Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы... Страница 8

– Отставить! – оборвал Лебедько и повернулся к Дробышеву: – Понял? Как дела?

– Как в курятнике, – ответил Сергей.

– А как в курятнике?

– Где поймают, там и рвут!

– А как дерут?

– Как МиГ-29.

– Короче, так, гусь…. сегодня вечером я наблюдаю тебя в моём кубрике. Ты мне рассказываешь все приколы… Вопросы?

– Никак нет!

– Вдова, ты зайдёшь тоже. И скажи всем остальным своим гусям, чтоб нарисовались у меня вечером в кубрике. За всё, что Дробь не будет знать, по бороде получите все вместе.

Лебедь, забрался в кабину, завёл «Урал» и уехал…

– Во, блин, влипли, – выругался Вдовцов. – Ты что не знал этой чуши?

– Не знал. Ты ж не объяснил мне.

Вдовцов рассказал Дробышеву часть “ловушек

– Ладно, дуй сейчас в столовую… за обедом. Остальные, я расскажу, когда вернёшься. Ты всё равно всех за один день не выучишь. Это просто невозможно. Да и настройся сразу. Быть тебе сегодня битым. Судя по всему, Лебедь решил тебя немного проучить. Похож, и нам перепадёт.

Дробышев собрал бачки для пищи, взял пакет для хлеба и уныло поплёлся в часть…

Глава 5

…В столовой, как обычно, было шумно. Возле раздачи длинной гудящей змеёй извивается очередь. Из поваров за раздачей – никого нет. Дробышев стоит вместе со всеми и терпеливо дожидается того момента, когда повара начнут отпускать. Возмущённые солдатские голоса обращены в варочный цех.

– Э, блин… Ну вы долго там?

– Алё, гараж, жрать давай!

– Э, бля…вы шо голодом сгноить нас хотите?

– Фомич, твою мать! Кончай скорей!

Последняя фраза предназначена бывшему начальнику столовой Николаю Фомичу, старшему прапорщику в отставке. Сейчас этот маленький безобидный старичок, со сморщенным коричневым лицом и бойкими глазками, работает в столовой старшим поваром. Он первый вор во всей столовой, страшное брехло, неисправимый фантазёр и до сих пор, как и в молодости, отчаянный бабник. Каждый вечер выходит он из столовой через боковые двери, согнувшись под тяжестью набитых говядиной сумок, волочёт их к своему старенькому, повидавшему не одну аварию, ядовито-зелёному «Запорожцу».

– Фомич, ну ты скоро там? – надрываются солдаты. – Жрать хотим!

Кто-то, потеряв терпение, вооружившись алюминиевой ложкой, начинает колотить по раздаче. К нему тут же присоединяются ещё несколько ложек, и секунд через десять столовая наполняется таким дружным грохотом и звоном, что, кажется, сейчас в окнах вот-вот повылетают все стёкла.

– Э, блин, жрать, давай!

– Алё, гараж!

– Да у вас совесть есть, в конце концов?

– Фомич, мать твою за ногу!

Какой-то весельчак зычным голосом, перекрывая грохот ложек, орёт:

– Я на вас жалобу напишу… товарищу Шмарову… скажу, повара совсем заморили солдат голодом.

Глядя на огромное пузо весельчака, пузо, на котором едва сходятся штаны, на щёки, лоснящиеся жиром, столовая надсаживается богатырским хохотом.

– Мало того, что они мясо у нас воруют, – продолжает весельчак, – так они ещё всех поварих перепортили…

В этот миг из варочного цеха вылетает Фомич. На бегу застёгивая ширинку, он выхватывает из кипящего котла черпак на длинной осиновой ручке, разъярённым быком бросается в гущу толпы, сминает очередь. Солдаты – в рассыпную. Несколько не успевших неудачников, получив по горбу черпаком, с воем разлетаются в стороны.

– Вы что, б…, мрази, пять минут подождать не можете? – матерился Фомич, возвращаясь к раздаче. – Что это такое в конце-то концов? Может быть у человека обеденный перерыв или нет? Я что…не имею права в туалет сходить или ещё там что-нибудь? Совести у вас нету. Всю раздачу ложками попереколотили. Взять бы одного другого и мордой в раздачу эту ткнуть пару раз!.. Да так, чтоб кровь пошла! Сволочи!..

За раздачей появились две слоноподобных поварихи. Одна из них широколицая, с румяными, в прожилках, щеками, тётя Ростя (Фомичова любовница), напялив на пузо засаленный фартук, ловко принялась разливать по тарелкам суп. Фомич, постепенно отходя от гнева, ложкой накладывал горячее пюре, гуляш, поливал соусом. Однако солдатская очередь по-прежнему не двигалась. Не хватало ещё одного лица – хлеборезки Любки, молоденькой бойкой девушки.

Но вот, наконец, и она: лёгкая, шустрая, на бегу застёгивающая свежий накрахмаленный халат. Изгибая стройный стан, она быстрым движением поставила на раздачу тяжёлый металлический ящик с резаным хлебом. И замелькали её тонкие, слегка тронутые загаром руки, раскладывая в тарелки по три куска чёрного хлеба. (Белый давали только на ужин и завтрак.)

Вдоль раздачи один за одним, полноталым ручьём текли проголодавшиеся за день бойцы, брали хлеб и двигались дальше, а Любка, поправляя выбившийся из-под шапочки локон, продолжала отпускать солдат. Некоторые из них – в основном «гуси» – просили:

– Любаш, дай ещё кусочек?

– И мне, если можно?..

И Любка никому не отказывала, а Фомич, если замечал, выхватывал из рук солдата кусок, орал:

– Не хрен. Обойдёшься и тремя. Вон, какую харю наел. Проваливай, давай! Не задерживай очередь. Я кому сказал?! – и в руках его появлялся тяжелый черпак.

Дробышев, проходя мимо Любки, с волненьем сказал:

– Здравствуй, Любочка! Прекрасно выглядишь.

– Спасибо, – красиво и просто улыбнулась она, задержавшись глазами на его фигуре. Любка почему-то положила ему на тарелку четыре куска, хотя он и не просил. От неё тёк тонкий, еле уловимый запах духов, смешиваясь с обычными, свойственными всем столовым запахами.

Проходя мимо Фомича, толстый розовощёкий весельчак спросил:

– Как дела, Николай Фомич?

– Нормально, – буркнул тот.

– Нормально – это как? ниже колен?

– От я тебя сейчас, – пригрозил Фомич,– черпаком по хребтине…

Сзади в дружном хохоте затряслись солдаты, задрожали порожние тарелки на раздаче.

– Фомич, ну что ты такой злой? – не унимался весельчак.– Ты будь попроще, и люди к тебе потянутся.

– Ах, ты мразь! – Фомич схватил лежавший на лавке черпак, но, когда повернулся к раздаче, увидел лишь массу довольных улыбок на глумливых солдатских физиономиях. К его глубокому сожалению, наглой, румяной, лоснящейся жиром морды среди них не было. Вдруг откуда-то снизу, из-под раздачи послышался осторожный голос:

– Щас к людям, надо помягше, а на вопросы смотреть поширше.

Вконец выведенный из себя Фомич, зачерпнул из котла горячего компота, с вздувшимися на тонкой стариковской шее жилами, с перекошенным от бешенства лицом, заорал:

– В стороны! Ошпарю! – и плеснул за раздачу.

– А-а, – завывая, подскочил весельчак. Компот попал ему на затылок и на спину.– Ты что, старый козёл? Совсем умом рехнулся? Идиот! Дебил! Тебе лечиться надо! Совсем одурел на старости лет…

– Что больно? – с издёвкой спрашивал Фомич, оголяя в улыбке чёрные гнилые зубы.– Зато бесплатно,– восторгу старика не было предела.

– Я тебе сейчас дам бесплатно, старый валенок! Я тебе по башне сейчас настучу, дебил!

Впрочем, вскоре, ругань прекратилась, и жизнь в столовой потекла своим чередом. Солдаты с подносами в руках рассаживались за столы, принимались за обед.

* * *

Рядом с Дробышевым за одним столом сел Виктор Арбузов, светловолосый, угловатый парень с острыми, как у коршуна, плечами и треугольным лицом. Он призывался из-под Херсона.

До армии Арбузов имел криминальное прошлое. Едва не «подсел» за вымогательство. С дружками, втроём, изметелили паренька, велели украсть ему у родителей сотню долларов.

– Не дай бог приведёшь на стрелу мусоров, – сказал Арбузов, ткнув в живот стволом газового пистолета.– Выйду из зоны, получишь пулю в печень. А ещё учти…за неподход на стрелу ещё сотня баксов!..

На «стрелу» паренёк пришёл не один… с отцом…

Отец, с виду щупленький очкастый мужичонка, выхватил из полушубка кусок арматурины, а когда Арбузов пытался вытащить запутавшийся в кармане пистолет, ударом в кисть перебил ему руку; перехватил арматуриной горло, зажимая кадык, процедил:

– Задушу, мразь…задушу, с-сука…как щенка паршивого, – говорил он, передавливая горло. Арбузов с посиневшим лицом хрипел, цеплялся за арматурину, хватал руками воздух.

– Если ещё раз, – продолжал отец паренька,– ты или кто-нибудь из твоих дружков поганых моего сына будет трогать, придушу.

Паренька никто больше не трогал, лишь, когда он проходил мимо, с презреньем говорили:

– Стукач.

До армии Арбузов занимался беспределом. Зимой срывал норковые шапки с головы прохожих, летом – золотые серьги, цепочки с женщин и девушек; с шестнадцати лет «сидел на игле».

Уже в Армии, в карантине, издевался над своим же призывом: ребят, которые послабее, заставлял стирать себе хэбэ, подворотнички. Среди шнексов он был в «авторитете».

– Ну что, как там на ГСМ? – спросил Арбузов, усаживаясь рядом с Дробышевым и ставя свой поднос с едой.