Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы Страница 8

– Рассказывай, Канашкин, – первым не выдержал Бумажкин, лихой служащий, игрок в баскетбол, знаток шахматных дебютов и эндшпилей.

Канашкин поднял удивленные глаза:

– О чем?

– Где был, что видел, – хохотали служащие.

– И не спрашивайте даже, товарищи! Плохо, когда у тебя нет квартиры, но еще хуже, когда она у тебя есть.

Сделав такое странное заявление, Канашкин опять уткнулся в бумаги.

– Мне бы дожить до таких времен, когда бы и я смог вот также легко… – уныло начал Змиенко, отец семейств.

– А кто тебе виноват? Не надо разводиться. Тогда и квартира будет.

– Тебя не спросил, – буркнул Змиенко, стоявший со своей новой семьей в очереди уже седьмой год.

Тут в разговор вступил сам Канашкин:

– Нет, вы можете себе представить? Я всегда платил за побелку тридцать рублей и за окраску двадцать. А сегодня жду их полдня. Приходят, естественно, пьяные и говорят: «Пятьдесят за побелку, а за окраску еще пятьдесят!» Да слыхано ли это?! За такие деньги я и сам все сделаю. И покрашу и побелю.

И снова в бумаги.

– Черт его знает, – сказал отец семейств. – Мы когда с Марьей жили, так нам тесть всегда помогал. Пришлет рабочих, они и работают. А что он им платил – черт его знает.

– И потом, – вступил в разговор пожилой человек Сорокоумов. – Ты учти, тебе все придется самому доставать: красочку – раз, известочку – два, шпаклевочку – три. Так что подумай!

– Сам все сделаю, – ответствовал Канашкин.

И тут встала громадных размеров женщина Катерина Давыдовна Младенцева. Она подошла к столу Канашкина со своим стулом. Села напротив и сказала, глубоко дыша:

– Виктор Валентинович, ты посмотри на меня. Ты видишь, что правый глаз у меня красненький.

– Ну, вижу, – невежливо признал Канашкин.

– Вот. – Женщина заговорила басом. – За тридцать два рубля он у меня красненький, мой правый глаз! Тоже ко мне пришли, обмерили стены и говорят: «Тридцать два рубля». А я им: «Идите вы к черту!» Вроде тебя. Я сама, говорю, сделаю (вроде тебя). Взяла краскопульт, налила туда по инструкции известки и чуть не лишилась правого глаза.

– Как так?! – ахнули служащие.

– А вот так. Брызнуло, и все тут. Помните, я бюллетенила, вы еще ко мне с яблоками приходили?

– Помним, – вспомнили служащие.

– Так что – думай, – сказала дама и, забрав стул, ушла от Канашкина.

– Руки все посотрешь! – кричали служащие.

– Да и вообще! – уговаривали они.

– А накладные-то расходы, накладные. Нет, ты подумай, – все кипятился Сорокоумов. – Тебе ж выпить захочется с устатку!..

На шумок заглянул и начальник, товарищ Пугель. Славен он был тем, что выкопал в городе четыре подвала. Он часто переезжал с места на место, меняясь и расширяясь. И везде копал подвалы. Он любил свои подвалы. На вечеринках он всегда рассказывал про свои подвалы и показывал трудовые мозоли, полученные вследствие подвалов.

– В чем дело, товарищи? – строго осведомился он. – Что тут у нас? Дискуссионный клуб «Литературной газеты» в рабочее время?

– Тут вот Канашкин задумал самостоятельно квартиру ремонтировать…

– Да? – подобрел начальник. – Ну и как, Канашкин? Чувствуешь свои силы?

– Чувствую, – отвечал Канашкин, смело глядя в лицо начальника.

– Молодец! Я, знаете ли, люблю людей, которые все делают своими руками. Мне кажется, что они и на производстве как-то… дисциплинированнее, чем все эти… любители прачечных, – сказал начальник.

И ушел. А вскоре исчез и Канашкин. По каким-то своим личным, а может быть, даже и производственным делам. И по его уходе среди людей состоялся следующий разговор:

– Вот подлец! Умеет же соврать! Весь рабдень где-то шатался, а ловко так загнул – квартиру, дескать, он ремонтирует…

– А я вот никогда ничего придумать не могу, кроме как что мне надо в больницу…

– А я всегда – что мне нужно кого-то из родственников встретить…

– А мне и вообще в голову ничего не лезет. Даже как-то стыдно…

И служащие погрузились в глубокое молчанье…

И тут я оторвался от рукописи и с надеждой заглянул в строгие глаза Николая Николаевича Фетисова, своего старшего друга и непризнанного гения, проживающего у нас в полуподвальном помещении.

– Все! Конец!

– Конец так конец, – пробурчал он, затягиваясь сигаретой «Памир».

Мы сидели на осенней скамейке близ Речного вокзала. Желтые листья плавно кружились. В сопках стлался туман. Белый теплоход, протяжно гудя, выходил на середину реки Е.

– Ну и как вам оно, Николай Николаевич, – дрогнув голосом, спросил я.

– Это сатира, что ли, и называется? – осведомился Николай Николаевич.

– Ну, – обрадовался я. – Это – сатирический рассказ. Я его подправлю и куда-нибудь пошлю.

– И возьмут?

– Может, и возьмут. У меня уже штуки четыре таких опубликовано. Тут же и критика, и намек, да и вообще… интересно.

– К черту ты его пошли, к черту, а не в газету, – вдруг взвился Николай Николаевич.

Я обомлел. А он вдруг снова изменился. Широкая улыбка осветила его испитое лицо. Золотой зуб засиял невыносимо.

– Я вот тебе щас расскажу! Если сумеешь написать – станешь великий писатель планеты. Значит, так. У одного выдалась крайне неудачная неделька. В конторе много мантулил, потом гости приехали, с деревни, и всю дорогу керосинили. На лестнице подрались, а как-то к утру уже застучала в дверь по ошибке какая-то чужая, шибко беременная чмара. Она разыскивала своего неверного возлюбленного. Кричала нахально, громко – все не верила, что ее кобеля тут нету. На скандал опять соседи рылы высунули. Дескать, все это им надоело, будут писать в ЖЭК заявление. Ну, мужик и струсил. А вдобавок ему утром приносят какую-то повестку, чтобы пришел и все свое имел с собой. Мужик повздыхал, повздыхал, а потом взял да и повесился. Все. Конец.

Я обозлился:

– Ну, вот ты скажи, Николай Николаевич! Ведь ты же умный человек. Вот, допустим, написал я такой рассказ – кто напечатает такой бред?

– А это уже не мое дело, – надменно отозвался Николай Николаевич.

– И потом – чего это ему вешаться? Вообще никому не надо вешаться. Есть масса других выходов.

Но Николай Николаевич молчал. Я тоже замолчал Мы погрузились в глубокое молчание. Мы сидели на осенней скамейке близ Речного вокзала и молчали. Желтые листья плавно кружились. В сопках стлался туман. Но белый теплоход уже не гудел, потому что он уже ушел.

– А что, может, выпьем, Николай Николаевич? – сказал я.

– Это – другой разговор, – ответил Фетисов.

МИССИЯ ОБЩЕНИЯ

Дело было ночью. Герберт Иванович Ревебцев ухватился за железобетонный троллейбусный столб.

И внезапно услышал такие странные звуки: «Ди-ли-ди-ли-дон. Трах. Пух. Бах».

А вместо сцен и пейзажа ночной жизни видит – летит повдоль троллейбусных проводов громадное белое яйцо, падает оземь, и из него выходит некто в белых синтетических одеждах.

И простирая руки горе, направляется к Герберту Ивановичу и говорит по-английски, по-немецки.

А Герберт Иванович молчит.

– Здравствуй, брат, – объявил тогда прибывший. – Обними меня. Я явился с других планет и миров.

– Гыум, кхе, – ответил Герберт Иванович, не отпуская столба.

А инопланетный тут радостно вздохнул, видя налаживающиеся контакты. Вздохнул и опустил руки.

– Сведения о вашей чудной планете я уже все имею. Размеры, состав, химические и иные величины, история, культура. Я имею все. Хочу оставшийся по программе отрезок времени провести непосредственно в беседе с хозяином планеты, с человеком… – так пояснил он свои желания и действия. – У нас всего несколько коротких минут. Какое общественно-политическое устройство вам нравится больше всего, например?

И замолчал, ожидая. А Герберт Иванович сначала ничего не говорил, а потом из него вырвалось слово. Слово это было «ты».

– Ты… – внятно сказал Герберт Иванович.

– Ты – я, – обрадовался космонавт, показывая услышанное пальцами. – Я – ты. Контакт. Скажите тогда, кого из писателей вы предпочитаете? Плутарха или Овидия? Руссо или Вольтера? Достоевского или Толстого? А может, вы любите их всех вместе?

– Зьмей! – услышал он в ответ от пошатывающегося Герберта Ивановича.

– О! Я с тревогой замечаю – вы устали после напряженного рабочего дня. Чем вы занимаетесь? Проектируете ли космические корабли? Либо множите интеллектуальную мысль?

– Тело, – сказал Герберт Иванович.

– А-а! Вы отдыхали. Природа. Я правильно понял? Ваша одежда измята. К ней пристали вещества верхнего слоя земной коры: глина, окурки. Вы удили в воде рыб? Вода. Аш два о? Правильно?

– Тело… – повторил Герберт Иванович.

– А как тогда у вас на Земле обстоит с вопросами добра и зла? Решены ли? Или не совсем? Ответьте, умоляю вас, ибо час мой близок и я должен оказаться на своих планетах в указанный срок.