Эльфрида Елинек - Алчность Страница 8

Жандарм посматривает, кого и как ему срубить шариковой ручкой на плаху планшета. У него есть особое чутьё, как привести женщину к тому, чтобы она выразила своё удовлетворение громкими криками и стонами. С женщиной, на которую это чутьё сработало, он вначале отходит в сторонку и позволяет себе выражаться недвусмысленно, а два дня спустя дама уже беспокойно ходит от одного окна к другому — хотя ситуация была недвусмысленной и бумажка с телефонным номером недвусмысленно поменяла своего владельца, — принюхивается к запаху своих подмышек, душисто ли ещё там, и натирается лосьоном. Сегодня он должен прийти, а то бы мы уже сидели в это время в поезде на Вену, чтобы навестить старую подругу. С каждой минутой беспокойство растёт, так и напрашивается впечатление, что её жизнь ещё не подошла к концу, поскольку с этого конца кто-то ещё хочет войти — неважно кто. Смерть приходит достаточно рано. Адрес помечен там, где жандарм помечает номера машин и штрафы, в ближайшие дни мы это спокойно рассмотрим. Где есть маленькие покои, там их можно и открыть. Прежде всего, простые, разочарованные дамы средних лет сразу же дают каждому, даже не взглянув на него как следует, ключ к себе, они знают: если их открыть, там уже и взять-то нечего, но если по углам помести, по сусекам поскрести, можно заварить такую кашу, что и не расхлебаешь потом. Этот господин опытный и тренированный, хоть и не в домашних делах, но если за это можно получить дом, то почему бы и не потрудиться. Обнимешь тут и дровяной сарай и будешь о него тереться, пока на нём смоляные слёзы не выступят. И что он только во мне находит, ведь он так привлекателен, что мог бы найти себе сколько угодно и покрасивее, и помоложе. Но почему, собственно, нет? Почему бы и не я? Милости просим с вашим дознанием, здесь у нас декоративная корзина с душистыми пряностями и с маленьким планшетиком, на котором мы записываем, что купить!

В других случаях, поскольку водитель хочет понравиться полиции, достаточно только руку подставить — и в неё одна за другой полетят купюры. За это можно и водительские права дома забыть. Можно поднять жезл, а можно и голыми руками распоряжаться людьми, почти как убийца. Просто непередаваемо. Лучшая в мире профессия. Делаем любопытное лицо и надеваем очки! Смотри-ка: дедушка всё ещё салютует на фото, из которого ему уже не выбраться, как он в жизни никогда не выбирался из этой местности, — смотрите, как красиво он это делает, на фото, да, господин слева, не правый, то король, ведь время остановилось? Нет. Никто не стоит на месте. А теперь действительно вперёд, на волю! Дедушка тогда как знал, что с него делают фотокопию, ах, да что там, конечно он это знал, теперь мы это видим, правильно, мы видим его в морозце мгновения, сосредоточенный взгляд послушания, подслащённый, скрашенный! — это он, дедушка, видишь, вот, перед королём, он стоит навытяжку перед монархом, с которым никогда не познакомится ближе, как мы сегодня знаем, хотя это, может, было бы интересно, как знать, кто кому чего сказал бы, к сожалению, часто на чужом языке? Никто не знает этого. Я думаю, это предложение, хоть я и написала его своими руками, не соответствует истине. Мне, например, нечего сказать перед лицом действующих лиц, которых я создаю, да ну их, эти речевые обороты, пусть оборачиваются, пока не начнут извиваться от боли или, может, от тесноты. Этот речевой нерв вам никогда не удастся вытянуть из меня без наркоза! Король не похож ни на кого, знакомого нам. Король всегда тот, с кем не познакомиться. Он может быть добросердечным, может быть уверенным в себе, а другие и без веры обойдутся. Они не могут себе её позволить, а мы не можем себе позволить и более дешёвые вещи. Тонкий человек в тёмном костюме, король, он всегда как картинка, — нет, в этом сравнении он не нуждается, пусть картинки будут хороши, как он, в семидесятые годы в парикмахерской этого местечка валялось много иллюстрированных журналов, где он был на картинках рядом со своей тоненькой женой из южных краёв. Славное местечко, чтобы возбудить воображение женщин, которые много о себе воображают, особенно когда сидят на этом стуле с белой мягкой обивкой и думают, что становятся от этого краше, и посеять в них тоску по розовым и петуниевым цветам. Зазнайкам можно навязать всё что угодно, этим тихим воображулям, которые взирают на других свысока, но втайне, когда совсем одни, не знают никакой меры, и их тела безмерно выходят из-под контроля, если кто-то подрезает их тонкие стволы, которыми они отчаянно цепляются за свои земельные участки. И приводит их в горизонтальное жизненное положение, которое они в любой момент могут потерять. Но они сами себя давно потеряли и больше не знают, кто они и сколько ещё у них в банке. Уже не так много, как раньше.

Жандарм в салоне-парикмахерской смотрелся бы ещё удивительнее, чем король, ну, разве что какая-нибудь клиентка неправильно припарковалась, тогда бы все взгляды обратились на неё и на её причёску-полуфабрикат. Жандарм был бы добр, но справедлив. Он договаривается о встрече и готовит сокрытие истины, чтобы за закрытыми шторами исполнить все тайные желания, даже те, которые невозможно удержать в тайне, которые докучают ему хуже назойливых собак, которых гонят, даже не кинув палку, за которой они побежали бы, вывалив языки, такие мокрые и неаппетитные, что с ними рядом и ложиться не хочется. Но на кону стоит господский дом и тихо говорит: иди! И он идёт. Если женщины не получают себе короля для ночного столика, на котором лежат яркие журнальчики, то, может, они заполучат государственное должностное лицо, которое всегда примут здесь за короля. Бумага стерпит. Король на фото слегка взвинчен и кучеряв. Я бы сказала, эта женщина свежезавита, но докучлива, если бы я посмела и если бы мне было позволено взирать на мои выдумки свысока. Жандармский отец мог бы жить ещё и сейчас, судя по его тогдашнему взору. Жизни всегда ходят парой, если не строем. Они стоят рядами, как дома, рядятся один под другой, но меня не зарядят. Жизни подходят одна другой, но они часто не подходят персоне, которой выданы как одежда. Они в основном бессобытийны, как будто слишком много жизней досталось всего нескольким персонам, каждой из которых и одной-то судьбы многовато, сосуд которой мы теперь осторожно изливаем, после того как открыли. Мать теперешнего жандарма, например, как мне чудится, всё ещё здесь, и не одна, а в нескольких вариантах, она похожа на большинство женщин, многих я знаю и могу предложить вам на выбор. Но я уже заранее знаю, что на выборах вы проголосуете за кого-нибудь другого, и хорошо ещё, если бюллетень окажется действительным. С каким восторгом она тогда разглядывала эти картинки, госпожа Яниш, с каким внутренним подъёмом — кстати, в той же самой парикмахерской на Главной площади, только кресла тогда были зелёные и более жёсткие. Потом госпожа Яниш даже купила себе этот журнал, чтобы в семье хоть что-то осталось. Это было, когда она ещё могла держаться прямо. Притворимся, как будто это было сегодня: вот она смотрит и смотрит, глаз не сводит, как будто король вместе с её мужем могут испариться ещё до того, как она успеет нагордиться ими, и всё это, пока её волосы накручивают на тонкие палочки, смазывают химическим составом и потом нагревают — отличное жаркое, пахнуть начинает задолго до готовности (и так при каждом мытье головы! Вся жизнь есть химия и соответственно воняет…), и она горделиво возвышается над своим платьем, жена жандарма, как будто оно из того же шёлка в горошек, что и платье королевы, и сшито не абы где, под причёской с начёсом, которую, пожалуйста, сделайте как у Её Величества на фото. Это, к сожалению, невозможно. Этого не можем даже мы, поэты. И достаётся на голову взыскательным людям какая-то мочалка из непроходимой химии. Тоже неплохо, сделано для вечности, если не поджечь, но всё равно не то, не то! Вечности это уже надоело, и она отдаёт задёшево назад, уже подержанное. Ничего не поделаешь. Эта королева многим женщинам того времени служила образцом для подражания — как раз в силу того, что была некрасива, как все мы. Но и некрасивая, она ухоженная и видная женщина, ничего не скажешь. Придраться не к чему. Если нет на счёте красоты, тем важнее одежда и парикмахер, чтобы хотя бы подражать красоте, пока не бросишься в этом новом платье на улицу и не угодишь там под паровой каток (гладильный). А часто надо и накинуть что-то сверху: имущество и дом. И незачем принимать ещё и гостей, которых приходится угощать собственным мясом, потому что ничего другого в доме нет. Я лично знаю пару-тройку вдов и предпенсионных одиноких, которым удалось продвинуться в их общественном проявлении гораздо дальше, чем для них предусматривалось. Но даже там их обскакали молодые. В последний момент. Я бью в гонг. Боинг! Время истекло. Всякое время когда-то истекает. Я это неоднократно повторяла и ещё буду неоднократно повторять, потому что это несправедливо, что время уходит, а я остаюсь. Оно длится ровно столько, сколько ты живёшь, то есть собственная жизнь — мера времени. Уже пошла другая, не твоя. Так что постарайся в течение собственной жизни решительно взять её за рога. Ведь ясно же и прозрачно, как бульон, который люди снова заварили сегодня за своими чисто намытыми окнами. Кто будет всё это расхлёбывать?