Павел Хюлле - Тайная вечеря Страница 8

— Вы хотите сказать, — спросила ведущая программы, — что магазины, торгующие спиртным, взрывают мусульмане?

В студии закипело. Доктор Левада переключился на Music Best: зазвучал шлягер How Love Was True в исполнении группы «Би Джиз». Эту музыку он помнил со школьных времен: у девушки, с которой они танцевали на вечеринке, были голубые глаза и форменная белая блузка. Захлопывая за собой дверь служебной квартиры, Левада вспомнил еще кое-что: ночь в СПАТИФе двадцать с лишним лет назад. Вначале Матеуш с Павлом завели спор о каком-то фрагменте Евангелия от Иоанна — вот уж не могли найти более подходящего места и времени! Кажется, речь шла о том, почему Иоанн даже не упомянул о Евхаристии и говорил только об омовении ног, тогда как остальные три евангелиста довольно подробно описали благословение вина и хлеба. Но почему друзья спорили так ожесточенно и почему именно об этом, доктор вспомнить не мог. Зато он помнил лицо знаменитой актрисы; кстати, они с Матеушем ушли раньше всех. Сам же он под утро оказался в какой-то квартире на улице Конрада, прямо над продовольственным магазином. В те времена магазин по ночам был закрыт и спиртным в нем не торговали. Это была его первая супружеская измена: две экзальтированные телки (тогда, кажется, говорили «чувихи»), Магда и Эва, вели себя весьма раскованно — так, словно знали его давным-давно. Магда училась в медучилище, Эва работала маникюршей в «Гранд-отеле», он именовал себя художником, ищущим новых, острых впечатлений. В ту пору его поведение называлось пижонством, позже сказали бы, что он выёживается, но сейчас, входя в свой кабинет в деревенском медпункте, доктор Левада не сомневался, что единственным словом, единственным термином, пригодным для определения тогдашнего его фанфаронства, того секса, того утра, было вульгарное, самоуверенное, наглое и дерзкое молодежное «понтярство».

Про тот вечер в СПАТИФе он, конечно, вспомнил не случайно. На письменном столе в кабинете, среди записей, чистых листочков, рецептов лежало письмо от Матеуша, полученное с месяц назад. Почему фотосессия должна состояться в театре? Впрочем, это еще нетрудно объяснить: на маленькой сцене, за длинным столом фотограф сможет охватить их всех разом, спокойно и без профессиональных хитростей. Но почему Матеушу вздумалось написать такую картину? И зачем в качестве моделей ему понадобились давнишние знакомцы?

В кабинете было включено радио — все станции, региональные и общегосударственные, говорили о взрыве: погибли девять человек. Три продавца, пять покупателей и один случайный прохожий. Доктор Ибрагим ибн Талиб из Свободного университета медленно и терпеливо объяснял, что немногочисленные в нашей стране мусульмане к взрыву не причастны. Хотя Коран запрещает пить, здешние его приверженцы тайком употребляют спиртное, из чего следует простой вывод: теракты совершает безумец, или же эти взрывы — результат борьбы конкурирующих оптовых фирм. А вот Комитет безопасности Национальной лиги в последнем своем заявлении во всем обвинял либералов, даже если теракты — дело рук мусульман.

Доктор Левада тем временем проверял план на сегодняшний день, как всегда записанный накануне в календаре. Восемь тридцать: Янякова — вскрытый фурункул, осмотр, перевязка. Девять десять: органист — обострение астмы, необходим новый ингалятор с сальбутамолом. Десять: дочка Петрушеков — подозрение на туберкулез, вероятно, девочку надо направить на рентген в больницу. А потом?

Потом нужно сесть в машину и проехать сто семьдесят три километра до города, из которого он уехал в Поганчу семь лет назад. Припарковаться на Угольном базаре, оплатить квитанцию в паркомате, войти в театр и спросить у вахтера, в какой зал идти на фотосессию.

Следует ли пояснять, как радовался доктор Левада предстоящей встрече?

Янякова пришла точно в назначенное время. Левада помнил ее еще по первому году работы в Поганче: каждый вечер она часами стояла перед пивной среди пьяных мужиков и спрашивала:

— А мой не вернулся? Не видали где моего?

— На войну пошел.

Над ней смеялись, иногда давали глотнуть из бутылки. Ее муж сел однажды в автобус и не вернулся. Она одна растила четверых детей. Рана заживала хорошо. Доктор сменил повязку и дал Яняковой витамины.

— Для ребятишек, — сказал он, — берите!

Органист жаловался не умолкая.

— Что плохого я сделал Господу Богу? Ну сами скажите, доктор, за что мне такие мучения?

Нужно было измерить ему пульс, давление, выслушать легкие и бронхи. Ингалятор со стероидным препаратом, который доктор Левада выбил в поветовой[13] больнице, безмерно обрадовал органиста.

— Вы — божий человек, — сказал он на прощанье. — В случае чего я вам задарма сыграю заупокойную.

Доктора это ничуть не порадовало.

Уже было начало одиннадцатого, а Петрушкова с дочкой все не шли. Левада выключил радио — невозможно без конца слушать почти одинаковые комментарии. Теория, гласящая, что средства массовой информации сами провоцируют катастрофы, за счет которых потом живут день, неделю, месяц, год (ненужное вычеркнуть), хоть и абсурдная, казалось, подтверждается. Думая об этом, доктор посмотрел в окно и замер: по лугу, явно направляясь к медпункту, быстро шагали двое мужчин, неся на руках третьего. Они, собственно, пытались бежать, но высокая, чуть не по колено, трава успешно пресекала их попытки. Видимо, вышли из лесу, а значит — доктор прикидывал, к какой следует готовиться травме, — это лесорубы. Размозженная стопа? Череп? Бедренная кость? От лесных рабочих чего угодно можно ожидать: Левада уже вытаскивал топор из спины, останавливал кровотечение из руки с отрубленной кистью, искал в траве три отрезанных механической пилой пальца. Не раздумывая он переставил на середину кабинета стоявшую у стены узкую кушетку, приготовил бинты, пластыри, йод и спирт. Однако, снова взглянув в окно, понял, что ошибся с диагнозом. Вовсе не лесорубы, а близнецы Очко несли по лугу своего младшего брата Михала. Леваде близнецы нравились: похожие как две капли воды братья летом работали на стройках, а зимой подрабатывали в мастерской плетеных изделий. Не пили. На праздниках Добровольной пожарной охраны один играл на гобое, второй — на тромбоне. Содержали старуху-мать и меньшого, которого как раз сейчас несли на руках.

— Что случилось? — крикнул Левада в распахнутое настежь окно. — Потерял сознание? Получил по голове?

Наверно, близнецы были слишком измучены, а может, перепуганы — они ничего не ответили, и доктор выбежал в коридор и оттуда в сени, чтобы открыть им дверь. В таких случаях — по меньшей мере три-четыре раза в году — он жалел, что в своем медпункте один как перст: вот тут пригодилась бы медсестра или, на худой конец, санитар, которого местные, конечно, величали бы фельдшером.

Беглого взгляда на Михала Очко хватило, чтобы понять: мальчик задыхается. Наконец, уже в кабинете, положив брата на кушетку, близнецы, утирая пот с лица, одновременно прохрипели: «Пчела!»

У мальчика была короткая и вдобавок толстая шея, что сильно мешало определить степень отека. Доктор достал из стеклянного шкафчика гидрокортизон. Оставалось мгновенно решить, какую дать дозу и как ввести препарат: внутривенно или внутримышечно. Он выбрал второй вариант и вколол две ампулы гидрокортизона пареньку в руку. Свистящее дыхание учащалось, бледное лицо стало фиолетовым, тело сотрясала дрожь. Доктор вспомнил, что у него есть адреналин, который должен подействовать гораздо быстрее, и тоже внутримышечно ввел целую ампулу. Но и это не помогло. Лицо Михала почернело, свист стихал. Левада перебирал в уме поразительные истории, которые слышал еще студентом: кто-то произвел коникотомию перочинным ножиком в мчащемся поезде, кто-то на вечеринке вынужден был воспользоваться кухонным ножом. В шкафчике с незапамятных времен лежал один ланцет.

— Кладите его на пол. На пол! Скорее!

Близнецы, увидев, как доктор разворачивает промасленную пергаментную бумагу и вынимает из нее ланцет, как затем усаживается верхом на грудь мальчика, переступили с ноги на ногу и перекрестились — одновременно. Большим и указательным пальцами левой руки Левада пытался нащупать и придавить кадык — иначе не натянуть кожу. Сделав разрез между кадыком и верхним хрящом трахеи, крикнул:

— Ради бога, трубку, поищите в шкафчике, черт, я вам говорю: нужна трубка!

Из разреза вырвался долгий высокий свист. Будь здесь профессор Гродский, он бы поставил за эту операцию «отлично». Близнецы, которые в острых ситуациях, вероятно, всегда действовали синхронно, бросились к шкафчику, но вместо того, чтобы открыть стеклянную дверцу и взять трубку, его опрокинули. Грохот бьющегося стекла страшно разозлил доктора, но ругаться не было времени: в груде разбитых баночек, пузырьков, таблеток, бинтов, среди липких лужиц йода, разбавленного салициловым спиртом, он отыскал пластиковую дренажную трубку, отрезал кусок ланцетом, ополоснул над раковиной, окунул в перекись и вставил в разрез на шее.