Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел Страница 8

Бородин рассказал о том, что в подразделениях ходят слухи, будто бы ликвидируют полк. Водолазов оживился, вскочил, для чего-то плотно прикрыл дверь.

— Это моя вина, я дал повод... Да-да, чувствую, что это так. Но надо все сделать, чтобы уберечь людей от демобилизационного настроения, чтобы не пала дисциплина. — Он начал перечислять мероприятия, которые следует провести в ближайшие дни. Теперь перед Бородиным стоял другой Водолазов: то, что он советовал, предлагал, мог сказать человек, глубоко заинтересованный в деле и хорошо знающий жизнь полка, тертый армейской службой, и майор невольно залюбовался полковником. — Все это надо сделать в течение ближайших двух-трех дней, — тоном распоряжения заключил Водолазов.

Он начал звонить командирам дивизионов, требуя от них усилить воспитательную работу с личным составом, решительно пресекать всякие слухи, разлаживающие дисциплину и порядок. Потом вызвал начальника штаба полковника Сизова, приказал ему в двухдневный срок подготовить совещание сержантского состава в масштабе полка.

— С докладом я выступлю сам. Надо, чтобы младшие командиры прочно стояли на своих местах. От них зависит многое. — Он тут же назвал фамилии сержантов, которым следует выступить на совещании и поделиться опытом воспитательной работы.

Начальник штаба ушел. Бородин вспомнил, что Водолазова вызывал к себе генерал Захаров, и спросил:

— Не вернул рапорт командир дивизии7

— Нет...

— Глядя на вас сейчас, я подумал: вернул, товарищ полковник.

Водолазов догадался, почему так спросил секретарь.

— Рапорт — это одно дело, Степан Павлович, а служба — другое: пока я солдат, мои обязанности остаются за мной. — Подумав, он продолжал: — Сегодня приходила председатель женсовета Крабова. Говорит, женщины решили своими силами оборудовать солдатскую чайную в клубе. Понимаешь, чайную! А ресторан, спрашиваю, не хотите открыть? Музыка, водочка, колхозные девчата. «Шумел камыш...» до утра? Елена Ивановна, говорю, я же командир полка, а не председатель треста столовых и ресторанов, что же вы меня обижаете? Она в ответ: «В других частях, товарищ полковник, имеются солдатские чайные», — и газеты показывает: вот, мол, посмотрите... Не стал читать, отправил Елену Ивановну к тебе. Приходила?

— Нет.

— Значит, я ее убедил... Чайная! Ну и времечко же настало — не поймешь, чем командир полка должен заниматься: то ли огневой подготовкой, то ли чайными. — Водолазов оделся, проверил, закрыт ли сейф. — Пойдем, секретарь, субботний день, можно и на час раньше...

Уже на улице полковник спросил:

— Ты-то как смотришь на эту чайную?

— Положительно.

Водолазов остановился, чуть наклонил голову, потом вскинул взгляд на Бородина:

— Ага, так-так... Зайду к Дроздову, великолепный врач... Советует чаще ходить по кручам, не медик, а золото.

Майор остался один. Утром Елена забрала к себе Павлика, пригласив Бородина на обед. Но ему не хотелось идти к Крабовым. Опять Лев будет донимать расспросами, отправил ли Захаров рапорт в округ... К штабу подъехала машина. На ней офицеры отправлялись в Нагорное. «А может быть, к Наташе?» — подумал Бородин и поспешил к машине. В кузове уже сидели Узлов и Шахов. Лейтенанты успели переодеться, и сейчас в выходном обмундировании, с начищенными пуговицами они выглядели еще моложе. Сразу же за воротами Узлов запел. Песню подхватили остальные. Песня была про Орленка, и Бородин невольно вспомнил о сыне. Он постучал по кабине. Машина остановилась как раз против дома Крабовых. Бородин легко выпрыгнул из кузова. «К Наташе можно и потом, в следующую субботу», — успокоил он себя.

Матвей Сидорович Околицын, протирая сонные глаза, сунулся под умывальник, окатил холодной водой голову. Было раннее утро, восточный край неба алел огненной дымкой, отчего казалось, что за старой греблей какие-то озорники палят солому. Матвей Сидорович, скосив бровь, напряг слух, словно пытался уловить шум пожара. Но кругом — тихо.

— Показалось. — Он бросил полотенце на скамейку. Но в этот миг за разрушенным валом взметнулся столб огня. — Наваждение... Александр! — крикнул Матвей Сидорович сыну, спавшему в летнице. — Привык на службе спать до подъема... Нет, брат, у нас эдак без хлеба останешься.

Матвей Сидорович торопился в поле, прикидывал до обеденного перерыва попасть к полковнику Водолазову, попросить у шефов две-три машины для перевозки зерна на элеватор, ожидала уйма и других дел... Взгляд Матвея Сидоровича остановился на запыленном «газике», стоявшем во дворе. «Самому сесть за руль? — подумал он. — Служба солдатская нелегкая, пусть отдохнет». Шел пятый день, как ефрейтор Околицын находился в краткосрочном отпуске. Он не сидел сложа руки: обучал колхозных ребят шоферскому делу, возил отца по полям и фермам, в пути показывал, как надо водить машину: «Присматривайся, батя, это дело нетрудное». Матвей Сидорович пробовал управлять «газиком», вроде бы получается. Но сейчас председатель колхоза спешил и опасался по неопытности где-нибудь застрять. — Александр! — Толкнул с разбегу дверь и остановился на пороге, чуть согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Кровать была убрана. Не похоже, чтобы сын спал эту ночь в летнице.

«Понятно, — догадался Матвей Сидорович. — У Борзовой... И что хорошего ты в ней нашел?» Он недолюбливал колхозную фельдшерицу Лиду. Щупленькая, с большими на редкость глазами, она не давала председателю покоя, звенела, как электрический звонок: «В детском саду надо построить тент, провести на медпункт телефон, купить ребятам баян, установить в клубе телевизор...»

Борзова — секретарь комсомольской организации, и Матвею Сидоровичу приходится нередко прислушиваться к ее голосу, а вообще-то он старался не показываться Лиде на глаза. Знал Околицын, что за медичкой шибко приударяют и ребята из артполка, и колхозные хлопцы, теперь еще и сына приманила.

Матвей Сидорович в сердцах захлопнул дверь и с той же раздражительностью пнул ногой бросившегося к нему с лаской кобеля, сел в кабину, робко нажал стартер. «Газик» молчал. Околицын потрогал кнопку подачи газа — результат прежний.

Скрипнула калитка: во двор вошел Александр.

— Опять куда-то торопишься? — заметил сын.

— Нет, ожидаю, когда дневальный по батарее сигнал подъема подаст. — Он натянул поглубже фуражку, закурил. — Коли взялся возить меня, будь всегда при машине, а лучше — отдыхай, набирайся сил...

— Недоволен водителем? — прикуривая от отцовской папироски, пошутил Александр.

— У нас, брат, только поспевай, сам знаешь: опоздал на минуту — зерно ушло из рук. Или уже все забыл, служа в армии?

Александр в упор посмотрел в скуластое лицо отца: мелкие щетинки обложили щеки, подбородок, топорщились на верхней губе.

— Побрился бы, председатель. Ведь нехорошо в таком виде появляться перед народом.

— Ладно! Заводи. Побреемся в более подходящее время...

— Ну-ну, жди такое время. — Ефрейтор включил зажигание. И не успел Матвеи Сидорович моргнуть, как «газик» легко покатил к выезду. На дороге, укатанной до глянца, сын спросил: — Куда прикажете?

— К старой гребле. Кто-то там жег солому.

— Показалось тебе, батя.

— Может, и показалось. Тогда давай на комбайны.

— А что там? Или неполадки?

— Да нет, комбайнеры — опытный народ. Вчера скосили сто пятьдесят пять гектаров, приходи полюбоваться!

— А зачем же ты к ним спешишь? Сходи к полковнику Водолазову, он тебя научит, как планировать свой рабочий день.

— Собираюсь и к нему. Восемь лет в контакте живем, помогаем друг другу...

Машина выскочила на косогор. Отсюда как на ладони хорошо просматривались поля, стога соломы. На повороте, где дорога сворачивала к жатве, навстречу попалась повозка, на ней восседал Дмитрич.

— Останови!.. — крикнул Матвей Сидорович и, открыв дверцу кабины, соскочил на обочину. — Откуда? — спросил он сторожа.

Дмитрич медленно снял картуз, ладонью пригладил редкие волосы, ткнул рукой в сторону города:

— Оттуда, откеле же мне ехать, товарищ председатель? Продал кабанчика. Старуха потребовала новый сарафан и платок.

— Ну и что, купил? — заглядывая в кузов повозки, спросил Околицын.

— Купил. Чего же не купить, — словоохотливо заговорил Дмитрич. — Денежки есть. Аванс нынче богатый.

Слова Дмитрича пришлись по душе председателю колхоза. Он бросил сыну:

— Слыхал?.. Поехали!

— Жулик он, Дмитрич-то, — с упреком сказал Александр, когда свернули в поле. — Хитрющий, бес!

— Критикуешь? — насторожился Матвей Сидорович. — Пятый день в колхозе и все уже увидел, определил, оценил.

— Одноглазый ты, батя, — вздохнул сын. — Я этого Дмитрича и раньше не любил. Жулик он — вот и все, и к тому же кулак.

Но Матвей Сидорович уже не слушал сына. Завидя возле вагончика одинокую женскую фигурку, он с беспокойством сказал:

— Кажись, Борзова! Объезжай стан, гони прямо к комбайну. Прокаженная, бежит...