Юрий Козлов - Воздушный замок Страница 8

— Да как же ты живёшь? — не выдерживала Маша.

— А твоё какое дело? — сурово спрашивала Бикулина. — Этот вопрос маме своей задавай, а не мне!

Ещё одну вещь заметила Маша. Зажигалась и вдохновлялась Бикулина, только когда предмет разговора её интересовал. Если же сама Маша начинала что-нибудь рассказывать, в зелёных глазах Бикулины стояла скука. Похоже, она вообще не слышала, что говорит Маша. А Маша смотрела в зелёные глаза Бикулины, и ей казалось, что она погружается в омут, где ни дна, ни поверхности, одна жестокая ясность. Но это притягивало! С именем Бикулины Маша засыпала, с именем Бикулины просыпалась. «Бикулина», — выводили облака по синему небу белую строчку, «Бикулина», — выкладывали ночью созвездия. За зелёный взгляд, за хрипловатый голос, за дикие Бикулинины шутки готова была терпеть Маша стыд и позор.

Но май катился солнечным колесом, и Маша стала замечать странности в поведении подруги. Во-первых, чем сердечнее становились отношения Маши и Бикулины, тем ожесточённее Бикулина преследовала вторую свою подругу — Рыбу. Каждый день Бикулина обнаруживала в Рыбе новые и новые пороки.

— Ну зачем ты так с ней? — робко заступалась за Рыбу Маша.

— А чего она ходит с кислой рожей, будто раз я с ней не дружу, значит, конец света настал, — зло щурилась Бикулина, и Маше становилось не но себе.

— Но ведь ты её любишь, ты сама говорила на чердаке!

— Я-а-а-а?! — «Я» Бикулины шипело как змея. — Я люблю Рыбу? Да, я люблю рыбу… жареную! — хохотала Бикулина, и Маша неизвестно зачем улыбалась.

Во-вторых, всё чаще скучала Бикулина на закатных посиделках, всё чаще ловила Маша на себе её недовольный взгляд. Однажды пришла охота Бикулине позабавиться: она уселась на подоконник, свесив ноги вниз, руками ни за что не держась. Этаким Долоховым сидела Бикулина на подоконнике, разведя руки в стороны, гордо выгнув стан. Маша вскрикнула, вцепилась Бикулине в свитер, втащила обратно.

— Зачем? — недовольно спросила Бикулина. — Зачем ты мне мешаешь? Я не люблю, когда мне мешают…

В другой раз Бикулина принесла на чердак полиэтиленовый мешок с водой и, когда показалась внизу какая-то женщина, вылила на неё воду.

— Ты что? — испугалась Маша.

— Ничего, — косо посмотрела на неё Бикулина, — а ты, значит, честненькая у нас, правдивенькая, на такие гадости неспособная…

— А вдруг ты бы оказалась внизу на её месте?

— Маша, Маша… — простонала Бикулина. — До чего ты мне надоела!

К тому времени, как Юлия-Бикулина начала охладевать к ней, Маша успела неоднократно побывать у неё дома. Была она в гостях и у Рыбы — Бикулининой подруги-изгнанницы. Сейчас, вспоминая эти посещения, Маша испытывала чувство, что невидимка, суть, ходит где-то поблизости, как в игре «горячо — холодно». «Горячо» пока, правда, не было, но было «теплее»…

Начать следует с того, что бабушка Юлии-Бикулины ежечасно протирала от пыли застеклённые фотографии, где на траве сидели, стояли, полулежали команды-чемпионы, в которых когда-то играл её сын — отец Бикулины.

— Юлечка, — говорила бабушка, — вот на этой, торпедовской, фотографии… Где папа?

— Шестой слева в верхнем ряду, — отвечала, не оборачиваясь, Бикулина.

— А на первой спартаковской?

— Полулежит! Второй справа внизу! — стиснув зубы, говорила Бикулина. — На динамовской фотографии он стоит рядом с вратарём! На армейской — третий с краю в широченных трусах, а на второй спартаковской…

— Всё! всё! Умолкаю! — радовалась бабушка и в очередной раз протирала фотографии. Одну, правда, она не трогала, и фотография была покрыта толстым слоем пыли: Юлина мама, молоденькая и гуттаперчевая, стреляла из лука. Мимо этой фотографии бабушка ходила поджав губы.

Бикулина жила на шестом этаже. Из кухни открывался вид во двор, а из комнат — на Москву-реку, лениво утекающую под Киевский мост. Первый раз Маша пришла к Бикулине в сумерках, когда закат уже пролился красным дождём за горизонт и таинственные синие ножницы стригли воздух. Бабушка открыла дверь, и минуту, наверное, Маша смотрела ей в глаза, чуть более светлые, чем у Бикулины. Маленькие чёрные точки прыгали в бабушкиных глазах, совсем как футбольные мячи на поле.

— Это безумие шевелится в бабушкиных глазах, — прошептала Бикулина.

— Безумие? — Маше стало страшно.

— Не бойся. И не удивляйся! — Бикулина подтолкнула Машу вперёд.

— Это моя новая подружка, бабушка. Её зовут Маша.

— Я так волнуюсь, Юлечка, так волнуюсь! — ответила бабушка. — Сегодня они играют с «Араратом». Я боюсь, боюсь включать телевизор! Во «Времени» будут передавать результаты седьмого тура. Я так волнуюсь…

— Не волнуйся, бабушка, они выиграют, — сказала Бикулина.

— Но этот «Арарат», он такой техничный…

— Сыграют вничью, тоже ничего страшного.

— Что ты говоришь, Юля! Вничью! Тогда одесситы откатятся на предпоследнее место! Ни в коем случае! Всё! — решилась бабушка. — Иду включать телевизор. Пора!

Юлия-Бикулина и Маша остались в прихожей одни. Мрачна была прихожая. Высокие чёрные шкафы уходили под потолок, где туманились лепные узоры. Не веселее было и в комнате, где жила Бикулина. Там тёмные шторы ниспадали с карнизов до самого пола, а всю стену занимал сине-белый ковёр, на котором висели со страшными оскалившимися рожами маски.

— Буддийские, — равнодушно сказала Бикулина.

И кубки, кубки! Высокие, гранёные, как рюмки, матовые, как плафоны в метро, чеканные и мельхиоровые, бронзовые, латунные, малахитовые…

Бикулина задёрнула шторы, включила свет. Лампочка на железной ноге скупо осветила письменный стол и кусок ковра.

— И весь свет? — спросила Маша.

— Я не люблю верхний, — ответила Бикулина, — а другого света в этой комнате нет, Видишь ли, родители в разъездах, всё не успевают вызвать электрика.

Тоской повеяло на Машу. Резные шкафы, высокие стулья, пейзажи в чёрных деревянных рамах, ковёр со страшными рожами — всё здесь испускало холод. Маша вспомнила свой дом, свои вещи. Они были тёплыми! Маша поклясться готова была, что вещи у них дома были тёплыми! А здесь… Маша вдруг заметила, какая маленькая Юлия-Бикулина, как одиноко сутулится она среди холодных вещей, как зябко ей в жёлтом круге света. Маша присела на кровать, тут же встала.

— Почему так жёстко? Ты… спишь на ней?

— Да, сплю. Позвоночник никогда не искривится. — Бикулина смотрела на Машу исподлобья, глаза её в скупом освещении недобро мерцали. — Не нравится тебе у меня, да? — усмехнулась Бикулина.

— Нет, ничего… Просто…

— Что просто?

В этот момент бабушка вбежала в комнату.

— Юля! Юлечка! — закричала она. — Они выиграли! Выиграли! У «Арарата»! Два — один! Они выиграли, Юля!

— Я же говорила, выиграют, — улыбнулась Бикулина, дёрнула Машу за руку.

— Пьём чай, девочки! — сама как девочка, затараторила бабушка. — Совсем забыла, я же купила днём торт! Немедленно пьём чай. А потом идём в кино! Хотите в кино, девочки? Юлечка, что там сегодня в нашем кинематографе?

— Я позвоню узнаю…

— Позвони, немедленно позвони, — продолжала бабушка. — Как жаль, девочки, что вы такие маленькие! Иначе бы мы по случаю победы одесситов выпили коньяка… Хотя почему, собственно, вы должны обязательно пить? Я могу выпить одна, правда? Юлечка, я иду на кухню, накрываю стол. Через пять минут жду вас!

В прихожей Маша побоялась как следует рассмотреть Бикулинину бабушку. Теперь же Маша украдкой её оглядела. Бабушка Юлии-Бикулины одновременно была и не была старухой. Прежде всего — темперамент. Не встречала Маша старух, столь бурно переживающих перипетии футбольных баталий, пусть даже одну из команд тренирует сын. Маниакальная чистота царила в доме. Нигде ни пылинки, за исключением портрета гуттаперчевой Бикулининой мамы, стреляющей из лука. Порядок. Судя по всему, стремление к порядку было наследственной семейной чертой. Маша заметила, как поморщилась Бикулина, когда она взяла со стеллажа дивную статуэтку-девушку, а потом поставила её на стол. Бикулина немедленно переставила статуэтку на место. Но всё же не Бикулина была стражем порядка. Бабушка. А разве стала бы дряхлая старуха, для которой истончилась, не шире голубиного шажка стала грань между жизнью и смертью, поддерживать такую чистоту в доме? Зачем? Какая-то неведомая цель влекла по жизни бабушку Юлии-Бикулины и не давала ей стариться. Не по-старушечьи и одета была бабушка Юлии-Бикулины. Светло-серые модные брюки и тонкий чёрный свитер под горло. Где это ходят так старухи? Гимнастика, видимо, была ей привычна, частые прогулки на свежем воздухе. Не шаркала бабушка шлёпанцами по квартире — как балерина летала!

Но было и старушечье в её облике. Морщины рубили лицо, зелень в глазах напоминала жидкую болотную ряску, а не густую юную хвою, как у Бикулины. Руки были сухие и бледные, в коричневых пигментных пятнах. Каждая косточка, казалось, на руке просвечивает. Маша отворачивалась, не смотрела на бабушкины руки. Синюшные магазинные цыплята почему-то вспоминались, и голос бабушки, хриплый, вибрирующий, — это уже был типично старушечий голос.