Филипп Делерм - Первый глоток пива... Страница 8

Заглянешь внутрь – а там горят-переливаются и бесконечно делятся ячейки самоцветов, лазурно-синих, густо-лиловых, пронзительно-оранжевых. Восточный ледяной дворец, кристальный грот-гарем, снежный чертог султана. Все новые и новые путешествия, и ни одного похожего на другое. От бирюзовых берегов к палитре северных камней, от гранатовых скал к благоухающим заливам теплых морей. К неведомым, безымянным, не обозначенным на картах землям. Чуть повернешь цилиндр – смена пейзажа, и очередная страна, знойная или холодная, распадается где-то в Зазеркалье с тихим болезненным звоном.

Что прошло, то прошло. Повернется стекляшка-другая, и перед тобой новый вид. Ты уже представляешь себе, каким он будет, и он почти такой и есть, но не совсем. В этой маленькой разнице и заключается головокружительная прелесть игры, порою с примесью досады: страна подвижных кристаллов никак не дается в руки. Не вернуть этой небесной мозаики, с ее райской зеленью и театральным винным бархатом, геометрически размеренной красой луврских садов и мельтешащей теснотой китайского домика. Пол, потолок, стена – но то всегда земной фрагмент, парящий в дробной невесомости. Приходится застыть в неловкой позе, калейдоскоп не положить, малейший толчок – и все рухнет, легчайшее дуновение снесет дворец, как смерч.

В темной камере затаилось чудо. Все множится и исчезает, все хрупко и легко. И все неуловимо. Лишь несколько секунд застывшей красоты, бескорыстного созерцания. Большим и средним пальцами обеих рук удерживаешь и выпускаешь частицу мудрого счастья. Едва-едва касаясь.

ЗВОНОК ИЗ АВТОМАТА

Сначала масса мелких трудностей: надо открыть дверь – поди знай, толкать ее или тянуть, отыскать карточку – а попадаются билетики на метро, карточка водительских прав и прочее, – да еще сколько в ней осталось единиц? Потом, не сводя глаз с экранчика, следуешь его указаниям: снимите трубку… ждите… В кабинке тесно, неудобно, стеклянные стенки уже затуманились от твоего дыхания. Набираешь номер, выстукивая на кнопках холодные рассыпчатые трели. Стоячая коробка, в которую ты заключен, не столько ограждает, сколько держит в плену. Но только этот магический ритуал, который знаменует твою полную покорность воле холодного механизма, дает право соприкоснуться с самым трепетным, горячим, непредсказуемым – с человеческим голосом. Впрочем, к этому чуду незаметно подводит меняющийся звуковой ряд: после ледяного звяканья цифровых кнопок в трубке возникает волнообразное утробное клокотанье, затем более членораздельные, томительно пульсирующие гудки вызова, которые наконец, к немалому твоему облегчению, обрываются.

Ты туг же задираешь голову и начинаешь говорить. Тривиальные слова, наигранно небрежный тон: да, это я, привет, да, все прошло нормально, я звоню из автомата на площади Сен-Сульпис, знаешь, около такого маленького кафе.

Не важно, что говорится, важно, что слышишь. Просто удивительно, как много можно понять по одному только голосу того, кого любишь: грустит ли он, устал ли и ослаб или жизнерадостен и бодр. Без покрова жестов чувства обретают прозрачность. И вместе с тем от серо-безликого телефонного аппарата разливается иная прозрачность. Ты вдруг начинаешь видеть тротуар перед собой, газетный киоск, мальчишек на роликах. Точно по мановению волшебной палочки все оживает за стеклом, начинает существовать с первыми звуками далекого голоса. Улыбка раздвигает губы. Кабинка делается невесомой, стеклянные стенки кабины раздвигаются. Голос, далекий и близкий, говорит тебе, что Париж не такой уж чужой, что голуби взлетают на скамейки и что блокада прорвана.

ВЕЛОСИПЕД И ВЕЛИК

Велосипед – совсем не то, что велик. Велосипед – это когда обтянутый светящейся лиловой майкой гонщик несется по шоссе со скоростью семьдесят километров в час. А велик – пара школьниц рядышком переезжает в Брюгге через мост. Порой разрыв не так уж велик. Мишель Одьяр[5] в эластичных штанах и гольфах забегает пропустить стаканчик белого сухого за стойкой бистро – это велосипед. Подросток в джинсах слезает со своей машины, усаживается с книжкой за столик открытого кафе и заказывает водичку с мятным сиропом – это велик. Но есть два разных лагеря, и между ними пролегает четкая граница. Тяжелые дорожные модели, хотя бы и обзавелись круто изогнутым низким рулем, останутся великами. А полугоночные, как бы ни сияли крыльями на колесах, не перестанут быть велосипедами. Лучше уж не притворяться и смириться со своей породой. Кто-то из нас мечтает в глубине души об элегантном черном голландском велике и развевающемся за плечами шарфе. А кто-то тоскует по легонькому велосипеду – чтоб цепь жужжала звонкой пчелкой. Владелец велика – модернизированный пешеход, любитель побродить по улочкам и почитать газетку на скамейке. Фанат велосипеда никогда не останавливается, он впаян до колен в свой скоростной снаряд, а ходит только вперевалку, по-утиному, да и не ходит он вовсе.

Скажете, это вопрос быстрой или медленной езды? Возможно. Но некоторые шпарят вовсю на велике, а другие неспешно скользят на велосипеде. Тогда, выходит, дело в легкости и тяжести? Вот это ближе к истине. Кому что хочется: взлететь и оторваться от земли или уверенно передвигаться, опираясь на нее. Да что там! Разница во всем! В цвете одежды. Сторонники велосипедов любят ярко-оранжевый и ядовито-зеленый, в стане великов отдают предпочтение мягко-коричневым, бледно-пастельным, приглушенно-красным тонам. Не сходятся вкусы и в ткани и стиле. Тут просторный покрой, шерсть, вельвет, шотландка. Там – все из синтетики, все в обтяжку.

Принадлежность к той или другой партии – это нечто врожденное, близкое к политике. Однако и самые рьяные приверженцы велосипедов бывают вынуждены изменить себе ради любви, ибо влюбленным подобает кататься только на велике.

НАЧИНАЮЩИЙ ИГРОК В ПЕТАНК

– Ну что ты там? Загоняешь или вышибаешь, э?

Фальшивый марсельский акцент – часть устоявшегося ритуала. С шаром в руке чувствуешь себя довольно неуклюже. И, сколько ни храбрись, ни паясничай, ни готовься «приложиться к Фанни» [6] и хлопнуть в утешение анисовки, как ни передразнивай свирепого Ремю[7] или хохмача Фернанделя, от правды не уйдешь – тебе не хватает класса. Нет, ты конечно же не полный неумеха, не будешь стоять враскоряку, помахивая мячом на полусогнутой руке и примериваясь, как бы поудачнее его запустить. Но и выдерживать значительную паузу перед мастерским броском, злостно испытывая терпение окружающих, тоже не станешь. Суть игры в переживании за каждый шар: сколько раз постыдно промажешь – на метр мимо шарика-мишени – и подшибешь сам себя, пока вдруг не положишь шар впритык или точнейшим попаданием не вытеснишь с позиции противника!

Да все это не важно! Главное – этот праздничный, летний гул, стук сталкивающихся друг с другом блестящих шаров. Сами собой приходят слова и движения.

– Мишень-то видишь?

Подходишь и носком ботинка показываешь шарик, незаметный между двумя белыми камнями. Болтливость постепенно проходит, тебя разобрало не на шутку. Ты уже не ждешь в сторонке, чем кончится дело, а лезешь в круг, в гущу событий, туда, где лежат отыгранные шары.

– Ну, чья взяла?

Берешь веревку для промеров. Тебя обступают со всех сторон. Не так-то легко измерить промежутки и ничего не сдвинуть под ревнивыми взглядами соперников.

– Мой лучше лег. Чуть-чуть, но поближе.

Еще один, последний шар – и все, идешь назад, стараясь не спешить и сделать безразличный вид. Нет, на коленки ты не станешь, до такого не дойдет, но будешь долго целиться, пока не сделаешь обдуманный, похожий на священнодействие бросок. Раз – и на несколько секунд замрешь, следишь, как покатился шар. Вот он почти остановился, бежишь к нему и с ложной скромностью трясешь руками на ходу. Ты не побил рекорд, но и не дал маху, бросок удачный.

В начале кона ты тоже собирал шары, чужие. Теперь, в конце, совсем другое дело – они твои!

ЗАГУБЛЕННАЯ СИЕСТА

Перевод А. и Н. Васильковых

НАД КОРТАМИ РОЛАН-ГАРРОС СЕЙЧАС ПОЙДЕТ ДОЖДЬ

«Метео-Франс предупреждает, что примерно через двадцать минут может начаться ливень». Все краски на корте разом изменились. Оранжевая площадка стала тускло-красной, почти бурой. Светло-зеленый брезент с буквами BNP за спинами судей на линии вдруг напомнил о закрытом бассейне, повеяло скукой спортивного зала. Дождь еще не пошел, но в воздухе, должно быть, уже повисла изморось, потому что очертания начали расплываться.

И вот наступает минута, которой мы ждали и опасались: подающий, взглянув на небо, переводит глаза на судью. Тот, невозмутимо восседая на своем стуле, спокойно объявляет счет – 15:30. Он должен показать, что никто на него не влияет: одному из этих двоих всегда выгодно прервать встречу. Игра продолжается, но счет уже всем безразличен. Дождь вот-вот прольется. Так бывает, когда чего-то боишься, но знаешь, что это все-таки произойдет. И когда откровенно и неумолимо обрушивается ливень, безропотно смиряешься. Судья в несколько секунд скатывается со своего стула, запасные ракетки и полотенца исчезают на самом дне сумок, рабочие растягивают большой, темный и покорный кусок брезента.