Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде Страница 8

— Сойдет и халат.

— Вы так говорите, потому что еще не видели его. Я жду вас в гостиной.

Когда он спустился по лестнице, облаченный в этот просторный наряд из белого ситца, с кружевцами на вороте и обшлагах, мы оба расхохотались. Он-то смеялся над своим нелепым видом, я же больше от смущения, ибо эта женская одежда, в силу контраста, подчеркивала его мужественный облик. Меня волновали его большие руки, длинные ноги.

— Могу ли я позвонить?

— Да, телефон вон там.

— Что мне сказать шоферу?

Удивившись тому, что он собирается говорить с шофером, а не с кем-то из родных, я не сразу поняла вопрос и ответила невпопад:

— Скажите, что ему будут здесь рады, а также угостят чаем.

Вильгельма одолел такой смех, что ему пришлось сесть на ступеньку лестницы. Я пришла в восторг оттого, что мои слова развеселили его, хотя и не понимала причины. Слегка успокоившись, он объяснил:

— Простите, мой вопрос означал совсем другое: какой адрес я должен назвать шоферу, чтобы он за мной приехал?

— Вилла „Цирцея“, дом два, улица Рододендронов, Остенде.

Стремясь взять реванш и доказать, что меня тоже хорошо воспитали, я оставила его у телефона и удалилась в кухню, где начала греметь посудой, чтобы он не думал, будто я подслушиваю его разговор, более того, даже стала что-то насвистывать под звон чайников, ложек и чашек.

— Вы готовите чай так звучно, что вам позавидовал бы симфонический оркестр.

Вздрогнув от неожиданности, я повернулась и обнаружила своего гостя на пороге кухни.

— Вы дозвонились родным? Успокоили их?

— Они и не думали волноваться.

Мы вернулись в гостиную с чайником и второй порцией бисквитов.

— Скажите, Эмма, а вы сами пишете?

— Почему вы спросили? Странно, все задают мне этот вопрос!

— Вы ведь столько читаете.

— Я сочинила несколько ужасных стихов, но думаю, что на этом и остановлюсь. Чтение и сочинительство не имеют между собой ничего общего. Это все равно что я спросила бы вас, не хотите ли вы превратиться в женщину лишь потому, что любите женщин! Ну вот, ваш вопрос звучит так же абсурдно.

— Это верно, но откуда вы взяли, что я люблю женщин?

Я прикусила язык. Попалась! Значит, я все-таки невольно придала своим словам оттенок эротики. Когда этот человек находился меньше чем в трех метрах от меня, я не могла сладить с собой и не завлекать его.

— Ну… мне так кажется, — пробормотала я, пряча глаза.

— Видите ли, я не пользуюсь репутацией женолюба, — добавил он, понизив голос. — Мои братья и кузены бегают за юбками куда больше, чем я. Они упрекают меня в благоразумии, в чрезмерном благоразумии.

— Вот как? А почему же вы так благоразумны?

— Думаю, потому, что берегу себя для одной женщины. Для настоящей. Для единственной.

Вначале я сдуру подумала, что эта фраза обращена ко мне. Но тут же осознала свою ошибку и отреагировала, попытавшись придать этой теме иной поворот.

— Вы же не станете уверять меня, что в вашем возрасте не… все еще не…

Я не договорила — мне стало безумно стыдно за себя! Ну с какой стати я мучаю этого божественно красивого мужчину, которого сперва вырядила в женские тряпки, а теперь допытываюсь, сохранил ли он непорочность?!

Его губы искривила удивленная и одновременно веселая усмешка.

— Нет, будьте покойны, к этому я приобщился. И очень доволен, что приобщился. Видите ли, меня окружало множество женщин старше меня годами и тем не менее блестящих красавиц; они с удовольствием посвятили меня в это, когда я был еще довольно молод.

— Спасибо, вы меня утешили! — ответила я с облегченным вздохом, как будто он похвастался своими успехами в гольфе.

— И тем не менее я предпочитаю долгие прогулки на природе, пешие или конные, а также многочасовые заплывы, как сегодня утром. Вот видите, мои удовольствия подчинены строгой иерархии.

— Мои тоже, — солгала я.

И отошла к камину, якобы спеша поворошить поленья, чтобы оживить угасавшее пламя.

— Почему вы мне об этом говорите? — холодно спросила я.

— О чем, простите?

— Почему вы рассказываете мне такие интимные вещи, ведь мы с вами совсем незнакомы.

Он отвернулся, задумчиво помолчал, потом серьезно взглянул на меня.

— Для меня это очевидно…

— Для меня — нет.

— Мы ведь нравимся друг другу, верно?

Наступил мой черед спрятать лицо и сделать вид, будто я размышляю, перед тем как взглянуть ему в глаза.

— Да, вы правы, это очевидно.

И мне почудилось, будто в этот миг — и на все последующие годы, подаренные нам судьбой, — воздух, окружавший нас, волшебно переменился.

Внезапно эту идиллию разорвало пронзительное дребезжание дверного звонка. Он поморщился:

— Это мой шофер…

— Уже?

Какие же удивительные сюрпризы готовит нам жизнь: в полдень я еще не знала этого человека, а сейчас, в сумерках, мне было невыносимо тяжко расставаться с ним.

— Нет, Вильгельм, вы не можете уйти так…

— В этом халате?

— В халате, не в халате — вы не можете просто взять и уйти.

— Я вернусь.

— Вы обещаете?

— Клянусь вам.

Он поцеловал мне руку, и это мгновение затмило все предыдущие двадцать три года моей жизни.

Когда он переступал порог, я сказала ему вслед:

— Полагаюсь на вас, иначе мы больше не увидимся, ведь я даже не знаю, кто вы.

Он с улыбкой сощурил глаза:

— Вот это-то и прекрасно: вы меня не узнали.

И прикрыл за собой дверь.

Я не захотела смотреть, как он уезжает, — так и осталась сидеть без сил, в глубине темной комнаты.

Оглушенная случившимся, я не придала значения его последней фразе, зато ночью, перебирая одну за другой все минуты нашей встречи, задумалась над этими словами: „Вы меня не узнали“. Разве мне уже приходилось его видеть? Нет, я бы непременно запомнила человека, наделенного столь замечательной внешностью. Может, мы жили рядом в детстве? Да, скорее всего так: детьми мы играли вместе, а потом выросли. Он меня узнал, я его нет, этим все и объяснялось.

Так кто же он?

Я долго рылась в памяти, но не нашла в своем прошлом никакого Вильгельма… И потому лихорадочно ждала его возвращения.

На следующий день он предварил свой приход телефонным звонком, спросив, можно ли прийти к чаю.

Когда он появился, меня буквально ослепил его вид: элегантный блейзер, рубашка из тончайшей ткани, дорогие туфли и множество прочих деталей костюма превратили вчерашнего дикаря в светского человека, создав ощущение, что передо мной какой-то незнакомец.

Он заметил мое смущение.

— Ну-ну, только не уверяйте меня, будто сожалеете о том, что я облачен в свои собственные вещи. Иначе я сейчас же переоденусь в халат вашей служанки, я ведь его вам принес.

И он вручил мне халат, завернутый в шелковую бумагу.

— Не нужно меня запугивать, — ответила я, — уж как-нибудь постараюсь привыкнуть к вашему новому обличью.

Я провела его в гостиную, где нас ждали чай и пирожные. Похоже, ему было приятно вновь оказаться здесь.

— Я все время думал о вас, — признался он, садясь.

— О, вы украли у меня текст: это были первые слова, с которыми я хотела к вам обратиться.

Он прижал палец к губам, затем повторил еще нежнее:

— Да, я все время думал о вас…

— Любимый мой! — воскликнула я, и меня одолели рыдания.

Я и сама не понимала, отчего веду себя так необычно, когда этот человек оказывается рядом со мной. С какой стати я вдруг залилась слезами? Чтобы укрыться в его объятиях, ибо в следующее мгновение я именно это и сделала. Сомнений не было: стоило ему приблизиться, как другая женщина, доселе дремавшая во мне, гораздо более женственная и хитрая, тотчас просыпалась и действовала столь умело и ловко, что я решила дать ей полную волю.

Он успокоил меня, отстранил, усадил в кресло, сам сел в другое, рядом, и попросил разлить чай. Он вел себя вполне разумно: слишком бурные эмоции действуют убийственно. Этот возврат к привычным жестам позволил мне вновь обрести хладнокровие и остроумие.

— Вильгельм, вчера вы узнали меня, но я вас так и не узнала.

Он недоуменно поднял брови.

— Простите, не понял. Вы сказали, что я вас узнал?

— Наверное, мы играли вместе, когда были совсем маленькими, разве нет?

— Вы так полагаете?

— А разве вы не помните?

— Нет, совсем нет.

— Тогда почему же вы упрекнули меня в том, что я вас не узнала?

Он вдруг ужасно развеселился.

— Честное слово, я вас просто обожаю!

— В чем дело? Что я такого сказала?

— Вы единственная женщина на свете, способная влюбиться в неизвестного мужчину, вышедшего из воды. Я смеюсь над тем, что вы меня не узнали, потому что я известен.

— Мне?

— Нет. Множеству других людей. Обо мне пишут газеты, они печатают мои фотографии.