Иэн Бэнкс - Мертвый эфир Страница 8

Сама же она любит утверждать, что ничего не боится, так как все равно чувствует себя уже наполовину умершей. Пожалуй, нужно попробовать объяснить такие ее заявления. Она не хочет сказать ничего такого в обыденном, тривиальном смысле — дескать, вымоталась или устала от жизни, сами знаете, как иногда говорят; она имеет в виду нечто совсем другое, абсолютно уникальное — в духе той придуманной ею же самой причудливой религии, которая одна только и способна все объяснить, представляющей систему верований без названия, ритуалов и канонов, которую она исповедует с легкой небрежностью истинного убеждения, а не с фундаменталистской страстностью тех, кто в душе, верно, боится, что их взгляды могут оказаться ошибочными. Это сумасшедшее варево из недозрелых плодов мистики вуду, скрещенных с самой забористой астрофизикой, какая могла привидеться разве что Стивену Хокингу, объевшемуся злой кислоты.

Что касается меня, то я всегда являлся гуманистом и воинствующим атеистом, эдаким долбаным членом партии Инквизиции Разума с партбилетом в кармане, и Селины абсолютно идиотские, но в высшей степени успокоительные верования доставали меня. Хотя, по правде говоря, нам обоим было совершенно наплевать на такие разногласия, и затевали мы обсуждение подобных материй только в постели; мне нравилось говорить моей подруге, что она свихнулась, а Селию возбуждало то, как ее слова меня завели.

Короче, Селия искренне верила, что наполовину умерла, — мол, существуя в нашем мире, она в то же самое время связана нерушимыми духовными узами со своим двойником, с другой Селией, существовавшей в параллельном мире, но скончавшейся, прожив только половину жизни здешней Селии, то есть в возрасте четырнадцати лет.

Все это было связано с молнией, с той молнией, которая… Ну да ладно, к ней мы еще вернемся.)

— А ты заметил, Кеннет, какими все стали подозрительными?

— Подозрительными?

— Да. Глядят друг на друга так, словно каждый встречный может оказаться террористом.

— Ты бы прокатилась в метро, детка. Там люди вообще начали следить друг за другом; и очень пристально смотрят на тех, у кого есть в руках что-то достаточно большое, а потому способное оказаться бомбой; а уж на тех, кто поставил на пол хотя бы кейс и теперь может оставить его в вагоне, а сам незаметно выйти, пялятся совсем откровенно.

— Лично я в метро страдаю от клаустрофобии.

— Знаю.

— Иногда я езжу на автобусе, — проговорила она чуть слышно, словно извиняясь за то, что стоит ей позвонить, как приедет ее личный шофер на «бентли», а кроме того, ей позволено тратить на такси любые суммы.

— Ты и об этом мне говорила. Позволь выразить от лица спрессованных там в часы пик масс нашу благодарность за то, что вы, мэм, снисходите до нас и освещаете наши ничтожные жизни своим лучезарным присутствием.

Она нежно похлопала меня по руке и пробормотала что-то успокаивающим тоном. Я отнял руку, провел сверху вниз по ее плоскому животу и, взъерошив мягкую вьющуюся поросль, углубился в расселину, спрятанную под волосками.

Мышцы ее бедер напряглись, закрывая проход.

— У меня там с прошлого раза немного натерто, — сказала она, снова беря мою руку. Не отпуская ее, она поворочалась на белоснежной простыне и легла на живот.

(У нее по всей левой стороне тела тянется странный узор каких-то темных теней, точно кому-то взбрело в голову нанести хной на ее светло-коричневую кожу татуировку, изображающую лесные папоротники. Она идет от плеча, огибает грудь и продолжается вниз, к медовому изгибу бедра. След от удара молнии.

— Что это? — помнится, прошептал я в ту первую ночь, когда увидел его почти четыре месяца назад в другом гостиничном номере, на противоположном краю города, при слившемся в единое целое, словно сплавившемся свете золотого уличного фонаря и серебристой луны.

След походил на грим в каком-нибудь халтурном фантастическом сериале, бюджетной версии «Звездного пути» или «Вавилона-5»; подумав, что это действительно татуировка, сделанная хной, я на пробу лизнул ее, не смоется ли. Селия лежала неподвижно и не моргая смотрела на меня большими глазами, казавшимися совсем черными.

— Это тогда я наполовину умерла, — произнесла она будничным тоном.

— Что?

— След от молнии, Кеннет.

— Молнии?

— Да, молнии.

— Настоящей, с громом и?..

— Да.

Однажды она, тогда еще почти ребенок, стояла на утесе на острове Мартиника и наблюдала за грозой.

В нее попала молния, и сердце остановилось. Она почувствовала это и знала, что оно больше не бьется, и когда упала, то ей повезло, что она упала назад, в траву, а не вперед, на камни у подножия тридцатиметрового обрыва. Она чувствовала себя очень спокойной и знала, — лежа и поджидая, когда запах паленых волос улетучится и сердце заработает вновь, — что почти наверняка останется в живых, но была также абсолютно уверена и в другом: мир пошел в двух разных направлениях с того момента, когда в нее ударила молния, и в другом мире, до сей поры параллельном, во всех отношениях ничем не отличавшемся от здешнего, она умерла, то ли убитая самой молнией, то ли найдя смерть на камнях внизу.

— Кстати, у меня на голове тоже есть небольшая отметина, — сообщила она мне в раскаленной атмосфере того первого памятного номера.

Сели отвела назад пряди, обнажив коричневую полоску, волнистую и тонкую, не толще одного из ее волосков, которая шла от края скальпа в чащу ее густо переплетенных длинных и довольно темных волос.

Какое-то время я не мог оторвать от нее глаз.

— Бог ты мой — в постели с Гарри Поттером.

Она улыбнулась.)

Пока я отслеживал взглядом завитки папоротниковых листьев, Сели переложила мою руку на свои безупречные ягодицы.

— Если не возражаешь… — проговорила она, — На замену, а?

— Я уже весь горю, детка.

— Ага, я и сама вижу. Давай теперь осторожненько.

Где-то по ту сторону плотных темных штор и несколько ниже их Лондон тихо урчал что-то себе под нос.

— Что это?

— Ага! — Я удовлетворенно вздохнул, разглядывая вставленный в рамку исписанный листок бумаги, — Это первое письмо с поступившей на меня жалобой. Тогда я временно замещал диджея на радио «Стратклайд-Саунд», пока наш постоянный ведущий, большой фанат Томми Вэнса[23], лежал переламывался в диспансере, как обычно в середине января.

— Не могу ничего прочитать.

— Да уж, сперва я подумал, что кляксы и разводы остались от слез, но затем понял, что это, видимо, слюни. Слушатель просто плевался, когда писал. Хорошо хоть, не зелеными чернилами.

— Что же ты натворил?

— Предположил, что Lynyrd Skynyrd и Mountain[24] неплохо смотрелись бы в одном сборном концерте.

Никки непонимающе уставилась на меня.

— Да, тебе это ни о чем не говорит, — вздохнул я. — Тебя тогда еще и в проекте не было, дитя мое.

—  Lynyrd Skynyrd — была такая группа в Штатах, их самолет врезался в горный склон, — пояснил Фил, на миг подняв голову от «Гардиан». — Они написали песню «Sweet Ноше Alabama»[25] — как бы ответ конфедератов на нил-янговскую «Southern Man»[26], обличавшую расизм южан.

— Вот оно что, — произнесла Никки.

Похоже, мы с точно таким же успехом могли бы обсуждать дела Древней Греции.

— Фил у нас прям электронная энциклопедия, такой же зануда, разве что одним щелчком не выключишь, — сообщил я Никки.

— Расскажи о своих делах на любовном фронте, Кен, обычно это срабатывает, — ответил Фил и потянулся за следующей жевательной резинкой.

— А еще он курит, — поведал я, — Фил, тебе не пора наклеивать свежий никотиновый пластырь?

Тот бросил взгляд на часы.

— He-а. Еще восемнадцать минут сорок секунд. Не то чтобы я отсчитывал время…

Мы сидели в офисе на площади Сохо-сквер, где находится штаб-квартира нашего радиоканала «В прямом эфире — столица!», являющегося подразделением «Фэбьюлос маут корпорейшн»; раньше весь этот комплекс офисных помещений принадлежал компании «Юнайтед филм продьюсерз». Шла вторая половина дня. Фил — тот, словно тральщик, усердно прочесывал газетное море в поисках материала для передачи и под конец перешел к серьезным газетам. Непростительное легкомыслие.

Кайла, наш ассистент — супергик с угасшим взглядом, в обычных своих очках-хамелеонах и камуфляжных штанах, занималась бесконечной вечерней рутиной: сидела на телефоне, то есть принимала на себя удары и наносила превентивные, строчила в блокноте и что-то вешала, негромко и монотонно, но убедительно.

Никки встряхнула головой и заковыляла к другой рамке, висящей на стене офиса. Теперь у нее остался только один костыль, но она еще хромала. Гипсовую повязку покрывало множество разноцветных посланий. Никки очутилась здесь потому, что я знал об ее неравнодушии к Radiohead, а Том Йорк-как раз собирался прийти поучаствовать в нашем дневном выпуске, транслируемом во время обеденного перерыва. Только что выяснилось, что он не явится, потому я мог предложить бедной девочке только экскурсию по радиоцентру, закончившуюся в узком и разделенном перегородками помещении неправильной формы, где мы с Филом, двое ассистентов да еще иногда парень, проводивший для нас кое-какие исследования, каждый день выпускали нашу передачу. Отсюда открывался прекрасный вид на белую кирпичную кладку светового колодца, всю в дождевых подтеках; правда, если присесть у окна на корточки и повыше задрать голову, удавалось увидеть небо.