Владимир Маканин - Удавшийся рассказ о любви Страница 8

— Не преувеличивай.

— Деньги, деньги! Одни только деньги!.. — распалялся Тартасов.

Его возмущала сама капитальность перемен в психике человека: он всю жизнь выпрашивал, а теперь ему велят выторговывать. Какое падение!.. Но ведь все вскользь. Все — для богатеньких. Для этих жирных. Не зря же русская литература их так больно била. За что-то же их драли, секли Гоголь и Достоевский, святые времена!

Лариса Игоревна на миг погрустнела:

— А я вспоминаю твою последнюю повесть. Ты умел сказать о женщине... В поезде... В вагоне поезда... Она... где ты пишешь о ее подрагивающей улыбке. Прекрасные горестные строки.

— Ты, помнится, эти строки не очень-то жаловала.

— Я их любила.

— Любила?

— Да... Но я была служакой — я была глупой, милый. Я была совсем глупой.

Выдвинув ящик стола, Лариса Игоревна взяла давнюю книгу Тартасова — старенький зачитанный экземпляр. Из книги выглядывали три беленькие закладки. Тартасов спросил... Эти странички, что с закладками... Странички, небось, знает уже назубок? Нет, возразила Лариса Игоревна, эти места в его повести она как раз забывает. Все остальное — да, наизусть...

— Гм-м, — произнес Тартасов.

Он заметил, как, поддавшись памяти, Лариса Игоревна уже моргнула мелкой слезой. И вновь посматривает на стену — на обои с точечками, словно бы нацеливаясь. Женщина... Неутомима... Опять, что ли, хочет в прошлое? Гм-м.

С обоями в ее комнатках и в кабинете (он следил глазом), с обоями все в порядке. Обои ничуть не давили; не тяготили. Веселенькие, но не сказать — игривые (цензура), они радовали взгляд.

— А-а! О-о! — послышалось вдруг... Возбужденные голоса... Опять где-то в комнатах. Уже вопили!

Лариса Игоревна, вся начеку, работа, тотчас на крики поспешила.

Тартасов не пошел даже глянуть. Скучно. Неинтересно ему. Одно и то же!.. Он попивал боржоми и листал свою старую книгу. (Хорош текст, ей-ей хорош!) А за стеной все взывал и взывал молящий голосок, похоже, Галин: «Лариса Игоревна! Лариса Игоревна, помогите!»... Шум... Склочная разборка. Мужские пьяно-хриплые вскрики. Недовольные! (Это когда их выставляют за дверь.)

Лишь минут через десять—пятнадцать Лариса Игоревна вернулась к Тартасову. Запыхавшаяся, бледная... Но победившая: да, да, навела порядок. Шумели? — Прости, прости, милый! Конфликт случился в нашей шведской комнате. А там от голосов всегда гулко.

— В шведской?

— Так мы ее теперь называем. В этой комнате у нас (Лариса Игоревна объясняла) — шведская стенка. То бишь спортивная лестница...

Там девочки приучаются к тренингу. Держать спину прямо. Крепить мышцы живота... Важно! Столь необходимая молодым женщинам гибкость. Да и сама Лариса, чтобы старость задержать, бодрит свое тело поутру гимнастикой. По часу и более...

Чистая светлая комната! И представь, два клиента, два, извини, подмосковных мудака, взяли себе комнаты рядом. И тотчас сговорились. (Или заранее были в сговоре.) Объединились. Да, да, в этой чудной, но немного гулкой комнате они сошлись вместе. Пытались (представь себе!) устроить некий свой секс. Свою малаховскую групповуху, бессмысленную и беспощадную. На шведской стенке. Вчетвером. Заставляли девочек взбираться к потолку и голыми, выкручиваясь, висеть. И там к ним пристраивались.

— Акробаты? — поинтересовался Тартасов.

Лариса Игоревна вспылила, акробаты, скалолазы! — шутки шутишь, а Рая не выносит высоты... Ну как? как можно там вчетвером? Выдумка этих кретинов называлась, представь себе, «сбор бананов» — и конечно, под самым потолком Рая не вынесла, голова закружилась. Хотела вниз, не пускают... Галя, висевшая с ней рядом, сказала, что Рая вся в слезах, дрожала руками-ногами, какой там банан! Даже пукала от страха. Галя (ты же слышал) стала кричать, звать!.. Я примчалась, я еле-еле Раю сняла. У меня у самой руки тряслись. Ну, прямо снятие с креста! Пальцы я разнимала ей силой, так, бедная, вцепилась в перекладины. Одеревенела. А эти морды, пьянь, ее хвалили — мол, наконец-то влезла высоко!

Хорошо, девочки в других комнатах не были заняты. Помогли. Вытолкали малаховских... Пьяндыги улицей, представь, орали песню. А мент стоит на углу, улыбается, ему весело...

Рассказ был напряженный; устала. Тартасов посочувствовал, деньжата Ларисе достаются нелегко.

Налил ей боржоми.

— Дай отдышаться, — сказала.

А Тартасов придвинул к ней ближе коробку с шоколадками — возьми! вкусные! Сладость, говорят врачи, снимает с сердца груз.

Галя!.. Вошла, постучав. На минуту... Негромким, почти в шепот, голосом сказала, что хочет спросить у Ларисы Игоревны кой-какого совета. Дело личное... И покосилась в сторону Тартасова.

— Ладно, — сказал он, вставая. — Пойду проверю Лялю.

И попросил Ларису, уходя:

— Сделай хотя бы чаю. Покрепче.

Никакого личного дела у Гали не оказалось: просто был сегодня необычный телефонный звонок. Час назад. Когда Лариса Игоревна отсутствовала... Не знакомый Гале мужской голос... Но, судя по выговору, человек интеллигентный. Да, он себя назвал.

Лариса Игоревна спросила — кто? — и едва не ахнула, услышав фамилию звонившего: Вьюжин. Что ему было надо?.. Ничего. Просто интересовался. Спрашивал, как живет Лариса Игоревна?.. Спрашивал, наладилась ли вполне у нее жизнь? Как у нее с работой — постоянная ли?.. Хотел очень с вами поговорить. Но вас, Лариса Игоревна, как раз не было...

— Дважды звонил, — сказала Галя уходя.

Оставшись одна, Лариса Игоревна почувствовала, что краснеет: боже мой! Этот Вьюжин думает, что она все еще без постоянного места... Вспомнил! и возможно, подыскалась наконец редакторская работа. Нужен свой кадр на телевидении. Или в газете... Большой человек Вьюжин. Интеллигент. Не забыл!

Но волнение в душе (и краска на лице) оставались недолго: Лариса Игоревна уже не хотела возвращаться в тот их мир. Она ушла оттуда. Она не хотела, чтоб ей даже напоминали.

Встала у окна. Распрямила спину, свои рабочие плечи. Ее труд несладок и неизящен, но по-своему честен. Да, честен. Она, если что, так господину Вьюжину и ответит. Не станет она оправдываться трудностями жизни, не станет вилять... И не хочет она. Слишком узкое место. Не хочет возвращаться в их подлый, подлый, подлый! (она с болью повторяла, с болью и стыдом за прошлое) — в тот подлый мир абзацев и строчек, где любовь... где достоинство... совесть... доброта... — все, все, все готово при случае провалиться в этот узкий зазор, в щель меж двумя соседними словами.

Тартасов вернулся. Сколько можно глотать боржоми! Уже сжег кишки... Нет ее... Куда она опять провалилась? Вот они, нынешние деловые! — возмущался Тартасов, ища Ларису Игоревну и топчась на пятачке прихожей.

Комнаты... Двери которых плотно прикрыты.

— Это ляп! ляп! — донесся из-за двери слева недовольный девичий голос.

И мужской басок: — Ну так что?

— Ляп, я сказала.

— А за ляп что — отдельно платить?

Она захныкала:

— Сейчас девчонок позову! Ларису Игоревну позову!

Мужской голос (ворчливо; и стараясь быть потише):

— Ну ладно, ладно! напугалась, бедная!

— Ляля, — позвал Тарасов.

Но просящий в долг казался для девочек смешным. «Дядя» надоедлив. А если его поставить на четвереньки и заставить два раза сказать: «Ме-э-э...» — козел!.. На его зов они едва повернули свои изящные головки.

И рассердились:

— Вы же видите, что мы отдыхаем! Мы только расслабились... Совесть у вас есть?

Ляля, Галя и рыженькая Алла в этой отдаленной комнате пили кофе, покуривали. У них отдых. А что главное в отдыхе? — подымить сигареткой «Мальборо» и посмеяться! И чтоб успеть обменяться новостями. И чтоб всласть. Не умолкая.

— ... в четвертую комнату. Мне там сегодня магнитофончик очень кстати будет. Гена музыку любит. Ко мне Гена придет.

— Привет, а ко мне Гарик! Тоже музыку уважает.

— Галка, стоп, стоп — не наезжай!.. Не ровняй Гену ни с кем. Гена это Гена. Гена для меня — прямо как санаторий у моря.

— Еще бы нам шум прибоя! — сострила Ляля, и все трое засмеялись.

Тартасов уже забыл их насмешки. Да хер с ними! Он не помнил зла... Стоя у окна, он поманил Галю (была к нему лицом). Иди, иди поближе. Хотя бы Галю, иди же сюда... Иди на полминуты!

Галя подошла, держа в руке дымящуюся сигарету.

Тартасов зашептал.

— Веду передачу на ТВ. Смогу тебя показать. Эпизодически...

— И что вы там делаете?

Тартасов попытался объяснить ей про «Чай с конфетой».

— Не представляю даже! — хмыкнула Галя. — Зачем таких, как вы, на экране показывать?

Тартасов возмутился:

— Что значит показывать! Глупенькая!.. Это я показываю того или иного человека.

— А дальше?

— Что дальше?

— Покажете меня — и что?

— А показать человека по телевизору — это все равно что дать человеку большие деньги. Вот я и покрою долг...

Девица сбила с сигареты столбик пепла в фикус, что на подоконнике, и закричала: