Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде Страница 8

В этот день бушевала метель, не видно было в снеговой круговерти городов, замков, пущи, и только фигуры военных качались на перроне, как привидения.

Через год граф умер в Варшаве.

Сама его пани за всю жизнь ни разу никуда не выехала из Першая. Редким гостям она показывала альбом со снимками, обращая их внимание на отличие Тышкевичей от Радзивиллов.

— Посмотрите, какие длинные носы у Радзивиллишков — и какие аккуратные у Тышкевичей!

И уж совсем немногим из них довелось увидеть своими глазами телеграмму в два слова: «Золотая свинья».

Долги наши

Третья высадка их диверсионной группы произошла на Кубани. Василь, уроженец деревни Велин из-под Речицы на Днепре, давно уже не удивлялся, что он разведчик-диверсант, — смертник как в своих глазах, так и в глазах остального военного люда, от пехоты до летчиков. Еще во время финской кампании его одного из целого взвода перевели в спецподразделение, стали тому-сему подучивать, ну и подкармливать чуть лучше, чем в обычной части.

Началась война с немцами — и Василя направили в разведшколу на Кавказе, под Сочи. Публика в школе подобралась веселая, отчаянная, не уважающая ни начальство, ни своего брата служивого. Личное оружие в школе было запрещено, начальство знало, с кем имеет дело, но вспыхнула вдруг драка на танцплощадке между разведшколовскими и матросней, почти у каждого диверсанта нашлись финка или пистолет. Началось, как обычно, с кулаков, однако принялись матросики зажимать ребят по углам да обрабатывать пряжками флотских ремней, блеснуло в темноте лезвие финки, ахнул выстрел, за ним второй. В парке ребята отбились, кинулись к школе, но матросы не отставали. Пистолетная стрельба смешалась с автоматной. Начальник школы сунулся было парламентером, обложил воинов матюгами, и тут его прижала к земле долгая автоматная очередь, неизвестно, со своей стороны или с чужой.

Бой шел двое суток. Василь понимал дикость ситуации, однако лежал за толстым деревом и постреливал в тени, которые шевелились в кустах. Хочешь жить, будешь стрелять. Начальник школы и тот вынужден был открыть арсеналы, раздать оружие ученикам. Военная комендатура навести порядок не смогла, вызвала подкрепление, и только на третий день курсанты разбрелись по казармам.

Оставаться на старом месте школе было нельзя. Начальника уволили, преподавательские кадры перетасовали, кое-кого из курсантов отправили на фронт, — остальные собрали вещички и перебазировались с курорта в горы, где ни матросов, ни девок.

Василь записался Василем в разведшколе. Настоящее его имя в метриках — Макар. Но осточертели днепровскому хлопцу подколки. «Макар, ты куда это телят гонял? А коровам хвосты крутить можешь?» Заполнял анкету в школе — и написал: Василий Александрович.

— Почему Василий? — удивился кадровик.

— Хочу.

— Псевдоним? У нас можно.

Василь был, так сказать, примитивным фаталистом, но и ему после первой высадки стало ясно: смертник. Их группа из двадцати человек почти вся погибла в снегах на Калининском фронте. Из группы возвратился один Василь. Его расспрашивали, как он сумел выбраться, — Василь этого не понимал и сам.

— Мы пошли — а они как чесанули из пулеметов. Ждали нас. Мы по одному бросаемся с гранатами, а они жарят. Я кинул гранату — не долетела. Смотрю, все наши молчат. И фрицы уже выползают. Ну, потрогал одного-другого из своих, — мертвые. Начал выполнять приказ об отходе.

Конечно, можно было бы рассказать про черный омут метельной январской ночи, про то, что к месту сбора не вышла и половина группы, и неизвестно, что это был за штаб, на охрану которого они напоролись, потому что шли вслепую.

Во второй раз группа должна была перерезать железнодорожную нитку с интенсивным движением. Выбрасывались на парашютах с большим запасом взрывчатки. К тому времени уже запахло весной, проселки лежали в полях раскисшие, бойцы жались к кустам и опушкам леса, однако и там уже растаял снег. А у них у каждого за плечами по тяжеленному ящику, и оружие с полным боезапасом, маскхалаты связывают движения, идешь, как опутанный конь. Но все же доперли, остановились в лесу, отлежались, не зажигая костров. Назавтра утром забросали гранатами сторожку с караулом, никто не выскочил из нее, и бегом к рельсам с проклятыми ящиками, едва не отрывавшими рук. Уничтожили железнодорожное полотно и в лес. Вот так с залитыми потом глазами назад к линии фронта, без сна, отдыха и еды, в тяжелой мокрой одежде. Линию фронта переходили ночью, сделав проходы в колючей проволоке, но уже на выходе в спины им ударил пулемет. Пятерых убитых они вынесли.

Чтоб меньше думать об ожидающем тебя впереди, Василь старался побольше есть и спать. Командир отделения, он теперь проводил занятия с молодняком. За две высадки на его груди уже блестели орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Красуйся, сержант, пока жив.

Чаще всего Василю снился разинутый люк самолета, в который надо бросаться навстречу белым вспышкам зенитных снарядов. Но иногда видел он и родную деревню на высоком днепровском берегу. Стоял на круче, которой кончался их огород, и тоже собирался сигать вниз, в воду.

Вся его семья сейчас была под немцем, наверно, не успели эвакуироваться, да и не захотел бы этого батька. Как родился упрямцем, так и помрет. К тому же закоренелый единоличник. В колхоз его загоняли и сельсовет, и милиция. Но уперся, как черт в межу. Запихнули на полтора года в тюрьму под Гомелем, заставили кормить начальничьих свиней. Да ему не привыкать. С утра до ночи таскал ведра с мешанкой, подсовывал под свиные рыла: ешьте, чтоб вы захлебнулись. «Мне, — говорил, — и в камере места не нашлось, одно слово — селянское быдло». Но крестьянскому роду нет переводу. Выпустили. А в колхоз все равно не пошел.

Как они там, за линией фронта? Единственное место, куда Василь прыгнул бы с радостью, это как раз родная деревня. Разогнал бы автоматом и гранатами немцев, сбросил бы маскхалат — и на порог: «Здоровы были, родные!» Младшие братья должны уже вырасти, Диме шестнадцать лет, Кастусю на три меньше. Мать кинется с плачем на грудь, батька тоже вытрет рукавом глаза. За стол сядут, мать достанет из печи горшок бульбы, он выставит американские консервы…

Дальше мысли Василя не шли. Знал, что на самом деле в их Велине и немцев нет. Деревня небольшая, в стороне от шоссе, мост через Днепр далеко. Были бы живы родители и братья…

В расположении части появился офицер-переводчик, начались многочасовые занятия по немецкому — а это верная примета, что скоро опять за линию фронта. Но чем «шпрехать» до мух в глазах, лучше туда. На хрена Василю немецкий, если живым он сдаваться не собирается? «Хенде хох», «хальт», «цурюк» и «капут» — вот его немецкий.

Снял награды, еще раз перечитал затертую справку об окончании пяти классов холмечской восьмилетки, на чистом листе бумаги на всякий случай большими буквами написал адрес родителей. Голому собраться — только подпоясаться.

Они тесно сидели в фюзеляже самолета. Василь пересчитал головы в шлемах — двадцать восемь. Двадцать восемь смертников, а куда летим, зачем, ничего не известно. Прямо напротив Василя командир группы Антонов. Он все знает, но пока молчит. Ну а мы вздремнем.

Но не успел закрыть глаза, как в руки ткнули планшет с листом бумаги: «Прочитать, запомнить, передать соседу. Выбрасываемся в районе станицы Алексеевской. Задача: взорвать мост через реку Кубань. К мосту выходить парами, на каждую пару ящик взрывчатки и ящик боеприпасов. Свои парашюты закопать вместе с грузовыми. Атака моста по красной ракете. Направление движения обозначено на схеме».

Напарник Василя — испанец Хуан. Появился в их подразделении недавно. Среднего роста, худощав, глаза карие. Отличается от славян и обликом, и поведением. Первым ни с кем не заговаривает, отвечает односложно. Акцент есть, но не сильный. Интересно, как он потащит ящик со взрывчаткой? Василь, конечно, мужик здоровый, в этой группе крепче его нет, однако носить ящики за чужого дядю, пусть себе и испанца, дураков нет. Но говорили, что воюет этот Хуан хорошо.

Значит, так. Задание у них из самых худших. Выбрасывать будут почти днем, вон уже рассвело. Атака моста в лоб, с ходу. Расчет на быстроту и натиск, половина, если не больше, ляжет на подходе к мосту. Хорошо бы об этом не догадываться, но опыт уже есть. А испанец понимает, что их ждет? Прочитал записку, передал дальше. Глаза смотрят спокойно. Ладно, на земле разберемся.

Вышел штурман самолета, показал Антонову на пальцах: «Через пять минут!»

Ну вот, затягивайте, хлопцы, лямки, застегивайте пуговицы. На земле все же лучше, чем в небе, может, и прорвемся.

Двинулись к люку неуклюжие фигуры, стали исчезать в его пасти.

Воздух сразу охватил ледяным холодом, будто провалился зимой в прорубь. Больно резанули лямки парашюта. Так, теперь можно осмотреться. День уже разгорелся, и степь с рекой, неожиданно широкой, лежала как на ладони. Огромная степь, с ровными рядами лесозащитных полос, с разбросанными хатами казачьей станицы — и рекой, блестевшей под солнцем, медленно поворачивавшейся вместе с землей. Странно, мост почти под самыми ногами. Летчики ошиблись?..