Жозе Сарамаго - Странствие слона Страница 8

Деревня же была такая деревня, какой в наши дни уже не увидишь, а происходило бы все это зимой — сущий был бы хлев или свинарник с растекающимся во все стороны жидким навозом, но сейчас лето, и потому она наводит на ум нечто другое — какие-то окаменелые останки древней цивилизации, покрытые пылью, как рано или поздно происходит со всеми музеями под открытым небом. Улица вывела их на площадь, и на площади стоял этот самый дворец. Старик дернул за шнур звонка у задних дверей, а через минуту, когда дверь отворилась кем-то невидимым, вошел внутрь. Все происходило не вполне так, как воображал взводный, но так, пожалуй, оказалось даже лучше. Старик взял на себя труд первых переговоров, и он же, может быть, займется сутью дела. Минуло добрых четверть часа, прежде чем в дверях появился толстый человек с большими усами, мохнатыми, как корабельная швабра. Взводный тронул коня к нему навстречу и, не слезая с седла, чтобы сразу и вполне определить разницу положений, произнес: Ты — графский управляющий. Чем могу служить вашей милости. Офицер спешился и, выказывая редкостную сообразительность, не оттолкнул то, что само лезло в руки: В данном случае служить мне — то же, что служить твоему графу и его величеству королю. Ваша милость, изъясните, что вам угодно, и во всем, что не обречет душу мою вечному проклятию и не навредит моему хозяину, я пойду вам навстречу. И душу твою губить не стану, и интересы хозяина твоего не затрону, уж будь покоен, а теперь давай-ка перейдем к делу, по которому я тут. Помолчал, отрывисто кивнул погонщику, подзывая его к себе, и начал: Я офицер кавалерии его величества короля, который поручил мне доставить в вальядолид, это в испании, слона и передать его эрцгерцогу максимилиану австрийскому, имеющему местопребывание во дворце своего августейшего тестя, императора карла пятого. Глаза управляющего полезли на лоб, нижняя челюсть отвисла, и взводный мысленно отметил сии обнадеживающие приметы. А отметив, продолжал: В моем конвое следует воз с фуражом, которым питается слон, и бочка с водой, которой утоляет он жажду, а запряжен тот воз парой волов, и хоть до сей поры нареканий на них не было, скоро, боюсь, начнутся, потому что надо будет одолевать крутые горные склоны. Управляющий кивнул, но ни слова не произнес. Взводный глубоко вздохнул, произнес еще несколько общих фраз, наскоро слепленных в голове, и перешел наконец к сути: Мне нужно впрячь еще одну пару волов, и я думал, что сумею их тут получить. Граф-то — в отъезде, а без него как же. Взводный не дал ему договорить: Ты, похоже, не расслышал, я здесь — от имени короля, так что это не я прошу тебя одолжить на несколько дней пару волов, а его величество король португальский. Да нет же, ваша милость, как же я мог не расслышать, но ведь хозяин мой. В отъезде, ты уже сказал, но здесь зато имеется его управляющий, а тот сознает свой долг перед отчизной. Отчизной, ваша милость. Ты что же, никогда не видел ее, спросил взводный, поддаваясь внезапно нахлынувшему порыву лирического чувства, взгляни на эти облачка, что плывут неведомо куда, они и есть отчизна, взгляни на солнце, которое то выглянет, то скроется за тучкой, и это тоже — отчизна, взгляни на ту купу дерев на пригорке, из-под которых нынче на заре я, придерживая спущенные штаны, приметил твою деревню, и они тоже — отчизна, и по всему вышеизложенному ты просто не имеешь права ни отказывать мне, ни чинить препоны в исполнении поручения. Ну, если ваша милость так считает. Я даю тебе честное слово офицера, а теперь довольно болтать, пойдем-ка в хлев, покажешь, что у тебя там есть. Управляющий подергал себя за неряшливо свисающий ус, словно бы советуясь с ним, и наконец решился, уверовав, что отчизна — превыше всего, однако опасаясь все же последствий своей уступчивости, спросил офицера, даст ли тот какие-нибудь гарантии, на что взводный ответил: Дам тебе собственноручную бумагу, где будет сказано, что волы подлежат возвращению незамедлительно по доставлении слона соломона в распоряжение эрцгерцога максимилиана австрийского, стало быть, жди не позднее, чем как обернемся до вальядолида и обратно. Ну, пойдемте в стойло, ваша милость, рабочий скот у меня там. Этот — со мной, он погонщик, я, видишь ли, больше разбираюсь в лошадях и в делах военных, предупредил взводный. В хлеву стояли восемь волов. У нас есть еще четыре, но они в поле. По знаку офицера погонщик приблизился к животным, оглядел их внимательно одного за другим, заставил подняться двух лежавших, осмотрел и их тоже и наконец объявил: Этот вот и этот. Хороший выбор, одобрил управляющий, это лучшие мои волы. Взводный почувствовал, как из солнечного сплетения к гортани теплой волной прихлынула гордость. И в самом деле, каждое сделанное им движение, каждое принятое решение, каждый шаг обнаруживали исключительную, самой чистой воды и первого ряда зрелость стратегического мышления, обладатель коей дарованиями своими заслуживает высочайшего, ну то есть августейшего, одобрения и немедленной награды, для начала — производства, скажем, в полковники. Управляющий вышел и вернулся с бумагой и пером, и тут же, тотчас составлен был документ. Управляющий принял его задрожавшими от волнения руками, однако вновь обрел спокойствие, услышав, как погонщик говорит: Шлей нет. Вон, там возьми, показал управляющий. Не остались не помянуты в нашем повествовании более или менее проницательные суждения о природе человеческой, и к каждому из ее проявлений мы, помнится, со свойственной нам упорной основательностью давали развернутый комментарий, соответствующий комизму положения. Но вот чего, по совести сказать, не ожидали мы — это что настанет день и доведется нам поверить бумаге мысль столь великодушную, столь возвышенную и благородную, как та, что, молнией сверкнув в голове взводного, явила ему прямую необходимость поместить два ярма на родовой графский герб владельца волов. Дай бог, дай бог, как говорится. Волы были уже запряжены, и погонщик вывел их из хлева, когда управляющий спросил: А слон. Вопрос, поставленный столь же прямо, сколь и бесхитростно, по-сельски неуклюже, можно было бы попросту пропустить мимо ушей, однако взводный подумал, что этот человек оказал ему любезность, и потому, движимый чем-то родственным благодарности, отвечал: Слон — вон там, за рощицей, где мы ночевали. Сколько живу — а ни разу не довелось мне видеть слона, сказал управляющий так печально, словно от этой неудачи наперекосяк пошла и его жизнь, и всех близких его. Ну, эта беда — не беда, идем с нами, увидишь. Отправляйтесь, ваша милость, а я заседлаю мула и нагоню. Взводный вышел на площадь и сказал дожидавшемуся сержанту: Есть волы. Как же, как же, они прошли мимо меня, а впереди — погонщик, напыжившийся от гордости так, что дальше некуда. Ну, едем, сказал взводный, ставя ногу в стремя. Слушаю, сеньор, ответил сержант и тоже сел в седло. Вскоре они догнали авангард, и туг перед офицером возникла дилемма — то ли галопом доскакать до лагеря и возгласить победу, а то ли сопровождать упряжку и принять заслуженные лавры уже в присутствии живого, так сказать, приза, коим увенчаны его хитроумие и сообразительность. Понадобилось проехать не менее ста метров, прежде чем отыскалось решение, которое мы с пятивековым опережением хода событий могли бы назвать третий путь, а именно — сержанта пустить вперед с известием и с тем, чтобы предрасположить умы и души к наиторжественнейшей из встреч. Так и будет поступлено. Проехали еще не очень много, как послышался туповатый топот мула, от которого сроду никто не просил рыси и уж тем паче — галопа. Всадники натянули поводья, причем взводного побудила к сему учтивость, а последовавшего его примеру сержанта — неизвестно что, и лишь погонщик и волы, будто принадлежали к иному миру и иными законами руководствовались, продолжали двигаться прежним аллюром, то есть — шагом. Взводный приказал сержанту скакать в лагерь и уже в следующее мгновение пожалел об этом. Нетерпение его возрастало с каждой минутой. Отправив сержанта, он совершил грубую ошибку. Посланцу к этому времени уже достались первые, самые горячие рукоплескания, те, которые может стяжать себе только добрая весть, принесенная с пылу с жару, а если иные, пусть даже и многие, захлопают в ладоши и при появлении главных сил, все равно будет у этого ликования вкус как бы разогретого блюда. Он обманулся. Когда взводный, сопровождающий волов — тут, правда, еще вопрос, их ли сопровождающий, ими ли сопровождаемый,— в подобном расположении духа добрался до лагеря, люди уже были выстроены в две шеренги — вольные слева, солдаты справа,— имея в середине слона с погонщиком субхро на спине, и все были исполнены одушевления и издавали радостные клики, и происходило бы все это на борту пиратского брига, самое то было бы крикнуть: Всем по двойной чарке рома. Как бы то ни было, может быть, и представится оказия выставить всей компании по пинте красного. Когда улеглось радостное волнение, начали строить караван. Погонщик впряг в телегу графских волов, что были посильнее и посвежее прежних, шедших из Лиссабона, а тех поставил впереди, чтобы отдохнули. Управляющий, надо полагать, держался на сей счет иного мнения, однако сидел на своем муле и только крестился снова и снова, не веря глазам своим. Ох ты, бормотал он, это, значит, и есть слон, вот, стало быть, что такое слон, ну никак не меньше четырех локтей в высоту, а хобот какой, а зубищи-то эти, а ноги-то, вот это ноги, колонны, а не ноги. Когда караван тронулся, он следовал за ним до самого выезда на дорогу. И там распрощался со взводным, пожелал счастливого пути и благополучного возвращения и долго смотрел вслед удаляющимся людям и животным. Махал им рукой. Не каждый день возникает в нашей жизни слон, не каждый.