Алёна Бондарева - Танец Анитры Страница 8

Три недели назад Денис уехал в Грозный снимать документальный фильм о наших и бывших. Сказал, что «паркетная журналистика» и откровенная заказуха ему надоели, он чувствует в себе силы для большего, шанс упускать неправильно. Я же до сих пор не могу представить, как Денис с его аккуратностью будет неделями ходить в одной одежде и работать в полевых условиях.

Ещё хочется верить, что в этом и следующем месяце репортёров не станут брать как военнопленных.

Каждый день я смотрю новости третьего канала, иногда во весь экран показывают зелёную карту с крестиками и красными треугольниками. Голос Дениса сквозь помехи поясняет обозначения. Я успокаиваюсь.

У Антона поселилась девушка. Никогда бы не подумала, что в его квартире появится хорошенькая молодая женщина. Она уже натащила к нему ярких тряпок и никчёмных безделушек. Всё время хлопает своими большими глазами и лепечет про то, что надо сменить советские шторы Анны Ильиничны на «весёленькую» органзу.

От неё пахнет приторными диоровскими духами и мятной жвачкой. Её длинные тёмные волосы всегда расчёсаны на несколько раз. Думается, так она и проводит своё ничем не занятое время.

Когда я сказала Антону, что избранница его слишком глупая, он пожал плечами и ответил, будто сам всё знает. Но потом объяснил, что собаку при его профессии держать затруднительно и жалко. Красивая дурочка лучше: то полы помоет, то пельменей сварит. А от пса какой толк? Тоску твою понимает, да в глаза грустно заглядывает. Мол, хозяин, ты про мир этот не скорби, не печалься, всё равно не переделаешь, уж мой-то брат это на своей шкуре узнал. Лучше свари-ка ты щей да включи телевизор, ляжем бок о бок и перетерпим, переждём, перетоскуем вместе.

От такого участия порой ещё хуже делается. Другое с женщиной: бестолковая, половины не разберёт, наговорит несуразицы, опять же спать с ней тепло и приятно.

Дни становятся короче. От этого появляется больше бессвязных и долгих мыслей. Почти не хочется спать и с постели подниматься тоже.

Мыть подъезды оказалось трудней, чем думала. Плевки и окурки—это ещё ничего. Сначала веником. Потом тряпкой из мешковины. Напитавшись воды, она тяжелеет. Расплёскивает содержимое, пока наматываешь её на швабру. Возишь недолго, равномерно разгоняя по отшлифованному бетону нечистую влагу. Ступени принимают водицу, чернеют и кажутся чище, но как только начинают подсыхать, проявляются грязные разводы. К концу девятого этажа я проклинаю всех причастных к строительству высоток.

IX

В детстве меня спрашивали, кем хочет стать Майя, когда подрастёт. До шести честно отвечала: космонавтом. Ведь Юрий Гагарин—человек занятой, серьёзный, нарисованный на патриотических плакатах. Сам каждый день не может играть с Белкой и Стрелкой, ему в этом деле нужна помощница.

Но мама объяснила, что все давно и благополучно вернулись домой, а одна из космических собак даже принесла потомство, я расстроилась.

Когда в доме неизвестно откуда появился перекидной настенный календарь, заболела новым.

Я забыла имя изображённой на нём балерины. Но до сих пор помню её красиво изогнутый стан, плавные линии рук, сложенные кольцом (как сказала бы Неля Петровна, в пятой позиции). Тёмно-синий фон, белоснежная пачка, искусственные ресницы, длинной в две мизинечные фаланги, и кипенные цветы, вплетённые в волосы. Казалось, если смотреть, не отрываясь, она вот-вот поднимет свою маленькую голову и выпорхнет из квадрата календаря.

Мне хотелось быть похожей. Носить пуанты, танцевать, слышать аплодисменты и фотографироваться на календари. Быть может, это и к лучшему, когда мечты остаются мечтами.

Другое дело Саша.

Неля Петровна согласилась заниматься с ней отдельно. «У девочки есть способности, но она сильно отстала для своего возраста».

Поэтому три раза в неделю я водила её в балетную школу. Выйдя из метро, мы проходили по Ордынке несколько домов и сворачивали во двор. Шли до подъезда под чёрно-белой вывеской с витиеватой надписью «Терпсихора» и парой балетных танцовщиков справа от тоненького хвостика буквы «а». У входа Саша всегда серьёзнела. Мне даже, казалось, будто в ней что-то менялось, стоило ей переступить избитый школьный порог.

Я всегда переживала из-за её преждевременного взросления. Честно старалась дать больше, чем было у меня. Получилось или нет—вопрос другого порядка.

Несколько дней назад Саша спросила: «Майя, а ты меня любишь?» Вот так ни с того ни с сего. До этого она ходила в Большой. Я купила ей билет на «Золушку», потому что Неля Петровна советовала «как можно чаще водить девочку в театр и на балет». На второй у меня денег не хватило, но билетёрша, густо напудренная театральная старушка в очках с толстыми стёклами, обещала «присмотреть за ребёнком».

Я ждала Сашу возле фонтана, на одной из скамеек, с самого начала спектакля. Представляла, как она озирается в огромном светлом фойе. Стоит одна посреди толпы в своём выходном чёрном замшевом костюмчике: юбка, пиджак, белая блузка с накрахмаленным воротничком, колготки тоже белые, туфли на каблучке с большими пряжками, как у придворных пажей. Наверное, у неё перехватывает дыхание, ведь она впервые в таком большом и светлом здании. Может быть, Саша даже закроет глаза, но только ненадолго, для того, чтобы справиться с волнением и первыми впечатлениями. Театральная старушка на всякий случай придержит её, чтобы Саша, упаси боже, не упала. Должно быть, Сашку займёт ненадолго то, как потолочный свет отражается в начищенном до блеска полу. Старушка проследит за тем, чтобы она отдала одежду в гардероб и получила свой номер. А потом возьмёт её за руку. Старые женщины обязательно берут детей за руки, будто стараются продлить свою молодость, сохранив таким образом уходящее чувство жизни. И они пойдут в зал.

Начинался дождь. Люди заторопились, у фонтана включили подсветку. Струи цветно заиграли. От общего оживления стало тоскливо. Я почему-то вспомнила, как Денис говорил, будто в непогоду картинка получается необычней, но это, конечно, если оператор хороший. Смешно даже. Живёшь рядом, в одном городе, всего-то восемь остановок метро и пешком минут десять. А только и знаешь, что в дождь картинка красивее и оператор—молодец. Наверное, Пушкин тоже любил слякоть и Ремарк, хотя этот может и нет, но писал часто. Правильно, лучше думать о знакомом предмете. Литература спасёт филологов от серости. Но не от безденежья.

Большой театр высвободил нутро через главный вход. Беззаботный Аполлон глядел на прохожих божественным равнодушным взглядом. Его бронзовые кони на бегу застыли, словно дивясь несказанно тому, какие толпы нынче ходят на спектакли. Но античный бог по-прежнему безразлично взирал из своей подсвеченной колесницы. Он несколько веков с небес, а последние два с театрального фронтона, разглядывал неразумное человечество и уже ничему не удивлялся. Культура, мода, политика вовсе его не интересовали. Да, «всё тот же ангел, строгий и большой»[1]. Вероятно, размышлял он о том, что стоило остаться на Олимпе и не тащить к людям разом всех беспечных муз. Тогда, быть может, не произошло бы пресыщения, искусство бы не дало постмодернистской трещины.

Старушка вывела Сашу и сказала, что «девочка» уснула сразу после окончания спектакля. А так смотрела внимательно, в антракте они ели мороженое без очереди, потому что буфетчица Аня—знакомая билетёрши. Сашка вставила, что ей очень понравилось, особенно тот момент, когда приходила Золушкина фея.

Почти всю дорогу домой Саша проспала у меня на руках. Через два дня, когда мы подошли к подъезду балетной школы, спросила: «Майя, а ты меня любишь?» Я почему-то растерялась, не столько от неожиданности вопроса, сколько от его наличия.

— А почему ты спрашиваешь? Саша молчала.

— Тебе кажется, что нет?

Саша пожала плечами, начала теребить свой голубой шарфик.

— Ты не мама.

— И что? Да. Не мама, но разве тебе со мной плохо?

— Нет,—она пошла медленней

— Тогда почему ты спрашиваешь?

— Ругаешься на меня часто.

Вот так, Майя. Это тебе за всё и сразу. Даже ребёнок начал сомневаться в твоей искренности. Мы остановились.

— Саша, все люди время от времени ругаются, но это не значит, что они друг к другу относятся плохо. Понимаешь?

Она кивнула. Её шарфик окончательно съехал, открыв тонкую шею.

— Поэтому не говори, пожалуйста, глупостей. Мы подошли к школьному подъезду, я торопливо набрала код и потянула на себя скрипучую металлическую дверь.

X

Саша стояла в закрытом тёмно-синем купальнике у станка (перекладина была гладкой и приятной на ощупь, отшлифованной до лоска сотнями ученических рук). Я подумала о том, как Саше всякий раз нравится к ней прикасаться. И ещё—что она очень красиво отражается в трёх зеркалах сразу.