Янн Мартел - Беатриче и Вергилий Страница 8

Беатриче: Ой, здорово!

Вергилий: Разрежь ее, и увидишь ярко-белую плоть, подсвеченную изнутри. Тем, у кого есть нож и груша, тьма не страшна.

Беатриче: Изнемогаю.

Вергилий: Плоть груши, ее мякоть трудно описать словами. Некоторые груши чуть похрустывают.

Беатриче: Как яблоко?

Вергилий: Нет, совсем иначе! Яблоко сопротивляется тому, чтобы его съели. Его не ешь, а покоряешь. Груша же хрустит призывно. Она тиха и согласна. Когда откусываешь грушу, это сродни… поцелую.

Беатриче: Ой, мамочки!

Вергилий: Плоть ее упруга и все же тает во рту.

Беатриче: Разве так бывает?

Вергилий: С любой грушей. Вот такая она на вид, на слух, на запах и на ощупь. Но я еще не рассказал, какова она на вкус.

Беатриче: О господи ты боже мой!

Вергилий: Вкус ее таков, что, когда твои зубы вонзаются в благословенную мякоть, ты забываешь обо всем на свете. Ты уже не хочешь ничего, но только есть свою грушу. В этот миг лучше сидеть, нежели стоять. Лучше быть одному, нежели в компании. Не надо музыки, лучше тишина. Все чувства отмирают. Ничего не видишь, не слышишь, не осязаешь… если только это не помогает насладиться божественным вкусом твоей груши.

Беатриче: Но какой же он?!

Вергилий: Он похож на… на… (Кряхтит, бессильно пожимает плечами.) Не знаю. Словами не выразить. У груши вкус груши.

Беатриче(печально): Как жаль, что ее нет.

Вергилий: Будь у меня груша, я бы отдал ее тебе.

Тишина.

Эта ремарка венчала скетч. В университете Генри читал «Божественную комедию» Данте и потому узнал имена персонажей, но это мало чем помогло. Непонятно, что подразумевала сия немногословная пьеска — капля с нечетким отражением вселенной. Хороша реплика «Тем, у кого есть нож и груша, тьма не страшна», да и сам эпизод неплох — можно представить, как он будет разыгран на сцене. Но какая связь между историей о святом Юлиане Странноприимце и бесхитростным диалогом оголодавших существ о неуловимом вкусе груши?

В конверте лежала отпечатанная записка:

Уважаемый сэр,

я прочел вашу книгу и восхищен ею. Мне нужна ваша помощь.

Искренне ваш…

Подпись неразборчива. В закорючке, подразумевавшей фамилию, было невозможно разобрать ни единой буквы и даже количества слогов. А вот имя расшифровке поддалось: Генри. Под небрежным росчерком значились адрес и телефонный номер.

Что значит — нужна помощь? Какая? Время от времени читатели присылали свои литературные опыты.

Чаще всего это были поделки, но Генри авторов подбадривал, полагая, что он не вправе убивать чью-то мечту. Какую помощь ждет этот читатель: похвалу, редакторский отзыв, связь с издательством? Или чего-то другого? Иногда просьбы бывали весьма странные.

Может, этот Генри — подросток? Тогда объясним его интерес к кровавым сценам и равнодушие к религиозной теме в повести Флобера. Но пьеска написана лихо: фразы четкие, без орфографических и грамматических ошибок или синтаксических промахов. Что, он книгочей, у которого хороший учитель? Или текст почистила мамаша, гордая своим отпрыском? Но подросток вряд ли приложит столь лаконичную записку.

Генри вновь убрал конверт с глаз долой. Потекло время, заполненное службой в «Шоколадной дороге», музыкальными уроками дважды в неделю и ежедневными упражнениями, репетициями в театре, распускавшейся светской жизнью (появились знакомства), многочисленными культурными соблазнами большого города и прочим. Эразм и Мендельсона тоже требовали внимания. Неожиданно для себя Генри очень привязался к питомцам, которые стали, так сказать, его спортивным тренером и философским наставником. Свернувшись на его коленях, Мендельсона мурлыкала, точно буддийский монах в мантра-медитации (Оммм…), а Генри почесывал ее за ухом, проникаясь кошачьим покоем и впадая в праздное созерцание; очнувшись, он понимал, что прошло полдня, а он еще ничего не сделал. Так и не достигнув духовного совершенства, Генри отправлялся на долгую прогулку с Эразмом — веселым, чутким, всегда готовым к игре. Он сам удивлялся, насколько ему хорошо в обществе пса, и сконфуженно ловил себя на том, что беседует с ним не только дома, но и на прогулках. Похоже, пес все прекрасно понимал, о чем свидетельствовало выражение его морды.

Но конверт жег взглядом с письменного стола или, небрежно сложенный вдвое, возмущенно таращился из сумки Генри.

В конце концов немногословность эллиптической записки и местный адрес подтолкнули Генри к тому, чтобы установить местожительство тезки. Повод для хорошей прогулки с Эразмом. Он напишет этому Генри… Генри — какому? Генри взглянул на конверт — на обратном адресе имени не значилось. Не важно; он напишет Генри Неизвестному на своей обычной открытке: поблагодарит за внимание к своим творческим усилиям и пожелает удачи; подпишет разборчиво, но адреса не укажет. Здесь я проездом, черкнет он и бросит открытку в почтовый ящик загадочного Генри.

†

Через пару дней Генри написал тезке. О пьесе следующее:

…на мой взгляд, текст хорошо скроен, персонажи интересны. Сцена впечатляет своей легкостью и хорошим ритмом. Великолепно описана груша. Особенно хороша реплика «Те, у кого есть нож…» Имена героев — Вергилий и Беатриче — интригуют. Аллюзия с «Божественной комедией» Данте усилила мое расположение к Вашей работе. Поздравляю. Желаю Вам…

«Интересно, просечет ли автор бессмысленность упоминания Данте?» — подумал Генри, переходя к новелле:

…хочу поблагодарить Вас за рассказ Флобера. Прежде я не читал «Легенду о св. Юлиане Странноприимце». Согласен, сцены охоты поданы чрезвычайно ярко. Столько крови! Что бы это значило?..

— Сара, я на прогулку. Пойдешь с нами? — спросил Генри.

Жена зевнула и помотала головой. Она уже слегка разомлела от благополучной беременности. Генри надел пальто и кликнул Эразма. Солнечный, но зябкий день лишь чуть-чуть воспарил над точкой замерзания.

Прогулка вышла не столь короткой, как полагал Генри. Глазами по карте он пропутешествовал гораздо быстрее, чем ногами по улице. Район был незнакомый. Генри оглядывал жилые и торговые дома, подмечая в их облике архитектурные различия, отражавшие историю города и его обитателей, и полной грудью вдыхал прохладный воздух.

Маршрут его пролегал через оконечность торговой улицы, где среди дорогих заведений с броскими витринами расположились пышный магазин для новобрачных, ювелирный салон, модный ресторан и в самом конце, на правой стороне, красивое кафе с большой террасой. Из-за погоды терраса пустовала, однако на кирпичном фасаде виднелась вывеска с кудряво дымящейся чашкой, обещавшей благоуханное тепло внутри кафе, за которым улица свернула налево, а затем тотчас направо. Вдоль левого тротуара вновь пошла галерея торговых заведений, справа тянулась глухая кирпичная стена высокого здания. Немного погодя улица опять свернула, теперь направо. Видимо, петлистостью она была обязана внушительной громаде дома, заставлявшего ее огибать свои тылы. Генри с Эразмом шагали дальше. Заведения стали скромнее: химчистка, обойная мастерская, бакалейная лавка. Номера домов— 1919… 1923… 1929…— говорили, что до места назначения уже недалеко. Генри свернул за угол… и замер.

Повернув голову, с противоположного тротуара на него смотрел окапи, словно поджидая его. Эразм, заинтересованно обнюхивавший стену, зверя не видел. Дернув поводок, Генри пересек улицу. В большом трехгранном эркере стояло (хотелось сказать «жило») безупречно великолепное чучело окапи, помещенное в диораму знойных африканских джунглей, вьющиеся стебли которых выползали из эркера, становясь частью превосходной фрески-обманки на кирпичной стене. Зверь был приподнят на высоту девяти футов.

Окапи — странное животное. Ноги его полосаты, как у зебры, шоколадно-вишневое тело — как у крупной антилопы, а голова и покатые плечи — как у жирафа, к семейству которых он и принадлежит. Если об этом знать, можно заметить — окапи похож на короткошеего жирафа, отличаясь от него полосатыми ногами и большими закругленными ушами. Этот застенчивый одиночка — мирное жвачное, которое европейцы обнаружили в тропических джунглях Конго лишь в 1900 году, хотя аборигены знали его с глубокой древности.

Генри видел образчик первоклассной работы. Естественная поза животного и великолепно воссозданная среда его обитания вызывали восхищение. Среди городских джунглей вдруг возник изумительный пятачок тропической Африки. Казалось, зверь вот-вот вздохнет, и тогда иллюзия превратится в реальность.

Генри пригнулся к стеклу, отыскивая швы на животе или ногах чучела. Никаких следов — шкура на мускулистом теле совершенно гладкая и лишь кое-где покрыта рябью вен. Влажные черные глаза. Настороженные уши. Чуткие ноздри. Напружиненные ноги зверя, готового задать стрекача. Вся композиция обладала бесспорной достоверностью, точно фотография, сделанная репортером с места события. Объемность изображения в этом трехмерном фото усиливала «эффект присутствия», заставляя восхищаться мастерством его создателя. Казалось, еще секунда — и окапи удерет, как поступил бы дикий зверь, услышав щелчок фотокамеры.