Банана Ёсимото - Ящерица (Сборник рассказов) Страница 8

— Ничего страшного. Мне разрешили. — Отвечает из-за стойки.

— Слушай, может быть включим свет? — Это я спрашиваю. Терпеть не могу темноты.

— Ну о чем ты говоришь? Сразу же набежит толпа народу.

— Что, мы так и будем в темноте сидеть?

— А разве нам не весело и не хорошо? — Наконец появляется с тележкой, на которой позвякивают стаканы с соком — совсем как заправская официантка.

— Хм… А пива, что ли, нет?

— У тебя же похмелье.

— С чего ты взяла? — удивляюсь. Откуда она знает? — Я разве тебе говорил?

— А кто оставил сообщение на автоответчике? — Она хихикает. Я вздыхаю.

— Все равно уже ночь. Я выпью.

— Ну что ж… — Она отправляется к холодильнику и достает из его недр бутылку холодного пива.

Дело принимает странный оборот. Звук удаляющихся шагов прозвучал непривычно громко. Да и улыбается она шире, чем обычно. У меня появилось дурное предчувствие.

Кроме того, пить пиво в темноте оказалось не так уж вкусно. Сверху напиток отсвечивал золотым, и создавалось впечатление, что я выпиваю на Северном полюсе. Под действием лунных сумерек и оставшегося в моем организме со вчерашнего дня алкоголя я мгновенно захмелел. Она сказала:

— Со следующей недели я, наверно, начну ходить на лекции.

— Какие еще лекции?

— Ну, одна моя подружка — у нее куча всяких проблем — искала чего-нибудь в этом роде. Оказалось, что этот курс немного экстремальный, так она попросила меня ходить вместе с ней.

— Экстремальный?

— Типа промывки мозгов. Не в том смысле, что обучают внимательно слушать или там развивают какой-то особый метод созерцания, а просто возвращают тебя на исходную точку. И ты начинаешь заново себя создавать с нуля. Переделываешься. Ну и в процессе возможно возникновение провалов в памяти. Считается, что забытые тобою вещи просто-напросто были тебе не нужны. Забавно, правда?

— Ничего забавного. И кто же это определяет нужность или ненужность того, что у тебя в голове?

— Это риск. Спору нет. Ты можешь начисто забыть именно то, что казалось тебе чуть ли не самым важным.

— Ты имеешь в виду… забыть привязанности и все такое?

— Ага. Но может быть и наоборот. Эта моя подружка — у нее на почве развода случился нервный срыв, и она, понятно, хочет забыть обо всем. Так вот, мне кажется, но это, конечно, всего лишь моя интуиция, что забыть о разводе у нее как раз не получится.

— Слушай, не надо туда ходить.

— А что же, ей одной ходить? Нет, я так не могу. Мы уже и в предварительном консультировании участвовали, — отвечает она и продолжает: — Да и вообще интересно. Если я не схожу, никогда не узнаю, стоило ходить или нет.

— Ясно, что нет. Ужас какой-то. Неужели ты думаешь, что забыть все — это так здорово?

— А что, забывать — это плохо? Всякие гадости, например, забыть — тоже плохо?

— Угу. Только ведь не ты решаешь, что забывать.

— Ну-у… м-м-м… — Закрыв глаза, она подбирает нужные слова. Потом открывает глаза и произносит: — Да-да. Верно. Но уж про тебя я точно не забуду.

— А откуда ты знаешь?

— Знаю. Не волнуйся.

На ее губах застыла улыбка, но я-то чувствую, что в глубине души она куда как не уверена в своих словах. Я это по голосу слышу. Она говорит:

— Стоит мне представить, что я хочу забыть о тебе, как я сразу хочу забыть и себя, представляющую это. — Ее слова звучат печально. Похоже, она решила, что не имеет смысла продолжать убеждать меня.

— Ну и замечательно! Ты наверняка забудешь все, что произошло с нами обоими до сегодняшнего дня. — Я смеюсь, и она, тоже засмеявшись, спрашивает:

— Я забуду целую тысячу лет? — Когда она задает этот вопрос, ее высокий голос становится глубже, и, вероятно, из-за этого в ту же секунду я чувствую, что каждое ее слово — правда. «Все именно так, как она сказала, — думаю я. — Надо же, целая тысяча лет».

— А наше первое путешествие тоже забудется?

— М-м… Нам тогда было чуть меньше девятнадцати.

— Угу. Помнишь, когда мы брали номер в гостинице, Такай — ехидный старикашка — противно так сказал: «Ах, какая же у вас молодая жена».

— Хоть мы с тобой и одногодки…

— Ты всегда выглядел старше своих лет… Помню, наша комната была слишком широкой, и еще — я боялась темного потолка.

— А когда ночью мы вышли в садик, оказалось, что все небо усыпано звездами.

— Лето пахло травой.

— У тебя была короткая-короткая стрижка.

— А потом мы вернулись в комнату, постелили на полу и уснули.

— Да-а…

— Ты все время рассказывал ужасные истории, и в результате я побоялась идти одна к горячим источникам.

— Ну так мы вдвоем сходили!

— И мы обнимались в открытом бассейне.

— Угу. Представляли, будто мы в джунглях.

— Звезды были такие красивые… да-а… Так приятно вспомнить…

— Знаешь, это ведь похоже на смерть, — внезапно сказал я.

— Что?

— Ну, если все забыть.

— Ну зачем ты? Сразу грустно стало.

— Это как в фильме, — продолжаю, — «Полет над гнездом кукушки» называется.

— Лоботомия, что ли? — Закрыла глаза. — Нет, не думаю. Я забуду только о том, о чем мне совсем не хочется помнить.

— А обо мне забудешь?

— Не-ет… Только мне непонятно, как можно узнать, чего именно я не хочу помнить.

— Давай-ка выйдем на свежий воздух. Тут чересчур тихо. Из-за этой тишины мы сделались слишком уж серьезными.

— Если разговаривать приглушенным голосом, все что угодно покажется серьезным, правда? Можно я чуть-чуть посмотрю, что у него тут на полках?

Мы побродили между полками. Среди прочих безделушек на некоторых полках в укромных местах попадались импортные вещицы. Стеклянные стаканы, поставленные один на другой, поблескивали, как волшебные призмы. Я подумал, что ночью стаканы приобретают особую ценность, не сравнимую с той, которую они имеют днем.

Мы вышли из лавки, как из собственного дома — аккуратно заперли дверь на ключ. Стоило нам сделать первый шаг вне привычных стен, как мы почувствовали в порывах ночного ветра движение времени.

— Пойдем куда-нибудь, выпьем еще.

— Пойдем.

На душе стало как-то легче. Неожиданно, не замедляя шага, она сказала:

— Я тебя везде найду. Вспомню, что бы ни случилось. Ну… в смысле, если забуду.

— Что значит «везде»?

— Это значит, что мы с тобой вместе смотрели на многое, ели многое, делали многое, и теперь в этом мире, в любом его уголке, отражается для меня твой образ. И в прохожем, и в только что родившемся младенце. В узорчатой тарелке, просвечивающей сквозь ломтик сырой рыбы-фугу. В фейерверке на фоне темного летнего неба. В месяце над ночным морем — его вот-вот закроет облако. Ты — это когда, случайно задев чью-то ногу под столом, я говорю «извините»; ты — это когда добрые люди помогли мне собрать рассыпавшиеся вещи и я говорю им «спасибо». А также когда я вижу старенького дедушку, который, похоже, вот-вот отдаст Богу душу, но упорно идет куда-то дрожащей походкой. Ты отразился в городской кошке и в бродячей собаке, в пейзаже, увиденном мною с высоты. В том ветре, который кидается мне навстречу, когда я вхожу в метро. В трели телефонного звонка посреди ночи. И, конечно же, в изгибе бровей другого, но тоже любимого…

— Это ты… о жизни всего сущего, что ли?

— Ага… — Снова закрыла глаза. Потом открыла и взглянула на меня в упор какими-то стеклянными глазами. — Нет, неверно. Это я о ландшафте своего сердца.

— А-а, так вот она — твоя любовь, — протянул я немного удивленно.

И в этот момент…

Я не понял, что все случилось в одно мгновение.

Как это бывает во время удара молнии: свет и звук, обозначив некоторую ирреальность происходящего, отделились друг от друга. Верхние этажи стоявшего напротив дома осветились, вырвались языки пламени, потом с упругим звуком лопнуло стекло и, как в замедленной съемке, осколки соскользнули в темноту.

Буквально через несколько секунд изо всех щелей только что спавшего города торопливо и испуганно полезли люди, и моментально началась сутолока. Издалека послышался приближающийся звук сирены: «скорая помощь» и полицейский патруль.

— Ух ты! Взрыв! — воскликнул я, разволновавшись.

— Мы — единственные свидетели… Кажется, никто не ранен.

— Похоже на то. И в здании никого не было — все окна темные, и на улице тоже никого. Наверное, кто-то просто решил поразвлечься.

— Ну если так, то ничего страшного… Хоть и глупо, но это было красиво, правда? Похоже на салют.

— Ага. Впечатляющее зрелище.

— Именно! — Она продолжала смотреть на небо.

А я, глядя на ее профиль, думал: «Моя любовь чуть-чуть отличается от твоей».

Например, в тот момент, когда ты закрываешь глаза, центр Вселенной сосредотачивается в тебе. Твое тело делается безгранично малым, и за твоей спиной становится виден безграничный Космос. Он, бешено ускоряясь, раздается во все стороны, а ты — центр его ускорения. Он включает в себя мое прошлое, мое будущее, все тексты, написанные мной, все, что я успел увидеть до сегодняшнего дня, — в едином порыве все уходит к звездам, в угольно-черное пространство открытого космоса, откуда так хорошо виден голубой шарик Земли.