Анри Труайя - Палитра сатаны: рассказы Страница 8

Мартен сообразил, что Альбер намекает на собственную жену, и попытался сменить тему разговора. Но его приятель желал непременно кое-что добавить к сказанному:

— Мне вчера исполнилось шестьдесят шесть. Посмотрите, что мне преподнесла Мирей на день рождения!

Он открыл дверцу шкафа и достал обрывок письма с потрепанными краями.

— Автограф Евгения де Богарне. Она откопала его у букиниста-антиквара в Фонтенбло. Специально ездила туда тайком от меня! Мило, не правда ли?

Мартен вспомнил, что Люсьен несколько дней назад воспользовался его машиной, чтобы, как он выразился, «скатать по делам». Небось отправился в Фонтенбло с Мирей. И подарок они выбирали вместе. Мартен представил, как эта парочка обсуждает перед продавцом, что будет всего приятнее получить человеку, которого оба без зазрения совести обманывают. Явно комическая ситуация принимала в его глазах очертания скорее жалкие, нежели возмутительные. Хотелось крикнуть Альберу: «Да швырни ты эту бумаженцию в камин! Она пачкает руки, которые ее теребят! Жена тебя ни в грош не ставит!» И одновременно громадная, переполняющая душу жалость к другу принуждала его помалкивать.

— Забавнее всего, — продолжил Альбер, — что письмо Евгения де Богарне датируется декабрем тысяча восемьсот шестого и подписано «Евгений Наполеон»: дело происходит в тот самый год, когда император усыновил отпрыска Жозефины… Одним словом, доблестный Евгений увековечивал свой новый патроним.

— Да-да, все это очень интересно! — закивал Мартен.

— Думаю, выбирая подарок, она советовалась с продавцом. В любом случае это восхитительно. Великолепное приобретение! Пожалуй, оно подвигнет меня к дальнейшему собирательству.

Глядя на физиономию приятеля, излучавшую притворный восторг, Мартен волей-неволей пришел к заключению, что тот вовсе не обманывается, но, опасаясь потерять Мирей, если станет костерить ее за достойную сучки повадливость, готов, напротив, вынести любой афронт. Он убаюкивает себя надеждами, что жена, тронутая его уступчивостью, вернется к нему, когда это приключение ей поднадоест, притом вернется, исполненная благодарной нежности и ласки. Малейший спор, любая попытка договорить недосказанное грозят уничтожить саму возможность подобного латания дыр. Должно быть, он твердит себе: «Уж лучше неверная жена, чем никакой». Как же он любит ее! Поклоняется этой бабенке с истовостью поистине религиозной… сказать точнее, предан, как пес. Неужто в ней таятся неведомые прелести, позволяющие обвораживать таких разных людей, как Альбер Дютийоль и Люсьен? На взгляд Мартена, она была всего лишь маленькой, почти некрасивой женщиной, нервно хохочущей, кокетливо цеплючей, с копной взбитых каштановых волос и очень красными губами, обнажавшими шеренгу крепких зубов. Он спросил себя, какова была бы его собственная реакция, узнай он, что Аделина изменяет ему, как Мирей Альберу. Сперва подобная гипотеза показалась ему кощунственной. Но мало-помалу он дал волю таким залихватским предположениям, аж голова кругом пошла. Ничья жена не может быть выше подозрений, когда речь идет об адюльтере. За спиною каждой прячется черт с острым шилом. «Что бы я сказал на его месте, что бы сделал?» Мысли вертелись в пустоте. Но вдруг он с грустным удивлением понял, что и сам, опасаясь разрыва, стал бы изображать неведенье, молча сносить все постыдные обиды и ждать, что рано или поздно гроза унесется прочь. Избегать сцен, не ломать стулья, доверять времени, которое лечит… Как только эта мысль окрепла в его мозгу, Альбер стал ему еще дороже. Рассеянно слушая и не слыша ученые комментарии по поводу славной карьеры Евгения де Богарне, он думал, как же повезло его собеседнику: ведь все, прочитанное в книгах, может послужить ему утешением, отвлечь от нынешних напастей. Выходит, для таких избранников судьбы образование не только инструмент в их работе. Оно может сгодиться и как убежище от превратностей реальной жизни. А вот он, Мартен, не из той породы. Собственная умственная бедность угнетала. Что с того, если порой он совал нос в книжицы, заботливо подсунутые его мудрым другом? Никогда (он знал это!), никогда ему не сравняться в учености с Альбером Дютийолем.

Тем временем Альбер Дютийоль положил письмо назад в ящик и заключил:

— Очень положительный тип этот Евгений де Богарне, и как генерал, и как государственный служащий. Правда, жизнь свою он закончил довольно печально. Впрочем, как и большинство смертных…

Он снова впал в задумчивость. Машинально перебирал груду спичек на столе. Обломками чего казались они ему — собственного семейного счастья или только макета «Беллерофона»? Внезапно он вскинул голову и с решимостью в голосе произнес:

— Я поговорил с Мирей. Мы вдвоем едем к моей сестре, в Сарт.

— Ах! — прошептал Мартен. — А когда, позвольте спросить, вы…

— Послезавтра. Решение пришло внезапно… Сегодня утром… просто в голову взбрело…

Мартен, совершенно сбитый с толку, так и застыл с открытым ртом. Возможно ли, что Мирей уступила, дала согласие хотя бы на время разлучиться с Люсьеном? Неужто ей в конце концов стало жалко мужа? Или просто надоели почти ежедневные прыжки в чужую койку?

— А вас не будет… долго?

— Две-три недели или около того. Жозианна, моя сестра, разболелась. Я было хотел ехать один. Но Мирей настояла, что поедет со мной. К тому же ей необходимо переменить обстановку. Она сама признала, что так будет лучше.

Теперь Мартен уже не сомневался: Мирей, пресытившись любовником, решилась мягко, без обид порвать с ним. В обоих домах все должно встать на свои места. Люсьену придется смириться. На худой конец отыщет себе другую любовницу где-нибудь по соседству.

— Вы правильно сделаете, если поедете, — одобрил Мартен. — Надо временами выбираться из своего угла в большой мир…

В ту же секунду он услышал, как хлопнула тяжелая створка ворот, ведущих с улицы во двор. Альбер Дютийоль тревожно обернулся на этот звук. И тут в пристройку впорхнула Мирей. Взбудораженная, не в меру резвая. Явно еще тепленькая, только-только из объятий Люсьена. Когда она подошла к Мартену с улыбкой на губах и протянутой рукой, ему почудилось, что сквозь густой аромат духов от нее исходит запах любовной истомы. Потом она приблизилась к Альберу и преспокойно поцеловала его прямо в губы. Мартена аж передернуло от ее супружеского поцелуя, словно это был еще один вызов, брошенный несчастному рогоносцу.

— Вы видели? — воскликнула Мирей, указывая на то, что осталось от «Беллерофона». — Все сломал… Но он сделает новый! Я об этом позабочусь… Это для него так важно!

Она обхватила пальцами локоть мужа и, прижавшись к его плечу, весело продолжила:

— Он уже вам сообщил, что мы решили на время уехать?

— Да, — ответил Мартен. — Это… это хорошая мысль.

А сам подумал: что скажет его сынок? Как отнесется Люсьен к такой новости? Но здесь об этом спрашивать немыслимо. Да и дома тоже. Одна неловкая фраза способна заронить искру в пороховой склад. Надобно подождать развития событий. Любовники, по всей вероятности, сошлись на том, что необходимо дать себе время на размышление, прежде чем еще глубже погрузиться в омут безумств.

Мирей увлекла мужчин в садик. Они выпили по чашке чая, поданного старой Эрнестиной в беседке, кое-где обвитой зеленью. Перед ними простирался равнинный пейзаж, умиротворяющий своей вековечной неизменностью. Мартену с высоты его терраски открывается такой же вид. От этого создавалось впечатление, будто он одновременно и дома, и в гостях. Его взгляд терялся в бесконечности возделанных полей, зеленых или белесых, с муаровыми побежалостями от порывов налетавшего ветерка, смахивающими на рябь, что пробегает по морской глади, указывая на сильное течение.

— Самые лучшие деньки наступают! — возвестил он бодро. — Пшеница, овес — все дружно поспело. А пройдет несколько дней, уберут урожай, и земля станет голой, шершавой, как половичок. — Никто не отозвался, и Мартен добавил: — Только бы дождь не помешал.

— А я вчера вечером слышала жаворонка, он пел очень громко! — сообщила Мирей. — Это знак, что через сутки-двое польет.

Мартен тотчас узнал старинную крестьянскую примету, одну из тех, на которые любила ссылаться Гортензия, гордая своими корнями и тем, что всю жизнь провела среди родных полей. Люсьен, когда был маленьким, часто повторял за ней эти присказки, поддразнивая тетку. Ясно, от кого Мирей услышала эту фразу. Что бы она теперь ни делала, что бы ни говорила, Мартен угадывал, что тут не обошлось без его сынка. Он шумно вздохнул, задержал дыхание и вытаращил глаза пошире, чтобы ничего не видеть, кроме бескрайнего голубого неба с пятнышками белых облаков и бледно-золотой линии горизонта, подернутой сиреневой дымкой, на фоне которой тут и там елозили трактора. Тишину нарушал только злобный треск какого-то мотоцикла, штурмовавшего взгорок. Местная шпана облюбовала объездную дорогу по краю холма для своих моторизованных выкрутасов.