Леонид Сергеев - Вперед, безумцы! Страница 8

— Для дурака это каракули, а для умного — произведение искусства, — отреагировал он, надев шляпу и нахмурившись, и тут же его глаза налились кровью:

— Как смеешь такое говорить художникам?! Художник видит мир, а ты свое корыто! — он взмахнул кулаком над головой, готовый разметать зевак знаменем «новой волны».

Кстати, Верзила носил шляпу густо-коричневого цвета — цвета тех, кто имеет холодную голову и крепко стоит на ногах.

Чаепитие с яблоками у Страшилы

Младшекурсники делили всех старшекурсников на «валуны» и «мхи». «Валуны» — маститые, исповедующие традиционную манеру, «мхи» — пишущие расплывчато и объясняющие свою живопись в форме назидательного брюзжания. На третьем курсе нас с Кукушкой, «перебесившихся», причислили к «валунам».

На третьем курсе мы стали писать масляными красками. Мудрую живопись — «масло» вел горбоносый, хромоногий старикан с затуманенным взглядом и распухшими пальцами; он носил, свисавший набок, изрядно поношенный пиджак, и курил одну за другой папиросы, и если при этом ковылял между мольбертов, непременно носил с собой пепельницу. Мы звали старикана Страшилой.

На первом занятии Страшила объявил:

— Акварель высочайшая техника, пластическая, нежная культура. Мазки прозрачные, не мазки — дуновение… Похоже, вам никогда не освоить акварель — она для избранных. Для тех, кто чувствует воздушность неба, шелест лежащих трав, звон ручья… А масло вам вполне по плечу…

— В масле одна большая проблема, — добавлял он с усмешкой. — Чистая тряпка под рукой, чтоб вытирать кисть. Такой прелюбопытнейший момент!..

Для натюрмортов Страшила приносил из дома самовар, старые книги, персидский коврик и прочие «украшательства».

— У меня этого добра полно, — усмехался Страшила. — Я счастливец: у меня отличная жена, дети, внуки и все такое…

У него был потрясающий вкус: каким-то непонятным образом он так расставлял предметы, что они «играли друг с другом». И в скучных буднях, он постоянно искал прекрасное, отбирал, казалось бы незначительные моменты и так их словесно обыгрывал, заводил нас, что руки сами тянулись к палитре.

— Источник творчества — радость, — внушал нам Страшила. — Как говорил Поленов, «искусство должно давать людям радость и счастье». В самом деле человек рожден для радости, а не для страданий. Человек хочет веселиться, петь, рисовать… Его душа должна быть свободна, а ваши души стеснены, закованы в панцири. Вся беда в этом. Скиньте панцири, освободите души! У вас обычный набор привязанностей: Пушкин, Толстой, Чайковский, Крамской… Расширьте рамки! Найдите закономерности в природе, а дальше трансформируйте форму как хотите. Если душа свободна, она сама найдет и темы и выражение. Это же так понятно!..

Во время занятий Страшила подкрадывался сзади и дул в ухо:

— Это все безрадостно, не драгоценно. Замажь! Пусть все это таинственно исчезнет. И начинай заново. Радостно!

Как и Верзила, Страшила иногда учинял нам разгром, но делал это спокойным тоном, и его разгромы были с определенной заостренностью на радость. Собственно, это было желание вселить в нас светлый взгляд на жизнь, тягу к прекрасному.

— Как вы пишите?! — отдуваясь, возмущался он. — Ну, кто так пишет?! Точно выполняете тупую работу. Не кистью описываете форму, а машете кувалдой! И сидите унылые. Где радость письма?! Когда чрезмерно стараешься, от напряжения и волнения скован и получается плохо… Мы в свое время писали как? Выпьешь чая с ликером и бросаешься на палитру. А там! Все краски играют. И давайте договоримся — без обид на мои слова. Талантливому можно сказать о его работе плохое, неталантливому нельзя — слабо верится, что он сделает лучше.

Страшила дружил с Кондратом Евдокимовичем Максимовым, замечательным пейзажистом (вторым Шишкиным) — называл его «просветленным человеком», «радостным мастером» и часто приводил друга в училище.

— Сколько прекрасных талантливых лиц! — восклицал «радостный мастер», переступая порог класса и разглядывая наши физиономии. — Лицо созидателя всегда прекрасно, а разрушителя, соответственно, отвратительно. И, заметьте, красивых людей крайне редко посещают черные мысли. Если и посещают, они их тут же гонят прочь и потому не делают зла… Зло делают ущербные люди.

Рассматривая наши работы, мастер то и дело сыпал безмерную похвалу, а касательно нашего будущего, говорил:

— Перед вами два пути: один уже проложенный, другой — неизвестный, свой собственный. Пойдете по первому, станете хорошими мастерами, но, как говорят на Востоке, — на проторенной тропе не остается следов. Изберете свой путь, набьете на лбу шишек, ведь придется продираться сквозь дебри, зато оставите свой след. Выбирайте! — Кондрат Евдокимович смеялся, довольный предельно ясным объяснением.

Покидая нас, он обрушивал на Страшилу негодование за «нескладные поступки», за то, что «пилит молодые таланты», при этом подмигивал нам:

— Ругаться с другом совершенно необходимо — в накале страстей, бывает, приходят ценные мысли. Считанные разы, но приходят. Только надо первому замолчать, чтобы другу было стыдно, что он наговорил больше. Ведь известно, выходя из себя, ты уже проигрываешь.

Однажды Страшила заболел и мы с Кукушкой навестили его. Оказалось, он жил одиноко; в холостяцкой комнате витали запахи вина и табака, и в этой тяжелой атмосфере в горшках произрастали гигантские цветы до потолка (правда, потолок был низкий), повсюду валялись старинные книги, но не было ни картин, ни художественных принадлежностей.

— Такой ляпсус! Все осталось у жены, когда мы развелись, — как бы извиняясь пояснил Страшила. — À у меня остался один художественный беспорядок, да где-то затерялось несколько моих детских рисунков… Почему человек все время вспоминает детство? Понятно, это связь времен, чтобы мы не забывали — нам на земле отпущен короткий отрезок. Детская память святая… Кстати, насчет детей и внуков я придумал… Для всех я один, на самом деле другой, а хотел быть третьим — певцом. Да, да, не удивляйтесь. В молодости серьезно занимался вокалом. А теперь мужественно встречаю старость, — Страшила усмехнулся и высоко пропел что-то из классики.

Вот таким он оказался, этот романтик и скептик, дьявол и ангел одновременно.

Страшила угостил нас чаем с яблоками: тщательно нарезал яблоки в стаканы, подкрасил их заваркой и залил крутым кипятком. Прихлебывая чай, покуривая папиросу и шмыгая длинным носом, он прочитал нам отличную лекцию.

— Кроме свободной души, о которой я постоянно вам твержу, важно сохранить индивидуальность, — тихо бурчал он. — Не смешиваться с толпой, оставаться личностью. И верить только в себя, а не в каких-то там идолов. Пусть хоть это и Бог. Религиозный человек не свободен: штудирует догмы, библию, все думает, как бы не согрешить, думает о смерти, на него давит будущее наказание в аду. Религиозный человек ничтожен перед Богом, его раб. А раб может свободно творить?.. Бог внутри нас… Это же понятней всего…

У мэтра Дульского на чердаке училища была мастерская, куда мы время от времени заглядывали и разинув рот «впитывали высокое искусство, хрестоматийные творения». «Матрешка» Ксения Борисовна частенько приносила свои акварели в училище, как «наглядное пособие». От ее акварели мы испытывали легкую грусть. Работ Страшилы никто никогда не видел, но мы считали его лучшим преподавателем. Он, несомненно, много знал, был сильнее и терпеливее всех учителей, и главное, дал нам больше всех. Одно радостное отношение к творчеству чего стоит! Оказалось, можно не быть художником, но так сильно чувствовать искусство и так его знать, что делать художниками других. И наоборот. Тому свидетельство — Верзила. «Знаменосец», предводитель «новой волны» только вредил нам своими горячими «наездами». И не случайно, любимым цветом Страшилы был зеленый и его производные, что символизирует природу, жизнелюбие, естество, уверенность.

Трубные войска

Моя служба в армии — сплошные юмористические этюды. Начать хотя бы с того, что все фамилии моих начальников происходили из флоры и фауны: майор Тыква, сержант Подцветов, лейтенанты. Зверев и Огурцов, ефрейтор Белкин, командир части Мышкин…

Меня призвали в армию с последнего курса художественного училища, и несмотря на мою просьбу направить в Морфлот, направили в трубные войска. Мы прокладывали трубопроводы, по которым подавалось дизельное и авиационное топливо. Эти войска были созданы во время войны приказом Генералиссимуса, после того, как в блокадный Ленинград провели трубопровод по дну Ладожского озера.

По прибытии в часть — военный городок под Наро-Фоминском, нас, новобранцев, выстроили на плацу и замполит Тыква, плотный, широколицый, пучеглазый, словно жаба, железной поступью, демонстрируя страшную силу воли, прошелся вдоль шеренги, пронзительно осмотрел нас и гаркнул зычным басом: