Павел Хюлле - Вайзер Давидек Страница 8

К вечеру жара немного спала, и через открытые окна квартир долетали отголоски домашних скандалов. Возвращались последние недопившие, на обратной дороге заглянувшие еще и в бар «Лилипут», расположенный напротив евангелистской часовни, в которой собирались открыть новое кино. Евангелистская община в нашем районе состояла из истинно верующих, но их количество таяло из года в год, и они не смогли сохранить свой храм. Преимущественно то были пожилые гданьчане, которых пришлый народ называл немцами, что не всегда соответствовало истине. Пани Короткова кричала на своего мужа: «Ты, паразит, дрянь, дерьмо», из радиоприемника неслись звуки задорного оберека,[4] а все мальчишки уже знали от Шимека, что Вайзер ходит с Элькой на аэродром, чтобы ее тискать, хотя наверняка не все смогли бы объяснить, что означает это слово. И когда Элька проходила через двор, кто-то завопил, чтобы она дала потискать и нам, а не только тому еврейчику со второго этажа. Элька подошла к скамейке, на которой мы сидели, и глаза ее метали молнии.

– Дураки, – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Глупые сопляки и вонючие засранцы, вот вы кто, только и умеете пинать мяч и выбивать друг другу зубы, и больше ничего!

– Ну и что! – прозвучало вызывающе.

– А вот то! – отрезала Элька. – Он может все, понятно вам, щенки недоразвитые? Все, что захочет, может сделать. Его даже звери слушаются!

– Хо-хо-хо! – заржал Шимек. – Так, может, он сумеет остановить машину на ходу или самолет в небе?

Последнее замечание задело Эльку больнее всего, она бросилась, выпустив когти, на Шимека, и началась бы новая драка, началась бы, если бы не голос со второго этажа. Через открытое окно всю сцену наблюдал Вайзер, и, когда ногти Эльки уже готовы были вонзиться в лицо Шимека, мы вдруг услышали: «Ладно, скажи им, пусть завтра в десять приходят к зоопарку, к главному входу». Вайзер обращался к ней, я хорошо это помню: «Скажи им», – хотя все мы были перед ним как на ладони и с таким же успехом он мог сказать прямо нам: «Будьте завтра у входа в зоопарк в десять». Но он предпочел обратиться к ней, и так было и после, когда он приглашал нас на свои представления в ложбину за стрельбищем.

– Слыхали? В десять у ворот зоопарка, – повторила Элька. – Тогда увидите.

Но она не сказала, что мы увидим, и пошла себе, а мы теперь слушали, как пан Коротек бьет свою жену ремнем, выдернутым из брюк, и как она взывает ко всем святым о помощи, по-видимому, неубедительно и без истинной веры, ибо через открытое окно то и дело доносились до нас смачные шлепки и отчаянные стоны. Вечером старики высыпали на лавки и посматривали на небо, отыскивая обещанную комету, а мы играли в футбол на высохшей траве возле прусских казарм. Петр, который в тот день наведался в Елитково, доложил, что «рыбный суп» приобрел цвет чернил и воняет хуже прежнего, а вход на пляж преграждают большие щиты с объявлениями, подписанными властями всех трех городов, примыкающих к заливу.

– Все, пора наконец с этим покончить. Почему эти мальчишки не были ни в лагере, ни в трудотряде, почему никто не позаботился занять их чем-нибудь, чтобы они не шлялись по гиблым местам, где постоянно находят неразорвавшиеся снаряды и патроны? Вы за это также несете ответственность. – Голос прокурора звучал теперь на высоких тонах, а директор больше не расслаблял галстук, так как тот был уже совсем развязан. – Почему ребята не уехали на каникулы, вы ведь знаете, – продолжал прокурор, – не хуже меня, что в этой среде (акцент он сделал на этой) родители из-за недостатка времени и педагогических способностей теряют влияние на подрастающих детей, тут-то вы и должны действовать, в этом ваша роль, роль школы, коллектива наконец, – неужели я должен вас учить? Только в прошлом году у нас в Польше произошло десятка полтора подобных случаев, и я убежден, что многих из них не было бы вообще, если бы должный надзор осуществлялся также (акцент на также) во время каникул!

Слова прокурора, а потом то, что говорили директор и М-ский, мы слушали затаив дыхание. Не все через приоткрытые двери кабинета, разумеется, было слышно в подробностях, но мы вполне могли сориентироваться, что они все еще идут по ложному следу. Потому что М-ский, директор, мужчина в форме и прокурор, который появился в канцелярии школы в семь часов, – все они полагали, что Вайзер и Элька взлетели прямо в небо сотнями или тысячами кусочков после взрыва в ложбине за стрельбищем. Они думали, что это разорвался снаряд. Одно только у них не сходилось – во время поисков не нашли ни клочка одежды или тела, и это их бесило, и они кричали на нас и угрожали, будто это была наша вина. Не верили, что там, в ложбине, мы видели Вайзера и Эльку, уходящих по дороге. Не подозревали, что наша последняя встреча состоялась действительно на следующий день на Стриже у взорванного моста, где речка протекала под железнодорожной насыпью в узком туннеле. Их сбивали с толку наши признания, и они считали, что со страху мы спрятали где-то останки тел, а сейчас врем, путаясь в объяснениях. Им даже не приходило в голову, что если бы все было именно так, то в конце концов мы бы рассказали, где закопаны обрывок рубахи Вайзера или лоскут красного платья Эльки.

– Немцы оставили после себя немало зарытых боеприпасов, – говорил прокурор, – и это самый трагический урожай войны, – (акцент на самый трагический), – в наше время! Между тем ни один урок в вашей школе не был посвящен этой проблеме (акцент на вашей). Скажите, товарищ директор, что вы сделали, чтобы предостеречь молодежь от подобной опасности? Вы уже знаете, сколько этого добра обнаружили на кирпичном заводе? У нас есть точные сведения – хватило бы, чтобы поднять в воздух не только это здание, но и все дома в округе.

Директор что-то путано объяснял, а потом М-ский рассказывал о растущей неприязни к массовым организациям, снижении боевого духа, ослаблении бдительности и так далее и завершил политикой Ватикана и непримиримой позицией духовенства, с которым у него самого часто – да, да – случаются конфликты. И рассказал прокурору о нашей встрече у брентовского кладбища – в доказательство, что говорит правду.

– Меня интересуют факты, – не дал себя сбить прокурор, – а не общие фразы. Мне нужно подробное описание ситуации в тот критический день. Вы, сержант, – (должно быть, он обратился к тому, в форме), – к рапорту приложите план местности – надеюсь, я не должен вас инструктировать, как это делается. Работайте как угодно, но к понедельнику рапорт должен быть готов, без всяких недомолвок и неясностей! Между прочим, – добавил он в заключение, – еще год назад эти мальчишки, – (это о нас), – сидели бы на Окоповой как диверсионная группа и даже Матерь Божия им бы не помогла! Да, да, – повторил он, выходя из кабинета, – времена и нравы меняются, – и прошел через канцелярию, оставив за собой резкий приторный запах одеколона.

– Вот загвоздка, – через минуту произнес М-ский (и, наверно, указал своим толстым пальцем на бумаги, которыми был завален стол директора). – В этих показаниях ничего не сходится, ни складу ни ладу!

– Они, – (это снова о нас), – бессовестно врут, – добавил сержант, – боятся, но врут.

– Врут, потому что боятся, – вы не поняли, сержант? – подхватил тему директор, и добрых несколько минут они перебрасывались словесными мячиками, а я тем временем размышлял, почему дед Вайзера, который был портным и очень редко выходил из дому, умер, когда начались поиски. К нему в дверь стучали, но никто не открывал, тогда ее высадили, и оказалось, что пан Вайзер умер от сердечного приступа. Кажется, его нашли сидящим на стуле, с головой, упершейся в старую швейную машинку марки «Зингер», над незавершенной работой. Была это, как я узнал намного позже, жилетка от костюма, заказанного вдовой капитана, почему именно вдовой, этого я не знаю. Пана Вайзера я вспоминал с некоторым страхом; его смерть, такая неожиданная, не могла быть случайной, сейчас я понимаю это ясно. Потому что всегда молчаливый дед Вайзера был единственным, кто мог бы рассказать, каким образом Элька и Вайзер ушли от нас в тот солнечный день и как случилось, что мы сами не могли понять это до конца.

Чтобы понять до конца, нужно было сделать приблизительно то, что я делаю сейчас, через двадцать с лишним лет. Нужно было припомнить все важные подробности, упорядочить их и рассмотреть все вместе, как рассматривают муху, застывшую миллион лет назад в кусочке золотистого янтаря. Но тогда никто не был к этому готов, ни Шимек, ни Петр, ни я сам. Никто из нас не связал бы тогда «рыбный суп» с облачком дыма, выпущенным ксендзом Дудаком в праздник Тела Господня, когда мы пели «Да благословен будь», никто не подумал бы даже, что засуха в тот год не была обычной засухой, и никто не допускал, что взрывы Вайзера в ложбине за стрельбищем имели какую-то связь с тем, что он вытворял в подвале бездействующего кирпичного завода, или со сверкающим корпусом «Ил-14», который вздымал красное платье Эльки и сотрясал все ее тело в кустах дрока. Наконец, даже если бы мы рассказали подробно о том, что видели в последний день над Стрижей за взорванным мостом, ни М-ский, ни директор, ни тот, в форме, и никто в мире не отнесся бы к этому всерьез. «Это невозможно, – сказали бы они, протирая очки, попивая кофе и одергивая манжеты рубашек. – Это невозможно, – сказали бы они, – вы опять лжете, зловредные дети». И снова допросы крутились бы, как прежде, вокруг последнего взрыва, на котором, по их мнению, все закончилось. Мы были вдобавок связаны обещанием, а точнее, клятвой, данной Вайзеру. Но я решил не забегать вперед, так что, пока еще я сидел в канцелярии между Шимеком и Петром, нога ныла у меня ужасно, а через открытое окно улетучивались остатки изысканного букета одеколона пана прокурора, который покинул школу ровно в половине восьмого.