я сейчас рехнусь просто!

— Ну ладно, — смягчилась женщина. — Бывает. Видать, выпадение памяти у тебя случилось. Погодь, щас ведра прилажу, и пойдем в избу, поправим тебе здоровье.

Я дождалась, пока она двинется по тропе прочь от речки, и послушно потрусила за ней следом. Было страшно. Я не понимала, что происходит, а в таких случаях меня сразу одолевает тревога, и я начинаю метаться. Эх, сейчас бы мне как раз пригодился бокальчик, для успокоения…

За ближайшими кустами открылся вид на деревню. Ох и жалкое зрелище она собой являла! Темные покосившиеся избушки, полусгнившие плетни, кривенькие улочки с рытвинами и колдобинами вперемежку с лужами, по которым бродили тощие грустные коровенки и всклокоченные овцы. «Так вот ты какой, стало быть, Большой Бодун, — ошалело подумала я. — Прямо сказать, унылое местечко…»

— Заходи, подруга, — толкнула калитку местная. — Меня Василисой зовут. По прозвищу Прекрасная.

— Э-э-э-э… Очень приятно. А я Людмила. Прозвища нет, — ответила я, прикидывая, что прекрасного обнаружили соотечественники в моей провожатой. Разве что живописный синяк?

— Стало быть, не местная ты. У нас тут все с прозвищами, только так друг друга и различаем, — продолжала она, ловко пробираясь по двору меж коровьих лепешек и старой соломы. — Осторожно, не вляпайся! Ну вот, вляпалась. Эх, ну говорила же! У нас тут, в Бодуне, все время под ноги смотреть надо.

— Что вляпалась, то вляпалась, — сквозь зубы пробормотала я. — Как говорится, «привет с Большого Бодуна»…

— Прополощи ногу в корыте, вон там, у крыльца. И давай в избу! — распорядилась Василиса Прекрасная. — Муж мой сейчас в отъезде, так что вдвоем покукуем.

— А почему у вас прозвища? Фамилий вам, что ли, мало? — поинтересовалась я, болтая ногой в разбитом корыте, таком же жалостном, как и все остальное.

— Прозвища — это чтобы фамилию не позорить, — пояснила она. А то как учуют, что ты с Большого Бодуна, ну и отношение уже соответственное. Родственники из других селений потом обижаются. Слава о нашей деревне дурная, понимаешь ли. А с чего бы? Деревня как деревня, живем, хлеб жуем…

Я осмотрелась: внутри избы было так же непрезентабельно, как и снаружи. Лавки деревянные, стол, печь, допотопная кровать с металлическими шишечками, и все какое-то закопченное и пыльное.

— Синяк почти сошел, — озабоченно проговорила Василиса, рассматривая себя в треснувшем тусклом зеркале. — Надо будет моего вывести из себя как следует, чтобы обновил.

— Зачем??? — вылупилась я.

— Бьет — значит, любит, — объяснила Василиса. — У нас тут если какая баба без синяка пройдет, так все сразу решат, что мужик к ней всякий интерес потерял. Только мой Василий меня знаешь как любит? С самой свадьбы еще ни разу на люди без фингала не показывалась!

— М-м-м-м-м… — неопределенно промычала я. Мне такая постановка вопроса показалась весьма спорной, но высказываться вслух я не стала.

— Ты не стой, вон бадья, вон ковшик, черпай и пей, — спохватилась Василиса.

Я двинулась к бадье, зачерпнула, и прежде чем успела осознать, что за запах идет от этой жидкости, сделала большой глоток и тут же закашлялась. В бадье плескалась натуральная самогонка.

— А! О! — никак не могла выдохнуть я.

Да кто ж так пьет! — подскочила ко мне Василиса. — Выдохнуть надо, выдохнуть, а потом уж хлебать! На вот, огурчиком занюхай.

Я схватила огурец и начала лихорадочно хрумкать.

— Да нюхать надо было, — неодобрительно заметила Василиса. — Так закусывать — никакой провизии не напасешься.

— Ты чего не предупредила? — отдышавшись, спросила я. — Я думала, там вода…

— Да мы ее, родимую, как воду и хлещем, — пожала плечами Василиса. — А чего еще делать? Ну ты как, ожила?

— Да вроде, — ответила я.

Действительно, мне стало теплее, и восприятие обострилось — вроде и краски стали ярче, и звуки четче. Паника куда-то отступила, и на душе стало веселее.

— Садись, Людмила, за стол, разговеемся, — пригласила хозяйка. — Чтобы жизнь раем показалась!

Я присела на лавку, Василиса тем временем брякнула на стол две стопки, миску с картошкой в мундире и банку с солеными огурцами.

— Ну, за нас, красивых! — провозгласила Василиса, и мы опрокинули по стопочке.

Самогонка была вонючая и крепкая: мне сразу ударило в голову. Разумеется, дома я такую гадость не пью, я предпочитаю качественное марочное вино, как вариант — коньяк, но отказываться было неудобно: все-таки Василиса меня приютила и вообще отнеслась ко мне по-человечески. Кстати, теперь она мне не казалась уже ни помятой, ни хмурой. Очень даже симпатичная женщина. Пожалуй, даже и Прекрасная. Недаром ей такое прозвище дали. Ей даже синяк был к лицу.